Само собой
– Михалыч! Михалыч, открывай! Уснул ты там, что ли?! – невысокий мальчишка лет двенадцати сердито сплюнул на землю и в очередной раз пнул обшарпанную железную дверь с надписью "Котельная". Грохот удара разнесся по загаженному двору-колодцу старого дома, но никого этот шум не потревожил: уже несколько лет дом был расселен для капитального ремонта. Уцелевшие стекла окон дома уныло отражали серый сентябрьский вечер и мальчишку, разъяренно барабанящего в дверь. На фоне облезлых стен был особенно заметен аккуратный серый костюмчик мальчишки, модный свитер под пиджаком и новенькие красные резиновые сапожки. Впрочем, правый сапожок уже утратил первоначальный блеск от многократных столкновений с ржавым железом двери.
– Михалыч! Да открывай же ты! – эхо нового удара разнеслось по двору. За дверью послышалось неразборчивое бормотанье, лязг отодвигаемого засова и на пороге возникла помятая бородатая физиономия неопределенного возраста.
– Ну, чего надо? – свирепо прохрипел обладатель физиономии, крепко дохнув на мальчишку водочным перегаром.
– Фу-у-у! – брезгливо поморщился мальчишка. – Я тут все ноги уже отбил, глотку чуть не надорвал, а Михалыч с перепою дрыхнет! А вчера все утро ныл, что денег нету!
– Петька! – свирепости в голосе Михалыча как не бывало. – Да тебя хрен узнаешь! Прямо принц, вон какой камзол себе отхватил! Да чего ж мы на улице-то торчим? Проходи, я сейчас чайник поставлю...
– Ты мне зубы-то не заговаривай! – Петька еще раз сплюнул и шагнул через порог мимо отступившего внутрь Михалыча. – Лучше скажи, на какие шиши пил? Опять пьянчугу какого-нибудь обобрал?
– Да Господь с тобою, Петь! – испуганно перекрестился Михалыч и, захлопнув дверь, задвинул тяжелый засов. – Я ж слово давал, да и менты мою физиономию наизусть знают, враз заметут. На Галерее я был, рисовал малость, да кореша вот встретил...
– Какого кореша? – притормозил Петька перед металлической лестницей, ведущей куда-то вниз.
– Старого своего кореша, мы с ним еще с университета знакомы. Сто лет не виделись, а тут вот встретились. Да чего ты стоишь, идем! Там друган вчера жратвы всякой натащил, конфет, рогаликов твоих любимых...
– И кто же твой кореш? Рокфеллер?
– Дворник он, Петя. У метро павильоны новые знаешь ведь? Вот к этим павильонам он и приставлен. Платят немного, зато жратвы и выпивки навалом. И живет там же, в подсобке ...
– Как это – живет?
– Дак, Петь, он такой же бомж, как и мы с тобою, ни жилья, ни документов. Хозяин документы на сына своего оформил, а Витька за сынка пашет. И всем хорошо – хозяину экономия, Витьке жилье с кормежкой.
– Да, повезло. – Петька уверенно затопал по ступенькам, Михалыч, сопя, двинулся следом. Некоторое время они молча шли по подвалу, скудно освещенному тусклыми лампочками. Маленький Петька уверенно двигался среди лабиринта разнокалиберных труб и вентилей, покрытых каплями влаги, перешагивая лужицы на цементном полу, грузный Михалыч двигался следом. Наконец перед Петькой возникла еще одна дверь, точная копия входной, только надпись была другая – "Операторская". Петька потянул на себя ручку и очутился в просторной комнате с нехитрой обстановкой: видавший виды стол с газетой вместо скатерти и заваленный пакетами, разнокалиберными бутылками и объедками; вокруг стола стояло несколько разномастных стульев, рядом с дверью расположился старый громадный диван с выпирающими пружинами, в углу за грязной занавеской виднелся широкий самодельный топчан.
– Та-ак... – протянул Петька, разглядывая царящий на столе хаос. – Хорошо вы тут вчера гуляли, а? Кореш-то твой где?
– Дак, с утра на работу убег, я его проводил, а сам прилег – голова с отвычки разболелась...
– Надо думать, – хмыкнул Петька, плюхнувшись на жалобно заскрипевший диван.
– Дак, я чайку заварю? – засуетился Михалыч.
– Ага, поставь...
– А может, ты поесть хочешь?
– Не-а, не хочу я...
– Ну, как хочешь. Счас я... – Михалыч схватил со стола мятый алюминиевый чайник, сгреб в охапку маленький чайничек для заварки и выскочил за дверь. Что-то приглушенно скрипнуло, зашумела льющаяся вода. Петька скинул сапоги и лег на диван, положив голову на мягкий подлокотник. Закрыл глаза, но тут же открыл вновь, глянул на вошедшего Михалыча.
– Петь, да ты спишь совсем...
– Не-е, просто прилег...
– Ты погоди спать-то, чайку сперва попей с рогаликом, а тогда и покемаришь.
– Ой, а я и забыл, что ты еще и рогаликами богат! – Петька повернулся на бок, подложив локоть под голову.
– Есть немного, – усмехнулся Михалыч, пристраивая чайник на самодельной газовой плитке – куске широкой металлической трубы с рассекателем в верхней части и подведенному через вентиль толстым резиновым шлангом внизу. – Повезло мне вчера на "галере", два этюда какому-то забугорнику продал, да еще эскиз на заказ сделал.
– Ну, ты точно Рокфеллер!
– Не-ет, Рокфеллер у нас ты – вон какой нарядный! Где ж тебе так подфартило прибарахлиться?
– Да так... – пожал плечами Петька. – На тетку одну наткнулся, она приют хочет для ребят сделать.
– Небедная, видать, тетка...
– Ага. А пока комиссии всякие документы проверяют, да дом под приют ремонтируют, она ребятам едой да шмотками помогает, иногда к себе ночевать зовет.
– Так это ты у нее ночь пропадал?
– Ага, – зевнул Петька.
– Ну и как тебе в домашней обстановке?
– А что есть дом? – вздохнул Петька.
– О, да ты прямо философ! – хмыкнул Михалыч и приподнял крышку зашумевшего чайника. – А все же, понравилось тебе у тетки этой?
– Ничего, жить можно... Только про сына своего все уши мне прожужжала.
– А чего сын?
– Убили его два года назад.
– Боже мой... Сколько же этому бедолаге было?
– Пятнадцать. Полина Викторовна одна его растила, зарабатывала неплохо, а Ленька к наркоте пристрастился. Ему кто-то давал, а потом деньги потребовал. А откуда он их возьмет? Не к матери же идти... Тогда ему показали квартиру богатую, ломик в руки дали, говорят: иди, отрабатывай долг. Сами на улице в машине ждали. А хозяин квартиры дома оказался. Как услышал что к нему лезут, то прямо через дверь в Леньку из ружья шарахнул.
– Да, дела... – сокрушенно покачал головой Михалыч, засыпая заварку. – Ну вот, счас чаек заварим и прошу к столу!
Михалыч ловко подхватил большой чайник с горелки, плеснул кипятку. Затем подхватил со стола два граненых стакана и выскочил за дверь. Петька лениво сел и нехотя надел сапожки. Затем перебрался на рядом стоявший стул. За дверью раздавался шум воды – Михалыч мыл стаканы. Из лежавшего на столе пакета Петька выудил подсохший рогалик, неторопливо зажевал.
– Ну, чего нос повесил? – вошел Михалыч, держа в руках мокрые стаканы.
– Да так, – пожал плечами Петька, глядя как Михалыч разливает по стаканам крепкий ароматный чай.
– Не темни, Петь, – Михалыч сел напротив Петьки и придвинул один стакан к себе. – Я же не слепой, вижу, что хочется тебе пожить по-человечески, в нормальной квартире, поспать в чистой кровати... Так ведь?
– Ага... – не то выдохнул, не то всхлипнул Петька, опустив голову.
– Что ж поделать, малыш... Видно, не дано нам с тобою этого счастья. Судьба у нас такая, подвальная. И то счастье, что отсюда не гонят, в тепле живем, а не дохнем где-нибудь от холода. Вот и остается только терпеть... Впрочем, тебе-то может и повезет, если эта Полина Викторовна приют откроет.
– Она меня к себе жить зовет, – не поднимая лица, проговорил Петька.
– Чего?!
– Жить, говорю, зовет. С приютом когда еще решится, а тут…
– Ну, это, знаешь... – растерянно развел руками Михалыч. – Фу ты, даже слов не подберу! Я рад, конечно, только странно все это. Да и тетки разные бывают. Может и вправду жить возьмет, а может, продаст тебя иноземцам на "запчасти". Искать-то тебя некому – ни родни у тебя нет, ни документов.
– Она усыновить меня хочет.
– Без документов? – хмыкнул Михалыч.
– У нее в милиции знакомые есть, через неделю все бумаги будут.
– Это она тебе так сказала?
– Нет, мы вместе в детскую комнату милиции ходили, там ее знакомый инспектор меня долго расспрашивал кто я, откуда и как здесь очутился...
– Ну, если в милицию... Хотя в наше время всякой сволочи везде полно. Ты говоришь, что бумаги через неделю сделают?
– Это не я, а тот дядька говорил.
– Ну, не важно. Вот и давай не будем пороть горячку.
– Это как? – вскинул влажные глаза Петька.
– А так. Пусть эта Полина Викторовна с документами хлопочет, а ты пока живи как жил. Если она и вправду тебя в сыновья к себе определила, то недельку потерпишь. А ежели врет, то здесь тебе безопасней будет. А через недельку мы поглядим что к чему. Пусть все утрясается само собой.
– Само собой, – как эхо откликнулся Петька.
– Да не горюй ты, Петька! Всякие чудеса на свете бывают, может и смилостивится Господь над тобою – усыновит тебя Полина Викторовна, заживешь нормально, в школу пойдешь...
– Ага, за двойками, – хихикнул повеселевший Петька, вгрызаясь в рогалик.
– Ну, не без того, – усмехнулся Михалыч, отхлебывая горячий чай. – Ну да ты парень башковитый, недолго в двоечниках проходишь. Зато жить будешь по-людски, есть когда хочется, а не когда удастся. Может, и рост твой...
– А чего рост? – насторожился Петька.
– Как это чего? Мы с тобою уже года три знакомы, тебе четырнадцать скоро, а ты как был метр с кепкой, так и остался. А все потому, что ни жизни, ни еды нормальной ты не видел. А вот поживешь как все люди, тогда и подрастешь наконец!
– Угу! – улыбнулся Петька, но глаза его оставались серьезными.
– Ну вот и расшевелился! – обрадовался Михалыч. – А то сидит, куксится... Чай вон совсем уже замерз.
– Не-е, не замерз – отхлебнув, сказал Петька.
– Пей, не болтай! – шутливо прикрикнул Михалыч. – И нос держи выше, даже если совсем плохо будет. Иначе лучше сразу помереть, чем...
– А не страшно? – перебил разглагольствования Михалыча Петька.
– Чего?
– Умирать не страшно?
– Ну ты и вопросик задал... – Михалыч растопыренной пятерней поскреб в затылке, взъерошив и без того всклокоченную шевелюру. – Я, Петь, свое отбоялся, когда жену с дочкой маленькой похоронил и сам чудом жив остался. Вот с того дня я смерти не боюсь, а жду...
– А чего ее ждать-то? Вышел вон на крышу, да и прыгал бы!
– Нет, Петя, это не по мне. На моей душе и так грехов масса, а самоубийство этот грех самый тяжкий, неискупный.
– Почему? – тихо спросил Петька.
– Видишь ли... – начал Михалыч, но тут раздался приглушенный металлический лязг: кто-то стучал по входной двери.
– Во, кажись Витек пришел! – вскочил со стула Михалыч. – Я пойду, открою, а ты чай допивай, – добавил он, выскакивая за дверь.
Петька послушно отхлебнул из стакана, прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам. Было слышно, как лязгнул отодвигаемый засов и радостный голос Михалыча приглашал гостя войти, тот что-то тихо говорил в ответ. Снова прогремела входная дверь и кирпичные стены подвала донесли звуки приближающихся шагов. Петька торопливо допил чай и с недоеденным рогаликом плюхнулся на диван – лицом к двери, которая тут же распахнулась и на пороге возник щуплый невысокий мужичок с большой пластиковой сумкой в руках.
– Проходи, Витек, проходи, тут все свои – подтолкнул сзади Михалыч застывшего при виде лежащего Петьки гостя. – Знакомьтесь, это вот Петька, а это Витек...
– Здрассьте, – сиплым голосом пролепетал Витек, не сводя глаз с мальчишки.
– Здравствуйте... – Петька, дожевывая остатки рогалика, равнодушно оглядел внезапно оробевшего гостя. – Михалыч, я подремлю чуток, вы не гремите уж, ладно?
– Ладно, ладно, – добродушно прогудел Михалыч, отбирая у Витька сумку. – Хотя у тебя под ухом из пушки стрелять можно – спишь как убитый. Знаешь, Вить, тут пару недель назад вентиль на трубе прорвало, а там давление будь здоров. Вода лупит со страшным свистом, а Петька даже не проснулся!
– Хватит врать-то... – Петька проглотил последний кусок и демонстративно отвернулся к стенке. Почти сразу дыхание его стало тихим и ровным.
– Уснул, – тихо проговорил Михалыч. – Ладно, Витек, садись, не маячь в дверях. Только тихо, не разбуди малого.
– Слышь, Серега, а он кто? – Витек все также не сводя глаз со спящего Петьки рухнул на ближайший стул.
– Как кто? Пацан, сам не видишь?
– Вижу, не слепой! А что за пацан? Откуда взялся?
– От верблюда! – сердито отозвался Михалыч, выуживая из сумки начатую бутылку водки. – Нет, Витя, сегодня выпивки не будет. Разве что по чуть-чуть, для поправки здоровья...
– Да хрен с ней, с водкой! Ты толком можешь объяснить откуда этот Петька взялся?
– Ну откуда в наше время беспризорники берутся? – пожал плечами Михалыч, выкладывая на стол разнокалиберные банки и свертки. – Из интерната сбег, а до того с родителями жил, только погибли они давно. О, колбаска! Я уж и забыл какова она на вкус...
– Подожди ты с колбасой! Давно ты с ним знаком?
– Да около трех лет, а что? – Михалыч недоуменно глянул на Витька, отставив в сторону изрядно полегчавшую сумку.
– А странного ты за ним ничего не замечал?
– Да что ты привязался? Самый обыкновенный пацан! Две руки, две ноги, одна голова! Чего тебе еще? – распалялся Михалыч, не замечая, как начал говорить в полный голос.
– Да тише ты!!! – зашипел на него Витек. – Чего ты орешь?
– А чего ты привязался? – понизив голос, забормотал Михалыч. – Прямо как следователь на допросе, ей-богу...
– Ладно, не кипятись, – миролюбиво улыбнулся Витек, отрезая ломоть хлеба. – Давай лучше поедим, а то меня с утра так загоняли, что даже пожрать не дали.
– Давай-давай, и чайку себе налей, а то что ж в сухомятку-то...
– Узнаю старого собутыльника! – усмехнулся Витек, наливая чай.
– Зато я не узнаю, – пробурчал Михалыч. – Раньше ты идиотских вопросов за столом не задавал.
– Так ведь все течет, все изменяется... К тому же мы с тобою до вчерашнего дня сколько не виделись?
– Дак, лет десять, наверное...
– Вот, а за это время я из кандидата наук в дворника превратился, а ты из члена Союза художников в бомжа.
– Ну, насчет бомжа, то и ты местом жительства не располагаешь...
– Это верно, но тут не моя вина.
– А чья?
– Странная это история, Сережа, – вздохнул Витек, задумчиво глядя куда-то мимо Михалыча. – И чем дальше я ломаю над ней голову, тем больше запутываюсь.
– Что за история? Не тяни душу, выкладывай.
– Подожди, дай поесть! – Витек демонстративно откусил огромный кус колбасы. – Лучше ты про свои беды расскажи, как ты тут очутился, – жуя, добавил он.
– Да со мной все просто... – Михалыч отставил стакан, глаза его помрачнели. – Лет этак шесть назад угораздило меня в политику влезть. Познакомился на выставке с хорошими ребятами, поговорили, выпили. И после этого разговора все, что я до того делал настолько ничтожным показалось на фоне этого бедлама, что тут же в их партию и вступил.
– А что за партия-то?
– Да было такое объединение – "Демократы России". Вот к ним я и пришел, вместе художественную школу для ребят из бедных семей открыли, бесплатную. Я преподавателей хороших подыскал, не жлобов. Ну, с год нормально поработали, а потом началось... В городе выборы готовились, и каждая сволочь стремилась к власти пролезть, причем способами никакими не брезговали. В газетах стали про наше объединение стали писать черт знает что, про школу наговорили такого!.. И педагоги будто все сплошь педофилы, и будто школа рассадник наркоманов. Меня, правда, не трогали – знаменитость! Но ребят наших потрепали изрядно. Дальше – хуже. Сперва офис подпалили, потом в школу наркотики подбросили, а ментура тут как тут – сразу же и обнаружила. Затем одного из наших агитаторов избили чуть не до смерти. А за три недели до выборов Валю Добровольцеву вместе с Рустамом, помощником ее, прямо возле дома расстреляли...
– Это я помню, – кивнул головой Витек, – шухер стоял еще тот. Президент тогда еще обещал...
– Да мало ли чего он обещал! – грохнув кулаком по столу, взревел Михалыч. – Этот!..
– Тихо ты!!! Сядь! Чего разорался?! – испуганно зашипел Витек, оглядываясь на зашевелившегося Петьку.
– Да спит он, не дергайся... – обмяк Михалыч. Плеснул в грязный стакан из бутылки и залпом выпил. – Вот ведь, думал, что позабылось уже, ан нет...
– Память наша штука необъяснимая...
– Воистину, – слабо усмехнулся Михалыч. – Что надо не запомнить, а чего хочешь забыть само в голову лезет.
– Ну а чего дальше-то было? Каким макаром вся эта политика тебя из дома выгнала?
– Да вот таким... Когда Валю с Рустамом похоронили, мы заявление сделали, что все равно в выборах участвовать будем. Я к тому времени уже был зарегистрирован как кандидат. В тот же вечер дома раздался звонок. Мне предложили снять свою кандидатуру, иначе хана. Я их послал куда подальше, а жене с дочкой велел вещи собрать. Утром отправил в деревню к теще, от греха подальше. Пару дней все тихо было, кампания предвыборная шла своим чередом, я с избирателями встречался. И вот на одной такой встрече приходит записка – встаньте и заявите, что избираться не будете. Ну, я прямо со сцены записку эту прочитал, а заодно добавил от себя кое-что, матом. Люди в зале посмеялись, похлопали, еще вопросов накидали и разошлись мы только через два часа. Приехал я домой, а у двери видеокассета лежит. Что за дела, думаю... Взял. Дома в видик вставил, сам на кухню вышел, чайник поставить. И тут слышу Надюшкин голос, дочки моей: "Папа! Папа!" Я в комнату влетел, а на экране дом тещин, а рядом все мое семейство сидит, к лавке во дворе привязанные. А вокруг них ящики какие-то и провода тянутся. А за кадром голос говорит – "Вот теперь их жизнь в твоих руках. Звони в избирком и снимай свою персону с выборов. И не шали, иначе не будет ни дочки, ни жены с тещей, ни домика в деревне". Я в коридор выскочил, стал в милицию звонить. Набрал номер районного РУВД, а там тот же голос, что и на кассете мне и говорит – я же тебя предупредил. Теперь, мол, сам виноват. Засмеялся еще, гад, и тут же взрыв...
– По видику?
– По квартире. Квартиру они взорвали и меня вместе с нею.
– Как же ты жив остался?
– Чудом, Витенька, чудом. Взрывчатки эти ребята не пожалели и взрывом весь наш подъезд с первого по пятый этаж разнесло. Меня спасло, что телефон в коридоре стоял, прямо у двери. Был еще японский с трубкой переносной, но у него аккумулятор сдох, новый купить негде было, поэтому пользовались стареньким советским. От взрыва вышибло двери моей квартиры и соседей напротив, меня к ним и закинуло. А когда перегородки рушиться начали, то в наружной стене трещина появилась, пол накренился, я прямиком на улицу и выкатился в снег.
– Да, зимой ведь дело было... А что, невысоко жили?
– На четвертом этаже. Обгорел я тогда, поломался жутко – медики со мной полгода возились. А главное – полная потеря памяти.
– Как это – потеря? – недоуменно уставился на Михалыча Витек.
– А вот так. Поначалу я действительно ничего не помнил, а потом уже сознательно стал косить под контуженного, когда вспомнил что к чему.
– А зачем?
– Чтобы в живых остаться. Газетам сообщили, что я погиб при взрыве. К тому же нагородили что у меня в квартире был целый склад взрывчатки, вот она и рванула. Документы мои сгорели все, рожу мне тогда попортило изрядно и узнать меня могли с трудом. А я надеялся, что семья все же жива – если я мертв, то зачем семью убивать?
– Дурак! – фыркнул Витек, но тут же спохватился – Ох, прости, Сережа...
– А чего прощать-то? Дурак и был. Не стал я ждать пока медики меня милиции передадут для выяснения личности, решил удрать. Ночью пробрался в кладовку и спер кое-какую одежонку – моя почти полностью сгорела. У одного барыги денег позаимствовал и двинулся на попутках в деревню. Приехал, дом стоит. Забегаю, а там теща сидит седая вся, меня не узнает. От соседей узнал, что не взорвали, а расстреляли они Анюту с Надюшкой. Не было взрывчатки в ящиках. Специально спектакль разыграли, чтоб на пленку снять, а сами тут же их и... – голос Михалыча дрогнул. – Изнасиловали сперва на глазах у тещи, а потом из пистолета...
– Господи, да что же это за люди такие? – вплеснул руками Витек. – И ты с тех пор так и маешься?
– А как еще? Некуда мне деваться, да и не зачем. Теща вскоре померла, дом тут же на бревна растаскали – наследников-то нету. Я обратно в город вернулся, сперва на вокзалах ночевал, потом в подвал переселился. А три года назад с Петькой познакомился, он меня сюда и привел. С тех пор здесь и обитаем...
– Да я не про жилье! Как же ты живешь-то с таким горем на душе?
– Живу вот… Человек такая скотина – ко всему привыкает… Да и что мне делать-то оставалось? Жену с дочкой не вернешь, меня смерть не взяла, самоубийство не по мне… Не мстить же! Да и кому мстить? Тем, кто стрелял и насиловал? Так они сами передохнут – свои же перестреляют, если уже не прибили. Заказчикам? Так те сидят так высоко, что и близко не подберешься. А того гада, что наемниками командовал я разыскал потом – на кладбище.
– Тоже пристрелили?
– Нет, сам помер. Он каким-то ментовским начальником был, в почете. А помер страшно – ехал утром на работу и посреди дороги парализовало его. Машина прет на всех парах, водил-то он сам, а он шевельнуться не может. Нога на педали газа лежала, машина предельную скорость набрала и в реку сквозь ограждение. Так и утоп… Когда машину выудили, то спасатели на его лицо смотреть не могли – рожа у мертвеца была прямо как в одном рассказе у Конан Дойля.
– А ты как узнал?
– А я сам видел, как его вытаскивали – я там рядышком на пропитание шабашил. Там неподалеку храм реставрируют, туристы постоянно водятся, ну и наша братия там промышляет кто чем.
– Ясно… А здесь как оказался, если у церкви побирался?
– Это Петькина заслуга. Я на пятнадцать суток угодил по глупости – не углядел что менты приехали чужие, а не те, которым мы дань платили. Покуковал я в изоляторе свои две недели, вышел, а на моем месте уже другой мужик устроился. Попробовал выпереть, ан не тут-то было – он уже с местными скорефаниться успел и меня же в три шеи и погнали. Ну, дело уже привычное, потопал на вокзал. А там дорога через детский парк идет, я после казенных-то харчей притомился и на скамейку у пруда сел. Жрать охота – сил нет, а денег ни копейки. Да еще и без своего места. Сижу, на природу любуюсь. А на берегу какая-то бабка голубей кормит, целый батон с собой притащила и крошит. Я ей так вежливо говорю: «Матушка, дай хлебушка ради Христа». А «матушка» в ответ как понесла матом! Аж голуби от ее ругани покраснели, но жрать не перестают. Плюнул я с досады, пошел прочь. Только на другую аллею свернул – сзади за руку дергает кто-то и говорит: «На, поешь». Оборачиваюсь, а передо мной пацан стоит и батон протягивает. Так и познакомились мы с Петькой. Он, оказывается, тоже за бабкой следил, хотел поесть попросить, да я раньше встрял. А услышав как бабка меня отчихвостила, раздумывать не стал – выскочил из кустов, батон вырвал и тикать.
– Да, это он умеет… – себе под нос пробормотал Витька.
– Чего? – не понял Михалыч.
– Да это я так, про себя… А про подвал откуда узнали?
– Да ниоткуда. Петька сюда ночевать повадился ходить, благо людей здесь ночью не бывало никогда. Он меня сюда и притащил. И надо же такому случиться – прорвало одну трубу, вентиль сорвало начисто, а там кипяток крутой. Пар столбом, вода лупит, мы здесь как взаперти оказались – труба аккурат между нашей дверью и выходом лопнула. Ну не ждать же, пока мы тут сваримся навроде раков! Я к пульту скакнул и котел погасил, вода чтоб остыла – даром, что ли, сразу после института в такой же кочегарке пахал? Потом полез искать трубу, через которую вода в котел поступает, вентиль закрутил. Вода почти сразу на убыль пошла, а через полчаса совсем перестала. Только мы с Петькой ноги делать собрались, а в дверях уже три мужика стоят – начальник местного ЖЭК и пара сантехников прискакали.
– А кто их вызвал-то?
– Никто, начальник сам понял, что к чему, когда вода в душе резко на убыль пошла. Сразу примчались, только войти не могли, а снаружи воду не перекрыть никак. Думали уже газ в котельную перекрыть, благо газовый вентиль снаружи, да я со своей инициативой раньше встрял. Сперва, как нас с Петькой увидали, материться принялись, чуть до милиции опять дело не дошло. Еле утихомирил я этого Павла Иваныча, начальника. А как стало до него доходить что к чему, то разговор сразу переменился. В общем, стали мы здесь жить на полулегальном положении – в ЖЭКе я свой человек, но ежели менты по какому-либо поводу прискребутся, то они меня не знают.
– Ясное дело, – кивнул Витек, хлебнув крепкого до черноты чая. Михалыч, поглядев на смачно жующего приятеля, отрезал себе колбасы с хлебом и соорудил гигантский бутерброд. Какое-то время они сосредоточенно жевали, прихлебывали чай, отставив початую бутылку водки в сторону. Но что-то не давало покоя Витьку – время от времени он пристально всматривался в затылок мирно сопевшего на диване Петьки.
– Да что ты все его разглядываешь? – не выдержал наконец Михалыч. – Обыкновенный пацан, только бездомный и безродный. Сейчас таких по стране тысячи болтаются…
– Знаешь, Сережа, мне все время кажется, что с Петькой твоим я знаком…
– Когда кажется креститься надо. И сколько же ты с Петькой знаком?
– Восемь лет.
– Да ты с ума сошел! – поперхнулся Михалыч. – Ему восемь лет назад еще пяти не было! Ты что, в детском саду его тогда видел, что ли?
– Нет, не в саду. И было ему тогда не пять лет, а двенадцать.
– Так, ты сегодня не пьешь, – убрал бутылку под стол Михалыч. – Еще ни одного глотка не сделал, а уже полную ахинею несешь.
– Может, и ахинею, – пожал плечами Витек. – Но очень уж похож, и зовут также, как и того…
– Кого – того?
– Того пацана, который меня чуть не убил.
В другой ситуации лицо Михалыча вызвало бы улыбку – широко раскрытые глаза и округлившийся от удивления рот никак не вязались с громадной коренастой фигурой. Со смесью страха и удивления смотрел Сергей на Витька, словно впервые увидел давнего приятеля. Недоеденный бутерброд свалился на стол из невольно разжавшейся руки.
– Че? – только и сумел выдавить из себя Михалыч.
– То самое, – ровным голосом отозвался Витек. – Ты нашу последнюю встречу помнишь?
– Дак, как же – ты как раз новое назначение получил куда-то в Сибирь…
– Точно. Только это «куда-то» было «ящиком», который и сейчас еще в сверхсекретных числится.
– То-то ты тогда темнил куда едешь!
– Еще бы мне не темнить – подписку о неразглашении давал! И на письма твои отвечал через пень-колоду по этой же причине: в Новосибирске-то я жил не больше полугода, а в «ящике» работали вахтовым методом – месяц там, потом месяц дома отдыхаем.
– Дак, а Петька-то тут причем?
– А ты не перебивай, а слушай. Ровно через год после свадьбы Нинка моя рожать затеялась. Я как раз сидел дома после очередной вахты, когда у Нинки схватки начались. Я "скорую" вызвал, через полчаса приехала такая расфуфыренная мадама. Нинка от боли орет, а эта сука спокойненько так расспрашивает: «На каком месяце? Когда воды отошли? Нет, дамочка, рановато вам еще рожать» Я чуть не силком заставил везти Нинку в роддом, сам рядом сел. Только от дома отъехали – Нинка рожать начала. Я докторшу эту из кабины зову, а она: «Не морочьте мне голову!» И ведь не выскочишь же на ходу из машины чтоб этой стерве морду набить! – Витек трясущимися руками вытащил из кармана начатую пачку «Беломора», закурил, жадно затягиваясь дымом. – Тут санитары доперли что дело не шуточное, стали в стекло барабанить. Остановились. Врачиха меня в кабину перегнала, сама стала над Нинкой колдовать. В общем, когда к роддому приехали, из машины забирали двоих… Врачи сразу сказали – ребенок уже мертв, а жена при смерти, слишком много крови потеряла. Полночи врачи Нинку с того света вытащить пытались, да без толку… А пока я приемном сидел и чуда ждал, эта сучара со «скорой» в журнале целый роман накатала – якобы я всячески мешал врачам исполнить свой долг, не подпускал к жене из религиозных побуждений… И под этим ведь вся бригада расписалась! Меня из роддома прямиком в КПЗ доставили – убийца, мол. Как я там с ума не сошел, одному Богу известно. Дело, конечно, сразу прекратили, когда стало известно кто я и где работаю. Но с работы все равно погнали – дескать, дыма без огня не бывает. Хорошо хоть с квартиры не выгнали – она Нинкина была, от родителей еще осталась, кооперативная. Схоронил я Нинку и мальчонку своего рядом с ней похоронил, памятник сделал, надпись «Нина и Олег» заказал… Мы с Нинкой, как узнали, что пацан будет, сразу имя выбрали, все необходимое купили. Вот и пригодилось… На работу надо было устраиваться, а на душе такое: не то что работать – на людей смотреть не могу. Думаю, фиг с ним, деньги на книжке кое-какие есть, месяц дома пересижу, очухаюсь.
– Это ты зря… – подал голос Михалыч.
– Я потом и сам понял, что зря. День-то жил нормально, а как дело к вечеру – чудилось что Олежка в своей кроватке плачет. Я к нему, а там пусто… Потом стало казаться, что Олежка уже подрос, по полу бегает и лопочет чего-то… Нинкин голос ни разу не слышал, а Олежкин – каждый вечер. На шестой день отчетливо услышал, как он «папа» сказал! Вот тогда я бутылку водки, которая уже полгода нетронутая в холодильнике стояла, и открыл…
– Это понятно…
– За полгода я пропил все, что до этого заработал. Дома из мебели только матрас, стол и Олежкина кровать осталась.
– А кроватку-то зачем оставил?
– Не знаю, не смог я ее продать. Пил просто беспробудно, только бы голос Олежкин не слышать. А он с каждым разом все отчетливей, с каждым днем взрослее… Словно он за месяц год проживал. Когда пить стало не на что, пошел искать собутыльников… Ну да это дело обычное, сам небось также водку добывал?
– Было дело, – кивнул головой Михалыч. Недоеденный бутерброд так и валялся на газете, чай в стакане давно остыл.
– В общем, превратилось мое жилище в натуральный клоповник. И вот бреду я как-то по улице, ищу кого-нибудь, кто на водку расщедрится, и вдруг сзади Олежкин голос: «Папа!» А до той поры я голос только дома слышал! А сзади снова: «Папа, пойдем домой!» Я где стоял, там на снег и уселся. Обернулся – никого, только пацаненок незнакомый глаза таращит. Я говорю: «Подойди сюда, не бойся». Он подошел. Я спрашиваю: «Это не ты папу сейчас звал?» Молчит, только головой мотнул – нет, значит. Я опять спрашиваю: «А звать-то тебя как?» Петькой, говорит. Голос совсем другой, на Олежкин ничуть не похож. «Ладно, – говорю, – Петька, беги домой, а то батя с мамкой тебя заругают, что с таким чучелом связался». «Не заругают, – отвечает, – нету у меня ни бати с мамкой, ни дома: интернатский я». Потом помог мне подняться, посопел и говорит: «Вы, дядя, меня не прогоняйте, а то мне жить негде – сбежал я». – Витек сунул погасшую «беломорину» в набитую окурками жестянку с надписью «Морская капуста», хлебнул остывшего чая. – Самое удивительное, что я тогда все принял так, словно так оно и должно было быть. Пришли ко мне, начали потихоньку житье налаживать. Соседям сказали, что племяш мой приехал, сиротой остался. Друзья тамошние помогли на работу устроиться, денег ссудили в долг. В «комиссионке» кровать купили и тахту для Петьки, одежонку кое-какую. Работенка, кстати, неплохая была – телевизоры в ателье чинил, благо по радиосвязи кандидатскую защищал и паяльник в руках держать умел. Петьку в это время учительница одна к школе готовила, только с документами проблемы были. Голос Олежкин я слышать перестал, да и выпивкой больше не баловался. Так и жили почти год, до августа. Я справил Петьке документы – все та же учительница помогла, форму купили… И как-то вечером ребята в ателье говорят: задержись после работы, у мастера день рождения. Я домой позвонил, Петьку предупредил чтоб не волновался. И засиделись! Конечно, до беспамятства никто не упился – с утра же на работу, но поддали хорошо. Домой пришел – Петька сидит у окна, обиделся, время-то к одиннадцати шло, а мы в семь заканчивали. Ну, сперва он меня отчитал по первое число, потом помирились. Сели вместе на подоконник, в окно смотрим. А над городом такое небо! Звезды сияют, месяц вовсю светит! Посидели немного, я Петьку в охапку и на тахту – спать, говорю, пора. Во сне, говорю, дети быстрее растут, а ты у меня за год почти не вырос. Петька сразу как-то весь сжался, к стене отвернулся. Я внимания не обратил, по плечу его потрепал и сам спать пошел. Вырубился сразу, словно кто-то рубильник выключил. Не знаю сколько проспал, но, когда от сушняка в глотке проснулся, за окном еще темно было. Только вставать собрался, слышу – дверь открывается, на пороге Петька стоит. Спрашиваю: «Чего не спишь, Петь?». Он подходит, в руке стакан. Говорит, слышу, как ты тут ворочаешься, наверное, пить хочешь? Думаю, вот добрая душа – я про него спьяну забыл, обидел, а он мне воду принес! И не просто воду, а еще сиропу туда добавил… Выпил я, отослал Петьку дальше спать и сам отключился. А очнулся только через три месяца, в реанимации.
– Как так?
– А вот так. Отравление какими-то химикатами. В истории записали что водку пил подвального разлива, там какой-то дряни было намешано, вот и причина. Да только не в водке дело, а в Петьке!
– С чего ты взял? Ведь могли же и действительно «паленую» бутылку подсунуть!
– Могли, но тогда в реанимации вместе со мной вся наша бригада должна была лежать. А отравился я один! И потом – Петьку с той поры никто не видел. Когда я утром на работу не пришел, мастер первым делом домой позвонил. Трубку никто не снял, хотя Петька-то дома обязательно должен был быть – у него последние занятия с учительницей были. Снарядили гонца ко мне домой, а там эта учителка уже вся в слезах стоит – уже полчаса звоню, а никто не открывает. Вызвали милицию, сломали дверь, нашли меня на кровати, а Петьки след простыл.
Витек замолчал, выуживая новую папиросу.
– Ну а как же ты квартиры лишился-то?
– А, обычное дело… Из больницы я полуслепым вышел – отрава по глазам шарахнула, инвалидность дали. Работать я не мог, а жить на что-то надо. Решил свою трехкомнатную на что-нибудь поменьше разменять, с доплатой. Дал объявление в газету, пришел один «деловой», с ним пара бугаев. Посидели, поговорили, его однокомнатную посмотрели, о цене сговорились. Я бумаги-то подписал, да сослепу не разглядел, что это не договор, а дарственная! Не успел я подписаться, меня пинком под зад из квартиры вышибли! Я кричу: «Вы что, а деньги? Ключи?» А они смеются: «Протри гляделки, батя, ты эту квартиру только что нам подарил». Поорал, а что толку-то? Мне же еще по шее и накостыляли… Так вот с той поры и маюсь по белу свету.
– Ну, это бывает… А на моего Петьку ты не греши – спутал ты сослепу.
– Да у меня сейчас зрение лучше, чем у моряков!
– А голова хуже, чем у ребенка! – отбрил Михалыч. – Ты сам подумай – тому пацану уже третий десяток идет! Если не прибил никто, конечно. И на хрена ему тебя убивать?
– Я сам себе уже это тыщу раз говорил… Но кроме него отраву подлить никто не мог! А вдруг он как тот пацан из сказки – не хочет расти и все?
– Питер Пэн, что ли? – усмехнулся Михалыч. – Нет, Вить, ты и впрямь как дите малое, всяким сказкам веришь.
– А ты не регочи раньше времени! – сердито зашипел Витек. – В наше время все что угодно может случиться!
– Ну да, и в наше чокнутое время вдруг появился пацан навроде Питера Пэна? Это же чушь полная! А травить тебя на кой шут ему нужно было? Что он, просто уйти не мог?
– Да я-то откуда знаю?! – возмущенно зашептал Витек. – Он же мне не исповедывался! Может, просто боится, что упихают в какой-нибудь институт и будут изучать его как мартышку! Ведь он же не просто не растет! Карликов вокруг пруд пруди! А он же еще и не стареет, ему всегда будет двенадцать! Всегда!
– Тебе бы, Витек, в университете не на физмат, а на литературный надо было идти. Такой сюжет задвинул, что любой фантаст позавидовал бы! – Михалыч поднял с газеты свой бутерброд, энергично зажевал, но вдруг фыркнул в ладонь и гулко расхохотался. – Петька – Питер Пэн! Да еще убивающий людей! Ну надо же такое придумать!
– Чего придумать? – недовольно забурчал сонный голос.
– Ой, Петька! – спохватился Михалыч. – Разбудил, да? Вот дурак-то старый! Ты меня извини, просто анекдот очень смешной Витек рассказал.
– И мне расскажите! – потребовал Петька, усаживаясь на диване.
– Не, маловат ты еще для таких анекдотов! – решительно запротестовал Михалыч, исподтишка показывая Витьку кулак. – Лучше ложись и еще покемарь.
– Не, не хочу. У вас поесть чего осталось?
– Да всего полно! Только чай поостыл, счас подогрею!
Михалыч вновь пристроил чайник на горелке, вернулся к столу. Петька методично раскладывал на столе принесенную Витьком снедь, организуя некоторое подобие сервировки. Открыл банку с маринованными огурцами, нарезал тонкими ломтиками колбасу, выудил из пакета пару батонов, высыпал на стол горку дешевых карамелек… Придирчиво оглядел стол, и, явно довольный увиденным, спросил у Витька:
– Это что, каждый день тебе столько жратвы дают?
– Если бы… – вздохнул Витька. – Все от торговли зависит: ежели есть народ, то и мой харч побогаче, а ежели нету, то девчонки не шибко щедрые. Но и тогда жаловаться грешно, голодным спать не ляжешь.
– Счастливый, – вздохнул Петька, делая бутерброд. – А мы тут недавно почти неделю не жрамши сидели. Помнишь, Михалыч?
– Еще бы! – хмыкнул в ответ Михалыч. – Я тогда чуть было не похудел, щеки даже вваливаться начали.
– Ничего, теперь все будет путем, – заверил Витек. – Пока меня из ларьков не гонят харч я вам обеспечу, всем троим хватит.
– Это хорошо, – кивнул головой Петька.
– Только похоже, Витек, что вскоре мы тут с тобой вдвоем останемся, – добавил Михалыч.
– Это почему же? – встрепенулся Витек.
– Да вот нашлась для Петьки опекунша, к себе жить зовет.
– Сплюнь, а то сглазишь, – полушутливо попросил Петька, набивая рот булкой с колбасой.
– А тут плюй, не плюй – все едино, – засмеявшись, отмахнулся Михалыч. – Поверь мне на слово, Петька будешь ты через месяц жить в барских хоромах, ходить в школу и забудешь напрочь про нашу подвальную жизнь. Небось, даже не узнаешь при встрече, а?
– Не боись, узнаю, – усмехнулся и Петька.
– Зато я тебя вряд ли узнаю – оденешься по-человечески, подрастешь…
– А что, сейчас разве плохо растет? – каким-то очень безразличным голосом спросил Витек. Петька стрельнул глазами в его сторону, но ничего не сказал.
– Дак, когда питаешься через пень-колоду, то какой рост? – ничего не заметив, продолжал разглагольствовать Михалыч. – Для нормального роста ребенку…
– Нормальное питание, – раздраженно оборвал Михалыча Петька. – Знаю, слышал уже сегодня.
– Ну и ладно, коли слышал, – миролюбиво ответил Михалыч. – Ты, Петька, не сердись. Я ж не со зла… Давай-ка вот чайку горяченького хлебни, а мы с Витьком по граммулечке за твое будущее выпьем! Не возражаешь?
– Ну, если за будущее… – не поднимая глаз пожал плечами Петька.
– Вот и славно! – шумно обрадовался Михалыч и выставил на стол убранную бутылку. Витек тут же охотно подставил стакан.
«Граммулечкой» дело не кончилось. С тостами за Петьку, за его приемную мать, с шутками Михалыча и под одобрительный Петькин смех, мужики усидели литровую бутылку водки. Щуплый Витек, явно переоценил свои возможности и вырубился прямо за столом, уткнувшись лбом в столешницу. Изрядно захмелевший Михалыч оттащил приятеля на топчан и виновато оглянулся на Петьку:
– Придется тебе сегодня на диване спать. Витек с него просто свалится, а тебе спать рядом с пьяным не годится.
– Ладно, не расстраивайся, переночую как-нибудь. – Петька, дурачась, плюхнулся на диван, устроился поудобнее.
– Вот и славненько. А утречком я еще одну лежанку сооружу…– Михалыч подвинул Витька ближе к стенке, сам улегся рядом с приятелем и почти сразу захрапел.
– Самой собой, – тихо отозвался Петька.
Некоторое время он лежал на спине, заложив обе руки за голову и задумчиво смотрел в потолок, прислушиваясь к дыханию мирно спящих мужиков и давно ставшему привычным равномерному гудению газового котла. Никогда не выключающийся светильник аварийного освещения равнодушно освещал щуплую фигурку мальчишки. Стрелки на круглом циферблате висящих над дверью в операторскую часов мерно отмеряли минуту за минутой. Минутная стрелка успела сделать почти пол-оборота, когда Петька вдруг резко сел на диване и начал торопливо обуваться, стараясь не шуметь. Новенькие сапожки туго влезали на толстые шерстяные носки и Петька тихонько шипел от досады. Обулся, встал, тихонько подошел к топчану и с минуту задумчиво постоял над безмятежно храпящим Михалычем. Затем крадучись двинулся к плитке. Сорвать с вентиля шланг было делом нехитрым и через пару минут вонючий газ с шипением начал расползаться по комнате. Стараясь не дышать, зажимая рот и нос руками, Петька пулей проскочил к двери, не обращая внимания на заворочавшегося Михалыча. Выскочив в коридор, Петька тут же захлопнул дверь и не без труда задвинул массивный засов.
– Петька!.. Кха!.. – сдавленный голос Михалыча еле доносился через дверь. – Петька, ты где?
Дверь дрогнула от массивного удара – видимо, Михалыч попытался весом своего тела высадить засов, но тот был рассчитан на гораздо большие нагрузки.
– Петька, открой! – кашляя и задыхаясь, забарабанил кулаками по двери Михалыч. – Петька, ты что?
– Прости, Михалыч, но… – Сипло проговорил Петька и голос его дрогнул. Уткнувшись лбом в холодное, равнодушное ко всему железо двери Петька быстро заговорил, словно боялся, что его перебьют: – У меня нет другого выхода. Я не хочу опять в институт. Я не урод, я просто не могу вырасти. А меня двадцать лет в стеклянной клетке! И каждый день уколы, анализы, процедуры! Я сбежал, два года жил у одной тетки, а потом она меня опять в институт поволокла!
– Ты это взаправду, Петька?
– Само собой, Михалыч, само собой, – тихо отозвался мальчишка, поднимая мокрое от слез лицо. Задыхающийся Михалыч сквозь шум в ушах расслышал дробный топот маленьких ног, потом хлопок и скрежет еще одного засова – Петька запер наружную дверь, отрезая все, даже самые ничтожные, шансы на спасение. «Витек-то был прав!» – вдруг осенило Михалыча, и эта мысль стала последней в его жизни.
* * *
– Мамочка! Мамочка! – невысокий белобрысый мальчишка, задрав голову, стоял под окнами стандартной девятиэтажки. Из окна четвертого этажа выглянула уже немолодая женщина. – Мамочка, брось мне пожалуйста мой пистолет, он в моей комнате на диване лежит.
Женщина, улыбнувшись, кивнула, отошла от окна, почти сразу вернулась и бросила вниз красный пластмассовый пистолет.
– Спасибо, мамочка! – Мальчишка подобрал с жухлой, осенней травы упавшую игрушку, махнул матери рукой и помчался к поджидавшей его компании таких же пацанов.
Несколько минут женщина с легкой улыбкой наблюдала за ним, потом отошла вглубь комнаты. Привычным жестом поправила стоявшую на серванте фотокарточку с прикрепленной к углу деревянной рамки черной лентой. На снимке прислонившись к стволу громадной сосны стоял молоденький парнишка, почти мальчик. В это время зазвенел телефон.
– Алло… Да, Анна Андреевна, я вас слушаю. Спасибо, все хорошо. Петенька? Спасибо, нормально. Сейчас играет во дворе с друзьями. Да, он очень быстро адаптировался. Недавно подружился с двумя братьями-близнецами и теперь их водой не разлить. Вы знаете, я сама не нарадуюсь. Петя быстро забыл свои подвальные привычки и теперь это самый обычный ребенок. Вот только растет плохо. Конечно, эта беспризорная жизнь не могла не сказаться на его здоровье, но ведь уже два года прошло. Нет, врачам не показывала. Впрочем, за ним постоянно следит наш участковый педиатр, но он пока ничего страшного в заторможенности роста не видит. Вы так думаете? Так, секундочку, сейчас ручку возьму. Так, диктуйте. – Шариковая ручка быстро побежала по листку бумаги, записывая телефон знаменитого педиатра. – Говорите, вашей Юлечке помог? Хорошо, я сейчас же ему позвоню. Спасибо. Обязательно передам, само собой! До свидания.
Женщина положила трубку и еще раз перечитала записанный адрес. За окном раздавались ребячьи голоса, среди которых явственно слышался голос ее Пети. Она вновь сняла трубку телефона и стала набирать только что продиктованный номер…
