Верования и мифология финно-угорских народов. Загробная жизнь.

Понять загробную жизнь позволяет похоронная обрядность. Лопари снабжают мертвых провизией и различными орудиями, «чтобы они могли утолить голод, порыбачить или наколоть дров, как делали это, когда жили на земле» [Харузин 1890, c. 324]. У черемисов умершие возделывают и засевают на том свете поля, разводят скот, охотятся, ловят рыбу, держат пчел, женятся и ездят друг к другу в гости. Как и при жизни, покойники страдают от холода и голода [Holmberg 1914, s. 12]. Чтобы защитить мертвых от мороза, вогулы, согревшись у костра, оставляют им несколько поленьев [Karjalainen 1918, s. 124].

Но даже на том свете существует смерть: мордва и черемисы верили, что покойники, пробыв некоторое время в преисподней, могут умереть вторично [Paasonen 5, p. 843; Смирнов 1889, c. 117–121].

Все финно-угры полагают, что в загробном мире есть жизнь. В одной вогульской песне говорится: «Мертвые уходят в землю», а в фольклоре остяков есть такие слова: «Мы приходим к морю, которым правит человек подземного мира»[Karjalainen 1918, s. 123]. Преисподняя ничем не отличается от мира живых, только в ней всё наоборот. Лопари полагают, что мертвецы там ходят, упираясь подошвами в наши ступни. По словам самоедов, реки и ручьи в загробном мире текут в обратную сторону, деревья растут корнями вверх, солнце встает на западе и садится на востоке.

Мертвые там постепенно молодеют и уменьшаются, пока не исчезнут совсем или не родятся заново. Таким образом, душа-тень живет в подземном мире столько же, сколько ее земной предшественник1.

Остяки утверждают, что мертвецы в итоге превращаются в жучков [Karjalainen 1918, s. 130–131]. Вера в то, что в преисподней всё иначе, отражается и на культе мертвых. Этим объясняется обычай омывать умерших и приносить им жертвы левой рукой. Когда мордва жнет хлеб за мертвых, она держит серп за лезвие, взмахивая им назад через голову [Смирнов 1893, c. 550–551].

Для финно-угорского культа мертвых характерно принесение жертвы против движения солнца, выворачивание одежды наизнанку и укладывание жертвенных животных на могилу вверх ногами. Представления о перевернутом мире, по-видимому, возникли из наблюдений за отражением предметов в воде.

Подобно тому, как раньше селения состояли из одних родственников, а на кладбищах хоронили только своих, мертвые тоже живут селениями в избах-гробах. Поволжские финны называют первого погребенного на кладбище его хозяином: он присматривает за мертвыми, на поминках ему зажигают особую свечу и потчуют едой. О существовании в подземном селении особого порядка свидетельствует уверенность вотяков, что мертвые крайне неохотно принимают к себе новичков, бывших в жизни порочными и сварливыми [Paasonen 5, p. 843; Holmberg 1914, s. 19].

Смерть на чужбине считается бедой, ибо душа-тень умершего остается там, где лежит тело, или, по крайней мере, поблизости от него, и поэтому не может соединиться с родственниками. В таком случае вогулы устраивают псевдо похороны, чтобы заманить мертвецов на родное кладбище [Karjalainen 1918, s. 121–122].

Финны называли потусторонний подземный мир Манала (от маан-ала– «под землей») или Туонела («дом Туони»). Туони норвежских лопарей – это Дуодна, т. е. «мертвый», позднее – «смерть, подземный мир»; вероятно, это слово заимствовано из скандинавских языков (ср. швед. dana-arf – «наследство, отходящее к государству»). В Туонеле у каждого есть свой дом: «из тончайшего слоя дерна у него крыша, из тончайшего слоя песка пол, в сажень стены, а задняя –в ярд».

Этот дом в Туонеле является могилой, о чем свидетельствуют то, что он «покрыт женскими волосами и держится на мужских костях». В песне-плаче инкери упоминаются маналан ванхиммат («старейшины подземного мира»), которые, видимо, обладают определенной властью, поскольку могут запрещать мертвым посещать живых [Lukkarinen 3, s. 17].

Туонела в фольклоре –это, по-видимому, преисподняя в целом. Попасть в нее можно только по мосту (Туонен, или Маналан силта) через «черную реку» Туонелы, там нет ни солнца, ни луны. Похоже, эти верования более позднего происхождения, они напоминают скандинавскую реку смерти, которую тоже нужно переходить по мосту, и, видимо, являются частью средневековых воззрений. По свидетельству Григория Великого, один человек, находясь при смерти, увидел мост, под которым протекал зловещий черный поток. Здесь вершился суд: заступивший на сей мост грешник падает в темную, зловонную воду2.

Помимо христианских народов, эти представления, имеющие иранское происхождение, известны магометанам, от которых они и попали к поволжским финнам. Черемисы полагают, что несчастные мертвецы идут к «месту света» по тонкой жерди, нависающей над «местом тьмы» или «котлом со смолой», где варятся души нечестивцев. Только праведники могут обрести счастье, благодаря «князю смерти» Киямат-тора (от араб. киямат – «воскресение из мертвых» + тора – «судья») или Тамык-вуй (тур.-тат. тамык – «загробный мир» + черемис. вуй – «голова») и его помощнику Киямат-сауса [Holmberg 1914, s. 12].

Однако в финском фольклоре мертвецы чаще всего преодолевают реку Туонела в лодке: так переправила Вяйнямёйнена в подземный мир его дочь Туони. Согласно народным верованиям, дьявол делает лодку (у исландцев она называется «лодкой мертвых») из постриженных по воскресеньям ногтей и увозит в ней умерших к себе.

Здесь явное заимствование из греческой мифологии: яростно лающий финский Манала-ракки («Пес преисподней») напоминает греческого Цербера. В эпоху средневековья уходят и представления о Туонен-портти («Врата преисподней»), которым в исландской поэзии соответствует Хельгриндр.

У скандинавских лопарей мертвые обычно обитают в Ябме-Аймо («Страна мертвых»), которым управляет Ябме-Акка («Старуха мертвых»). Ей (и вообще мертвецам) приносят в жертву живность черной масти, чаще всего кошек и петухов, заживо закапывая их в землю. Крестившись, лопари стали верить, что мертвые, исходя из их заслуг, могут попасть из Ябме-Аймо либо в жилище небесного Бога (радиен-аймо – «дом правителя»), либо к «мрачному» Рут-Аймо (Рута Аймо), где злой Руту (Рота) истязает покойников. Изначально Руту не был дьяволом. Ему, особенно во время эпидемий, обычно приносили жертвы, для чего забивали лошадь и целиком погребали ее в земле или в ущельях, в чем прослеживается скандинавское влияние. Согласно Рандульфу, Руту иногда принимает облик человека, одетого во все синее. Волка лопари называли «пес Руту». Первоначально Рота или Руту (от древнесканд. throte – «язва») мог быть духом чумы [Reuterskiöld, s. 35–36, 67 и сл.; Jessen, s. 29–30, 71; Leem, s. 418].

Кроме того, скандинавы и соседние с ними лопари полагали, что мертвые обитают в неких «священных горах» [Unwerth, s. 29–36], где счастливо живут в вежах и ничем не отличаются от живых. Лопари верят в обитателей гор, которые посещают друг друга на принесенных им в жертву оленях. Эти горные духи покровительствуют людям, поэтому у лопарей имеется множество гор, куда они приходят за помощью. Форбус отмечает, что «одна священная гора помогает лучше другой, ее обитатели повнимательнее относятся к просящему и действуют быстрее» [Reuterskiöld, s. 37].

Лопари унаследовали этих духов-покровителей от своих предков или обрели их путем заключения браков, номогли породить их и сами, принося жертвы, становясь все более могущественными и уважаемыми по мере роста численности их духов.

Последние иногда пытались лишить человека жизни преждевременно, для чего насылали болезни, избавить от которых мог только шаман, умиротворявший духов и возвращавший душу больного обратно в тело. По данным Леема, пока шаман бился в припадке, присутствующие гадали, на какой священной горе в данный момент находится его душа [Leem, s. 477]. Лопарь верил, что после смерти попадет на гору, обитатели которой лучше защищали его при жизни: «там люди превращались в духов и могли отсрочить смерть родственников и друзей» [Qvigstad 1903, s. 49].

В более южных районах эти горные духи (мужчины и девушки) сайво (от древнесканд. sjö) происходят от хульдр [Wiklund 1916, s. 59–74].

На западе Финляндии также имеются следы представлений о «холмах мертвых». В ряде мест люди рассказывают, что в наказание за какую-то провинность, совершенную им при жизни, боги унесли мертвеца из могилы на соседний лесной холм. Эти же воззрения встречаются в отдельных финских заклинаниях, в которых слово «хийси» (изначально «лес» и «холм») имеет, по-видимому, то же значение: «Я призываю на помощь хийси, я ищу людей с холма». Хийден вяки («народ хийси») обычно соответствуют шведским хульдрам.

Ночь – время духов, следовательно, подземный мир мертвых находится там, куда заходит солнце, или на мрачном севере. Поэтому обычно жертвы мертвым приносят, повернувшись в эту сторону. Северные остяки и вогулы, как и многие другие народы Крайнего Севера, считают, что земля мертвых расположена где-то в Северном Ледовитом океане.

Вогулы размещают ее под землей, но вход в нее находится далеко на севере, в устье Оби. От входа ведут три дороги, причем на развилке имеются указатели, которые поясняют, куда должна направиться душа с учетом ее прижизненных деяний. Страшного владыку страны мертвых называют Куль-Отыр («Правитель мертвых»).

Здесь же располагается трехслойный подземный мир северных остяков, в его нижнем ярусе высотой с собачий хвост обитают наиболее отъявленные грешники.

Попасть в мир мертвых, по-видимому, можно лишь по воде: покойников в фольклорных произведениях кладут в лодку сына Хинь-Вэрта («Хозяин болезни»). Владыка мира мертвых присылает своих помощников, чтобы перевезти покойников на лодке. Хотя представление о том, что в подземном мире с мертвыми обращаются в соответствии с их прижизненными деяниями, конечно же, имеет позднейшее происхождение, можно предположить, что Обь с ее «падающими вниз» водами породила мысль о пропасти, расположенной на поглощающем реку темном, таинственном Севере, там, где находятся мрачные врата в подземный мир. Вот почему туда можно попасть только на лодке [Karjalainen 1918, s. 123–124].

Как и у скандинавов, у которых Хель находился «внизу и на севере», в финской поэзии упоминается Похьёла («Северная страна») – преисподняя. У шведов она называется Норрем. Где находилось это мрачное и темное место, также называемое Пиментола (пимея–«темный»), проясняет слово «сараяс»(отсюда sarantola ит. д.), первоначально – «море», т. е. Северный Ледовитый океан. Эстонцы называли эту местность Максамери (в средневековых немецких сагах – Лебермеер) и считали ее пристанищемколдунов, ведьм ит. д.

Как и в Туонеле, в Похьёла, согласно финскому фольклору, течет темная река. Оба эти названия присутствуют в одной и той же песне и, по всей вероятности, обозначают одно место.

Эта река смерти тоже представляет собой бурный порог и обычно называется «пороги Рутья (Турья)» – таинственная область, локализуемая где-то на севере. Из текстов песен следует, что этот «ужасный поток», который «поглощает все воды», где «деревья опускаются вниз своими кронами», а «камыши падают вниз», будучи, по сути, водоворотом, восходит к представлениям о Мальстрёме. Иногда говорят, что эти пороги являют собой «огнедышащий водоворот» –возможно, намек на северное сияние, которое финны именуют «пламенем Северного Ледовитого океана». Из имеющей «врата» Похьёлы приходят болезни и смерть, это «селение людоедов», которым правят злая Похьян-Акка или Похьян-Эмянтя (Хозяйка; ср. Ябме-Акка у лопарей) или старуха Лоухи [Krohn 1884, s. 273–275 (ср.: Eisen 1920, l. 34–35)].

Воспринявший элементы греческой мифологии, восточный образ рая через посредство Русской православной церкви проник в представления русских карелов о загробной жизни. В «Песне смерти», записанной в Олонецкой губернии и исполняемой в момент, когда «душа улетает», подробно описывается путешествие покойников в иной мир. Усопшего сразу же спрашивают: «Кто забрал твою душу?

Были ли это архангелы Михаил и Гавриил со своими ангелами и апостолами? Встретили ли они тебя со свечами из белого воска? Встретили ли тебя первоверховные апостолы Петр и Павел с золотыми тарелками и золотыми яйцами? Встретили ли тебя Авраам и Исаак с ключами от века Авраама, чтобы отворить двери в то давнее время? Заработал ли ты при жизни (добрыми делами) на своих проводников в иной мир? Сопровождали ли они твою душу по землям, богатым ягодами, по красивейшим степям? Срывал ли ты сам эти ягоды? Подкрепили ли проводники ими твою душу, не скупился ли ты раздавать собранные тобой ягоды другим людям при жизни?»

Далее в песне говорится, что путь в потусторонний мир лежит через ревущие пороги и быстрые реки: «Пришли ли за тобой сопровождающие с дубовыми лодками и золотыми веслами? Пришли ли они сами или тебе, изможденному, пришлось звать их?» За рекой растет густой лес и покойника спрашивают: «Заработал ли ты при жизни, чтобы заплатить лесорубам и дорожным рабочим?» После этого появляются огромные бурлящие болота: «Заработал ли ты при жизни на проводника по болоту?» В болоте ползают всегда находящиеся настороже змеи: «Убивал ли ты их при жизни?» От края болота ведут три тропы: «Заслужил ли ты при жизни дозволение пойти по правой?»

По этой дороге душа достигает голубого моста с камышовыми перилами, а в конце его имеется родник с золотым ковшом для очищения грешной души, здесь же находится «кровать из рыбьих костей», на которой можно отдохнуть, но «выслужил ли ты право на нее при жизни?» «После этого перед тобой раскинутся огромные травяные луга и великие поля. На траве стол накрыт доверху, на нем столько еды, что тебе нужно будет только вдохнуть ее запах, и ты насытишься. Мимо стола текут молочные реки, и на месте каждой души растет дерево, дающее плоды сладкие, как мед. На восточном конце стола находятся весы для взвешивания твоих деяний. Все ли ты сделал в жизни, чтобы склонить их чашу в свою пользу?»3

В этой песне присутствуют древние мифологические элементы: так, «медовое дерево» и «молочные реки» имеют параллели в райских дереве и реках.

Во времена язычества не было отдельных миров для добропорядочных и плохих покойников. Однако, по-видимому, уже тогда люди верили, что умершие попадают в разные места–в зависимости от причины смерти, а не от прижизненных деяний. Павшие в бою или погибшие в результате несчастного случая оказывались на небесах. Учеремисов «тот, кто пал в сражении или погиб от удара молнии, попадает в рай» [Васильев 1915, c. 16], у остяков «если лесные звери разорвут человека на части или он погибнет в бою, его душа отправляется наверх, а душа того, кто умер естественной смертью дома, – вниз». Согласно Страленбергу, «тот, кто умирает насильственной смертью или погибает в схватке с медведем, сразу же попадает на небеса, а тот, кто умирает естественной смертью в своей постели или где либо еще, должен долгое время молиться суровому Богу под землей, и только тогда вознесется на небеса» [Strahlenberg, s. 76].

Подобные представления встречаются и у остяков. В записанной на Иртыше их песне говорится, что душа получившего в битве удар по голове и потерявшего сознание героя покинула тело и по узкой лестнице поднялась в небо, где ее встретили три краснолапые белки со словами: «Это наше слово – мы едим нашу пищу среди человеческой крови, мы пьем наш напиток среди человеческой крови, возвращаемся!» Когда душа героя вернулась обратно, человек пришел в сознание. В другом рассказе божество неба разрешает герою возвратиться на землю для спасения товарищей, попавших в беду [Karjalainen 1918, s. 126–127].

Согласно финским лопарям, северное сияние – это «души павших в сражениях, которые продолжают биться друг с другом в воздухе». Русские лопари считают северное сияние душами погибших, которые живут в избе и временами устраивают между собой бойню. Во время ее и возникает северное сияние, которого лопари так боятся. Сами же души страшатся солнца и его лучей [Харузин 1890, c. 197–198]. Эстонцы тоже объясняют северное сияние сражениями на небесах – «virmalised taplevad» («сполохи сражаются»). На острове Эзель рассказывают, что в святые ночи, когда разверзаются небеса, можно увидеть двух вооруженных воинов, которые жаждут сразиться друг с другом, но Бог им это запрещает [Holzmayer, s. 48–49; Eisen 1920, l. 32–33]. В карельском фольклоре в качестве местожительства тех, кто «погиб не от болезни» и носит «окровавленную одежду», иногда упоминается Похьёла [Brummer, s. 43–45 и сл.; Säeluettelot, s. 19–20, 22–23].

В одном из вариантов «Песни о большом дубе», который был столь огромен, что закрывал собой солнце и луну, сообщается, что когда его срубили, то он рухнул «макушкой на юг прямо поперек реки Похьёла», образовав «прочный мост» для умерших «не от болезни» [Suomen].

Видимо, здесь имеется в виду Млечный Путь, представляемый некоторыми северными народами в виде ствола огромного дерева, по которому бродят павшие в битвах. В конечном счете сюда же можно отнести скандинавскую Валгаллу, где обитают души погибших в сражениях, – они, согласно «Видению Гюльви», «взяв свое оружие, выходят во двор, где сражаются друг с другом насмерть». У других арктических народов существуют схожие воззрения на северное сияние. Чукчи, живущие на северо-восточной окраине Азии, полагают, что оно – «обиталище преимущественно умерших насильственной смертью» [Stadling, s. 26], и даже тлинкиты Северной Америки, по словам русского миссионера Вениаминова, считают, что души умерших жительствуют не только в преисподней далеко на севере, но и высоко в небе, однако туда попадают только души павших в боях.

Сражаясь там друг с другом, они вызывают северное сияние и предвещают кровопролитие на земле [Вениаминов, c. 56–60 (ср.: Alexander, s. 249)].

Однако не все умершие попадают на тот свет. В частности, души младенцев, убитых и тайно захороненных матерями, бродят по земле в облике призраков. Лопари называли их эппяряс (от фин. эпяря – «бастард»), а остяки – вилепами или патшаками. Финский Лиеккио («Огненный»), вероятно, первоначально был таким же духом, который, по словам Агриколы, «распоряжался травой, корнями и деревьями». Заблудившиеся в лесу или утонувшие, а поэтому лишенные могилы, превращались в бездомные и беспокойные души.

3 — Верования и мифология финно-угорских народов. Частные поминки. https://boosty.to/merjamaa/posts/31cb20ee-dfe4-4a6b-8df7-6213e7e8f840

4 — Верования и мифология финно-угорских народов. Общие поминки. https://boosty.to/merjamaa/posts/e7d46b95-6276-4784-be63-28067a804570