Владимир Лорченков

Друзья, XII глава "Развалин" Рёбате открыта для вас, приятного чтения и спасибо, что вы здесь. 

 Друзья, я рад представить вам скромные плоды своего труда этого года -  философско-эротический роман XXI века о перевоспитании беженки с на Украины, подобранной в Вене господином из Трансильвании, который вознамерился сделать из вчерашней рабыни белокурую бестию и сверхчеловекиню. Получилось ли у него? Вы узнаете, прочитав этот роман... 

Отмечу особо для бдительной целомудренной общественности, что я не автор этого текста, - рукопись найдена мной в писательской резиденции в Вене - а лишь его архивист и редактор. Если Вы автор книги или ее персонаж, N., - отзовитесь и я поставлю Ваши имена на обложку и в текст. Остальным же скажу - приятного возбуждающего чтения, друзья, но воздержитесь от него, если Вам еще нет 18-и лет...

 ... Напомню, что в поэме Мазепа не показан изменником par la nature. Как и всякого политика, на активные действия его толкают обстоятельства. То, что он хочет стать властителем независимого царства — вовсе не плохо. Это нормально в политике. Плохо, что его планы плохо коррелируются с реальностью, ведь Малороссия в эпоху Мазепы не может существовать как независимое государство, вдобавок у неё совершенно ненадёжный союзник. Шведу наплевать на Мазепу и его жажду власти, он может пообещать украинцам что угодно, лишь бы они поставили ему зерно и конницу (какое поразительное сходство с Наполеоном и активно эксплуатируемыми им поляками!). И если бы у Малороссии был хотя бы один шанс, то Мазепу можно было бы если не простить, то понять. Как политика. Именно поэтому его действия непростительны — ведь он руководствуется не эмоциями (тут всё ясно, «горячая кровь попутала»), а расчётом. И расчёт этот оказывается неверным. В то же время какие-то основания для него были. Какие?

"... Как я и предполагал, последнее испытание, - о тяжести которого я честно и открыто, как это у них, у славян, принято со времен князя Святослава и его знаменитого “иду на вы” - вызвало у моей милой N. бурю негодующих чувств и жесткое отрицание. Все случилось именно как в тех самых пошленьких и глупеньких статьях в женских киевских журнальчиках, где прозябала N. до того, как война, и встреча со мной навеки изменили её жизнь. Сначала отрицание, потом гнев, затем что-то там еще - мне никогда не хватало терпения запомнить всю эту ерунду - наконец, принятие… Впрочем, я, повторюсь, предупреждал.