Почему в России никогда не будет развитой демократии-2.4: Разрозненность. Существует ли русская нация?

Тем временем некогда слившиеся в единую ткань славяне к ХХ веку, по мере ухудшения социо-экономической ситуации, начали обратно дробиться на малые части. Помимо макро-этносов вроде казаков, белорусов, украинцев, а также начальных этапов формирования сибиряков и всяческих уралоидов широко были представлены и микро-этносы. Например, в приграничье Польши на основе смешивания поляков, украинцев, белорусов и евреев появились подляшуки, в приграничье Беларуси — с одной стороны пинчуки, как помесь украинцев и белоруссов, с другой — полещуки, а между ними компактно расположился наиболее удивительный народ — тутейши, распространившийся на перекрестке миров России, Польши, Украины, Литвы и Латвии.

Данный чудо-этнос сформировался с поистине «русской простотой», т.к. в переводе с простонародного слово «тутейший» происходит от «тут» и означает «местный», «здешний». Это часть народа, полностью утратившая национальную самоидентификацию сперва ввиду того, что каждый из соседей хотел их записать в свою численность, что сформировало в тех краях полное отрицалово принадлежности к кому-либо, затем ввиду того, что это благополучно позабылось, а привычка идентифицировать себя «тутейшим» осталась. Так согласно переписи 1931 года численность тутейших «без рода и племени» составляла ок. миллиона человек. Все эти люди были представлены посконным крестьянством и в целом не понимали и не принимали национальных различий как таковых — поляки какие-то, литовцы... че несете? «Что значит, "кто мы"? Ну, раз мы здесь, мы тутейшие, идите нахуй, что непонятного? Понапридумывали ереси всякой — от полевых работ только отвлекают».

Этническая принадлежность — в первую очередь вопрос самоидентификации, а не генетики. Когда несколько человек выделяют себя в отдельный этнос, это называют шизофренией и препровождают в полный покоя и скорби дом с санитарами. Когда этим занимаются тысячи и сотни тысяч, это означает, что сформировался новый этнос, национальные чувства которого надлежит уважать и оберегать. Но самое невероятное в том, что если значимое количество людей отказывается признавать себя каким-либо этносом, то оно также образует новый этнос — этнос отрицателей этносов. Так что, согласно данным параметрам, тутейши являлись именно этносом. В общем, этническое полотно славян трещало по швам, ситуацию коренным образом переломила Вторая мировая и последующая урбанизация, изрядно перемешавшие население, в ходе чего малые народности сперва смешались с большими, такими как белорусы, украинцы, русские, часто — латыши и литовцы, а потом закономерно растворились в них. Хотя... этническое полотно трещало по швам... а было ли на самом деле это полотно, чтобы трещать по швам?

Появление такого феномена как тутейши именно в Российской Империи не удивительно. До середины XVII в. на Руси не было концепции «государства» или «общества». «Государство», если население вообще о нем задумывалось, обозначало государя, то есть лично царя, его штат и вотчину. Понятие государства как элемента, отличного от особы государя, вошло в русский лексикон лишь в петровское царствование. Поэтому, когда мы писали в прошлый раз о том, что именно Петр Первый отец всей русской цивилизации, мы не утрировали. При нем как таковом появился термин «государство» в отличном от государя значении. «Общество» пришло еще позднее; по всей видимости, слово это распространилось в царствование Екатерины II. Распространилось вполне ожидаемо с появлением образования, зерно которого, напомню, посеял в скупые российские земли все тот же Петр Первый.

Я больше скажу — такого этноса как «русские» тоже не существовало, это относительно недавнее название, появившееся в конце XVIII века, а закрепившееся уже лишь... в ранний сталинский период. До этого времени слово «русский» было прилагательным, производным от названия страны Русь. Когда кого-то называли «русский», имелось в виду не название народа, а страна его происхождения, например, «русский князь Жопойнаколсажевич» или «русский казначей Златоспиздович». Сам же народ, сшитый из бесчисленных вятичей да кривичей, назывался русины. Однако со временем русины стали распадаться на множество других народов, крупнейшие из которых — великоросы, малоросы, казаки (официально народом не признавались, неофициально считали себя отдельным народом) и белорусы, а некоторые вообще не знали, кто они (те же тутейши).

Тогда во избежание расползания народной ткани в разные стороны и был введен искусственный неологизм «русский», перекочевавший в разряд имен существительных для консолидации православных российских подданных, и внедрялся через образование. Но поскольку охват народной массы общим образованием до революции был недостаточным, то это сознание не успело укорениться широко. Впрочем, до 19 века даже понятие «русины» носило скорее официальный, нежели бытовой характер. Чаще всего люди называли себя либо по месту проживания (новгородцы, суздальцы), либо по преобладающему в регионе роду деятельности (жители Пскова самоназывались "Скобари"), либо по религиозному принципу «православные». Ещё во время Первой мировой войны происходило множество сцен, свидетельствовавших о том, что у массы народа, который сейчас именуется русским, не было общего национального самосознания. Как правило преобладала  именно идентификация по территориям: «Мы тамбовские, до нас немец не дойдет», — часто говорили на Руси по воспоминаниям Деникина.

Видный советский историк, ведущий сотрудник института истории РАН Антон Горский, в свое время изучая «патриотические формулы» в русских текстах до XV века, обнаружил, что за всю историю лишь однажды борьба за Русь ассоциировалась с защитой «народа». В большинстве случаев патриотизм предполагал борьбу «за церковь и веру христианскую» и «за князя и за Русскую землю». Терминология же «мы русские», вообще не встречается, и до Петра Первого самоидентификация зависела исключительно от принадлежности к княжеству. Борис Годунов не просто так «всех людей Московского народу подручны себе учини». Заметьте, не русского, московского народа. «Поляцы же ополчением жестоким нападоша на Москвич», «Поляцы бегут от «московского воинства», «Московстии люди, видя бесчинства оккупантов, начинают сетовать». Поскольку не существовало никакого русского народа, не говоря уж о нации, не могло существовать и народного самосознания с представлениями о некоей общности, а с тем и всяких народных ополчений. Почему потолком крестьянских бунтов был поджег помещичьих усадеб? Потому что не существовало русских крестьян, существовали лишь маленькие общины, ограниченные забором своей деревни.

Русские крестьяне далеко не единственные крестьяне, которые очень сильно страдали от правительственного произвола. В схожем положении тогда находились, например, ирландцы, албанцы, евреи. Но если албанцы, ирландцы и евреи в ответ на правительственный произвол отвечали мощнейшим терроризмом и партизанщиной, то русские крестьяне предпочитали бессмысленно жечь помещичью усадьбу, после чего также бессмысленно ждали прибытия жандармов, предварительно пониже спустив штаны для предстоявшей порки на конюшне. Сим и была богата революционная деятельность на селе.

Таким образом, в России сформировалась уникальная ситуация: если во всех странах террором и партизанщиной занимались именно сельские низы, то в РИ — верхи: студенты-отличники, девочки из элитных семей и т.д. А все потому, что ирландцы и албанцы были очень локализованы, что сделало их нациями, способными к вооруженному сопротивлению. В России же из-за огромных расстояний между деревнями социальные связи, образующие национальную самоидентификацию, окутывали разве что несколько соседних курятников. В городе функционал социальных связей выполняло образование, отсюда и сплоченный студенческий коллектив. Неспособность русских низов к организованному сопротивлению позднее проявится и в период ВОВ, когда, вопреки пропагандистским виршам про отважный русишь партизанен, население оккупированных немцем территорий проявит себя сколь способным в вопросах принятия любой власти, столь и неспособным ни на одну из форм сопротивления, к чему мы еще вернемся.

Ничего русско-патриотичного до ХХ века не существовало (см. Бутафорское первенство по-сталински, или массовые фальсификации истории, науки и открытий. Первая часть; Бутафорское первенство по-сталински, или массовые фальсификации истории, науки и открытий. Вторая часть) : Ледовое побоище, если таковое и было, являло собой местечковую разборку максимум на сто человек. Куликовская же битва, для участия в которой якобы восстал весь народ русский от мала до велика, находится в той же категории, что и чайник Рассела: может она и была, а может и нет. Данное событие носит гипотетический характер, известно всего четыре письменных источника об этом невероятно эпическом сражении, носящих не летописный, а беллетристический характер. При том даже в Википедии написано, что по меньшей мере два этих источника содержат информацию сомнительной правдоподобности. Место проведения битвы по сей день никому неизвестно: Куликово поле под Тулой выбрано, исходя из особенностей одного интересного научного метода, который известен, как «метод тыка». Ну, просто гипотетическая битва была где-то за Доном. Ну, раз за Доном, то почему бы не под Тулой? И правда: почему? За всю историю раскопок на поле этом обнаружено великое множество свидетельств эпохальной битвы на полмиллиона человек: четыре наконечника от стрел, два лезвия топоров, три козюли Челубея и отрыжка Пересвета. Да, вы не ослышались, четыре наконечника стрел и два лезвия топора являются живым свидетельством эпохальной битвы. Эка невидаль — в огромном поле за тысячу лет истории кто-то потерял два топора. К слову, в том же поле нашли еще и несколько... мушкетов — видимо, мы что-то не знаем о хронологии исторических изобретений. А может быть, отпиздив татар, Пересвет до кучи раздал еще пиздюлей и гасконским мушкетерам? Хотя, как принято считать, мушкеты туда попали чисто случайно, а вот два топора — не иначе как свидетельство великой битвы.

В общем, эпическое событие, которое произошло неизвестно где, неизвестно когда и неизвестно с кем. И, конечно же, «кто с мячом к нам придет, тот Майкл Джордан» Александр Невский никогда не говорил — эту фразу придумал сталинский пропагандист Сергей Эйзенштейн для одноименного фильма в 30-е годы. Равно, как и история с заманухой врага на лед создана в те же 30-е.

То, что сегодня пропаганда представляет как «освобождение Москвы от польских оккупантов народным ополчением Минина и Пожарского», на самом деле обыкновенный замес между сторонниками Семибоярщины, призвавших на русский трон польского королевича Владислава (Москва ему охотно присягнула как русскому царю) и их противниками, желавшими видеть царем иного кандидата. В частности, немалая доля боярства ратовала за английского короля Якова I Стюарта, надеясь на то, что он поможет им наладить вывоз хлеба с помощью английских торговых кораблей.

Никакого народного восстания не было. На самом деле деньги на экспедицию в Москву собирались следующим образом: выборные (члены оргкомитета по-теперешнему) брали в заложники жен и детей состоятельных горожан и предлагали выкупить их, в противном случае угрожая продажей в холопы. Остальных просто облагали разовым военным налогом в треть стоимости имущества. Жен и детей тех, кто не смог выплатить требуемую сумму, продавали в холопы, а имущество полностью конфисковывалось в пользу... нет, не государства. Пикантная деталь: Минин состоял у Пожарского на должности казначея, то есть сам же и распоряжался гигантскими суммами. Не факт, что он приворовывал из общака, но тут дело в другом: ополчение Пожарского было никаким не ополчением в привычном смысле слова, а являлось обычным наемным войском. По дошедшим до нас свидетельствам даже рядовые «контрактники» получали очень большие по тем временам деньги. Поэтому в «русское» ополчение охотно потянулся сброд, военный «интернационал» со всего света. Очень много в нем было нищей польской шляхты: а что, сабля есть, в кармане пусто — почему бы не поучаствовать в туземных разборках московитов, если за это платят хорошо? Любопытный парадокс: освобождать Москву от ляхов и литвинов, служащих русскому царю Владиславу, отправились ляхи и литвины, нанятые на деньги, вырученные от продажи в рабство русских обывателей русскими «патриотами».

Такое понятие как «нация» вообще относительно свежее во всем мире, и сформировалось во Франции лишь в период французских революций. До этого времени наций не существовало. Население определялось прежде всего по религиозному и сословному принципу. Евреев угнетали не за то, что они евреи, а за то, что не христианской веры (ну, и наебывают гоев до кучи). При переходе же в христианство они так же становились благополучными членами общества. Понятия же «сверхчеловека», «общечеловека» и «недочеловека» лежали сугубо в области сословной.

В своем очень узком понимании понятие нации выросло за учебной партой Парижского университета середины XIII века. Большинство населения планеты в те годы мало было склонно к перемещениям в пространстве: если и покидало родное село, то раз в год с целью посещения увеселительных мероприятий вроде ярмарки или публичной казни. Устоявшееся положение вещей было нарушено появлением французских ВУЗов. Для обучения в них студентам впервые в жизни приходилось переезжать в места, порой располагающиеся очень далеко от родового корытца. Конечно же, выжить и обосноваться в новом месте было легче при наличии знакомых детства, которые и подскажут что надо, и помогут когда надо, и пристроят с жильем. Поэтому парижские студенты ожидаемо начали сбиваться в землячества, которые впервые в Европе и стали называть латинским словом «нация». Так в Парижском университете сложилось четыре «нации»: «Франция», «Англия», «Нормандия» и «Пикардия». Члены этих сообществ даже стали прикладывать разноцветные ленты на свою одежду, чтобы отличаться от представителей других «наций». Да, человеческая страсть обозначать себя символами принадлежности к какому-либо движению появилась отнюдь не вчера.

Ничто так не сплачивает общину, как необходимость вражды на основе соперничества, что проявляется решительно на каждом этапе формирования индивидуума. Взять ту же вражду футбольных фанатов или рокеров, панков, рэперов и т.д. Так между первыми нациями разгорелось острое соперничество, доходившее порой вплоть до массовых уличных драк. При этом вопроса «крови» и «рода» у этих первых наций не имелось, и существовавшие в Парижском университете «французская» и «английская» нации в этническом плане были далеко не однородны. Так, во «Францию» входили представители Испании и Италии. К «Англии» причисляли немцев, скандинавов и шотландцев. Попадание в ту или иную «нацию» было прежде всего делом престижа, т.е. строилось по все тому же сословному принципу: дети мажоров и дети попроще. Какая нация станет элитарнее, определялось территорией, с которой приехал лидер студенческой группы, как правило, ребенок самых крутых родителей. Так, поляк Николай Коперник, поступив в Болонский университет в 1496 году, был принят в «германскую нацию» — наиболее влиятельное в то время землячество в учебном заведении. Да, это может показаться странным, но Коперник, согласно первым представлениям о нациях, — немец.

Конкуренция между «нациями» постепенно привела к тому, что в ней появились черты ксенофобии. Так первые нации стали наделять друг друга надуманными негативными чертами. Французский автор Жак де Витри в начале XIII века писал, что в Париже «немцев» считают ворами и сводниками, «англичан» — пьяницами и трусами, «бургундцев» — тупыми и неотесанными. В Пражском университете члены «Богемии» утверждали, что они происходят от «тела Христова», а немцы вышли из, прости господи, «зада Пилата». Постепенно значение «нации» как группы уроженцев одной страны, говорящих на одном языке, по мере распространения ВУЗов стала распространяться в другие сословия. Так и польская шляхта стала называть себя «нацией» (задолго до русских). С начала XVI века Священная Римская империя начинает называть себя «нацией всех немцев». Окончательно же современное понимание «нации» формируется к 1750 году, официально войдя в обиход по итогам революции 1789 года. Так французы стали первой нацией в мире — как видите, совсем недавно. В ближайшие 5–10 лет нарекли себя нацией немцы и прочие европейские народы, причем немцы несколько увлеклись процессом.

Понятие нации — признак просвещенного общества. Нация возникает только на обломках сословного общества — это аксиома. До этого периода не существовало ни нации, ни национального самосознания, ни патриотизма, ни гражданского общества, ни общественного мнения — ничего того, что кажется нам сегодня естественным и «всегдашним». При этом формирование наций стало прямым следствием ослабления религиозного конструкта бытия. Деление по религиозному признаку в просвещенной Франции исчерпало себя, и требовался поиск новой модели обобщения. Только человек эпохи Просвещения, убежденный, что именно он, а не какой-то бородатый дедок на облаке, является творцом будущего, начинает бороться за предпочтительную для него модель будущего. Только тогда появляется то, что мы называем публичной политикой, и она начинает касаться всех и каждого, только тогда появляется гражданское общество, только тогда возникает самоопределение человека по принадлежности к нации, классу, отношению к государству и т.д.

Только тогда, в конце-концов, возникает общественное мнение и политические идеологии, борющиеся за контроль над ним. Все вышеперечисленное было неведомо средневековому человеку, и не только русскому, но и любому другому (исключение составляла узкая прослойка французских студентов, но это сотые доли процента от общего населения). Сословный характер общественного устройства в принципе не предполагал выбора, возможности изменить свое положение. Если это было принципиально невозможно, то не могло возникнуть и общественных институтов, ставящих своей задачей изменение будущего. Все сущее объявлялось существующим вечно и объяснялось воплощением божьей воли. Вот так же и русский человек эпохи Смуты был напрочь лишен исторического сознания, и потому не мог не только иметь представления о прошлом, но и взглядов на будущее, которого для него в принципе не существовало. Если будущего для него не существовало, то он не мог и делать выбор в пользу той или иной модели этого будущего.

Да, это может показаться невероятным, но не только у русских, а у всех слаборазвитых народов до 19-20 веков не существовало представления о будущем в той же мере, как его не существует у осла или табакерки. Они жили исключительно настоящим, дарованной Господом величиной, которая не являлась переменной. Поэтому, когда вы не можете взять в толк "как можно было плодить нищету, расстреливая из под юбки младенцами свое будущее с прытью немецкого шмайсера", надо понимать - не существовало представлений о будущем. А с тем не могло существовать и планирования. Крестьянин в принципе не мог осознать того, что количество детей напрямую коррелирует с уровнем его благосостояния; он не мог думать ни о своем будущем, ни о будущем своих детей, равно как мало задумывается о будущем своего потомства метающая икру корюшка .Поэтому еще вчера отличие человека от животного носило весьма условный характер. Взять тех же кочевников, занимавших чуть ли не большую часть мира: а чем они отличались от скота, который пасли? Тот же простейший набор биологических функций, рефлексов и инстинктов: пожрать, потрахаться, родить. Все. И бессмысленно брести вдаль, на новые поля, чтобы вновь бессмысленно пожрать, потрахаться и родить. Поэтому вас не должен удивлять тот факт, что многие крестьяне не видели ничего зазорного в крепостном рабстве, в той же мере в которой вас не удивляет тот факт, что вьючный осел не высказывает недовольства своим положением в упряге. 

Поэтому отвечая на вопрос о том, почему крестьяне не могли выйти за рамки сиюминутных поджогов помещечьих усадеб - надо брать в учет и то, что не имея представлений о будущем ты не можешь планировать никакие события в нем. Из дня сегодняшнего, конечно трудно понять, "как это возможно не понимать существования будущего? Да ладно?". Но ведь в той же мере можно задаться вопросом о том, "как это возможно не понимать того, что никакого Аллаха с царством Гурий не существует?". Но такие люли по сей день представлены не малой частью мира, представьте себе, как обстояли дела 100-200 лет назад.

Ну и откуда же, позвольте, у русского холопа могли взяться патриотические чувства по отношению к той или иной форме государственности? В те времена вообще неведомо было понятие о государстве как форме самоорганизации общества, в сознании тогдашних людей царство земное и царство небесное являлись единым комплексом, не имевшим альтернативы. Владыки земные (как мирские, так и духовные) — это уполномоченные (помазанники) владыки небесного. Древние люди знали, что есть обязанность слепого подчинения, но им неведомо было право выбора. В этом свете неудивительно, что первая в мире французская нация вышла из пепелищ революционных сражений, затеянных теми, кто получи образование задумался: «Тварь я дрожащая, или право имею?».

Французы к тому времени были поделены на микро-этносы по принципу землячества точно так же, как сегодня поделены дагестанцы: французы до 1789 года делились на госконцев, бургундцев, нормандцев, бретонцев, фламандцев, басков, эльзасцев, лотарингцев, провансальцев, савойцев и других. Они говорили не просто на разных диалектах, но порой на разных языках, исповедовали различные религии, имели различный менталитет. И, конечно же, относились друг к другу, как к говну, — вспомнить хотя бы трех мушкетеров, где наличествуют пренебрежительные эпитеты вроде «этот бургундец». По мере утрачивания объединяющего фактора в виде религии требовалось что-то новое. Этим новым стала нация. Причем главным образом сплотила их всех промышленная индустриализация, собравшая вместе и встряхнувшая что есть сил. Несколько столетий спустя то же самое произойдет и в сталинской России.

Причем некоторые даже европейские народы по сей день не смогли слиться в нацию. Например, в Испании преобладает региональное сознание, то есть люди считают себя каталонцами, валенсийцами, басками, кастильцами и т.д., что, среди прочего, пробуждает и региональный сепаратизм — до недавних пор существовало движение за выход Каталонии из состава Испании. Если в Европе далеко не все оформились в нации, то что уж говорить о России?

Первые зачатки русской нации, как и во Франции, проявили себя в огне революционных сражений. И не сказать, что намного позднее, чем во Франции или Германии — в 1825 году. Впрочем, если во Франции произошло рождение нации, то в России из земли уж было показавшийся робкий росточек молниеносно был растоптан не терпящей никаких новшеств имперской подошвой, до кучи не найдя никакого отклика у широких слоев населения. Речь о восстании декабристов — именно они впервые в русской истории разделили государственный патриотизм и русский национализм, который рассматривался как оружие против самодержавия. Правящую династию они обвиняли в антинациональной политике и засилии иноземцев, в основном немцев, в правящих кругах. Самодержавие, согласно их представлениям, не соответствовало интересам русского народа, и его следовало заменить прогрессивными государственными формами — конституционной монархией или республикой. Декабрист Пётр Каховский перед казнью писал императору Николаю I: «Для русского больно не иметь нации и всё заключить в одном государе». Декабристы понимали патриотизм в европейском ключе и стремились трансформировать его в «гражданскую религию», создав первое русское гражданское общество.

Как мы знаем, восстание декабристов хоть и получило поддержку в кругах питерской интеллигенции от Пушкина до Тургенева, но вот поддержка в кругах остального населения оказалась нулевой... Почему? По причине, собственно описанной Каховским, — «не имелось нации». Не существовало русской нации, кому поддерживать-то? Во Франции все же этот разрыв был гораздо меньше. В России были лишь сословия и кланы. Кого звать на подмогу? Кого вообще понимать как русский народ в 1825 году? Дворян? Так они бы их там так на месте и урыли, как только узнали бы, что у них крестьян отберут. Крестьян и батраков? А кто их, крепостных, отпустит-то из деревень? Да и автобусов с дорогами ещё не было, чтобы всех быстренько привезти на Сенатскую площадь, а расстояния были гигантскими, не то что во Франции. Ни одного крестьянина даже не знало о том, что там в далеком Питере происходит, — что уж говорить о крестьянской осведомленности о восстании? До кучи большинство крестьян очень даже устраивало положение крепостного раба. Может быть тогда позвать чиновников и разночинцев? Не смешите. Их бы тут же уволили — они неплохо устроились, и им похую все было. А извечно неравнодушных студентов тогда еще не уродилось в сколь-либо значимых количествах - студенты заполонят собой социальный вакуум лишь 50-70 лет опосля. Так что декабристы пришлись не ко времени и не ко двору — их идеи в России были невоплотимы в принципе.

Это "заведомо обреченные на полнейший провал" утописты чистой воды. Расчёт у них был только на проблемы с наследованием трона после смерти Александра I. Идеи просвещенных декабристов с непонятными «нациями» были откровенно чужды дикому русскому обществу. Они были чужды даже их подчиненным, которых бузотеры вывели на площадь исключительно обманом, якобы для того, чтобы спасти наследника Константина и «жену его Конституцию». Вот, кстати, да, в то время все думали, что Конституция — имя жены государя. О каком национальном сознании масс можно говорить при таких раскладах в принципе? Декабристы за идеал брали Францию, да не учли самую малость: Россия немного не Франция. Хотя чего это немного? Россия - это много не Франция.

Т.е. фактически идею нации со всеми вытекающими отсюда конституциями и гражданским обществом на 1825 год в бескрайней России поддерживало всего лишь несколько десятков тех самых декабристов и несколько десятков представителей тогда еще крайне скудной прослойки интеллигенции по типу Пушкина. Ну, ОК, пусть будет несколько сотен — сомневаюсь, что на тот момент могла набраться даже тысяча сторонников у столь «придурковатых» еретических идей. Несколько сотен человек, локализованных исключительно в границах Питера, из гигантской страны с населением (на тот момент) в 53 млн. человек. Не густо: в борще отсутствует капуста!

Впрочем, немного позднее в России произойдет попытка сформировать что-то похожее на нацию, однако выйдет это отнюдь не из пепелищ революционных сражений, как во Франции. Выйдет это прямиком из Царя, и сколь бы неприглядно сие звучало, куда непригляднее - выглядело. Да ладно бы просто вышло - растеклось по просторам Руси-матушки зловонием местной специфики.

Свое выражение начало проведения национальной... стоп, почему национально? Народной - это важный момент. Так вот, свое выражение это  найдет в придуманном в 1833 году гос. чиновником Сергеем Уваровым лозунге «Православие. Самодержавие. Народность». Выражение, естественно, являлось плагиатом французского «Свобода. Равенство. Братство», вот только, как мы видим из замены слов, носило принципиально иной характер. Перефразируя, эту триаду можно сэкономить пространство на бумаге, уместив выражение всего в двух кратких словах «Да! Рабство!» К середине XIX века триада станет по сути официальным лозунгом РИ. Именно в этом период в обиход начнет активно внедряться выражение "Русский народ", не в качестве прилагательного, а в качестве существительного.

По мнению императора, России требовалась такая система образования, которая могла бы выпускать квалифицированных, профессиональных, хорошо подготовленных исполнителей пожеланий и прихотей императора. Иначе зачем же нужно это ваше еретическое образование? Такая система должна была не только давать людям знания, но и делать их безоговорочно преданными императору. Проще говоря, Уваров пытался лишить образование его важнейшей неотъемлемой части: аналитического и критического подхода к окружающей среде (в частности, к политической среде).

Согласно положениям Уварова, русский народ был очень религиозен и предан императору, православной религии и самодержавию как безусловным основам существования России. Народность же считается необходимостью следовать независимым национальным традициям и бороться с иностранным влиянием. Теория утверждала, что необходимо отвергнуть западные идеи — свободу мышления, свободу личности, индивидуализм и рационализм, которые православные иерархи считали опасными и мятежными. Поэтому три концепции Уварова рассматривались как «столпы-стены» Российской империи.

Рогатый с трезубцем же, как обычно, кроется в деталях. Если французское «Свобода. Равенство. Братство» в пояснении и разборе не нуждается, то русский плагиат стал его настолько уродливым близнецом-выкидышем, что без разборов уж никак. «Самодержавие» означало полное подчинение власти и царю, верную службу ему и работу на благо власти. Равенства после самодержавия идти по определению не может, равно как и братства (самодержавие само по себе подразумевает разделение на сословия), не говоря уже о свободе. «Православие» в основе лозунга в очередной раз подчеркивает крайнюю отсталость и России, и ее общества, т.к., напомню, "нация" в Европу пришла именно как замена бесперспективно отмирающей общности на основе религии. Если в Европе религия была уже отработанным реликтом, с которым каши не сваришь, пизды не добудешь, то в России на нее стали делать основную ставку. Что интересно, это при том, что религиозность никогда не была сильным коньком российского общества, которое за сотни веков не смогло объединиться даже на христианской основе. Но главный дьявол кроется в слове «народность». Почему народность, а не нация? Потому, что, невзирая на внешнюю схожесть, это совершенно разные слова с разными значениями. 

Народность потому и попала в триаду, что была признана вытеснить опасную нацию — в этом свете неудивительно, что лозунг сформировался вскоре после восстания декабристов — власть опасалась игр с национальным самосознанием, получившим горячую поддержку в кругах питерской интеллигенции. Через «народность» в представлениях авторов этого направления нейтрализовывался революционно-демократический потенциал страшного европейского понятия «нация».

Принципиальное отличие народа от нации заключается в том, что народ возникает при переходе от первобытного общества к классовому, нация же формируется с приходом капитализма. Слово «народ» лежит в агрокультурной плоскости и обозначает «то, что народилось». Это слово имеет иное этимологическое происхождение, беря свои корни не от латинского natio, а от славянского "народити" - то что народилось. Слово народ является синонимом слов урожай, приплод, и главное - скот, стадо. На Руси этим словои обозначали все, что имело свойство рождаться, в т.ч. скот и животных, например:

"i на древехъ тѣхъ. множество народа птиць. тмы тмами бѧше"
"но и слонъ вмѣстисѧ и многъ народъ и прочии народъ звѣрьскыи и птичь."

У народа, как правило, должен быть вожак, фюрер, пастух. Народ — это нечто обезличенное, обобществленное, бесправное. Ну вот, как животное. Для народа менее важна каждая личность в отдельности («бабы ещё нарожают», «лес рубить — щепки летят» и т.д.), и каждая составляющая народа должна знать свое место в иерархии. Женщины — не мужчины. Холопы — не господа. В общем, народ — это такой муравейник или улей, где есть матка и есть разные касты. Так что, как мы видим, рядом со словом «самодержавие» слово «нация» появиться не могло по определению

Нация же — это больше понятие кооперативное, величественное, подразумевающее равенство членов общины, где каждый автономен и принадлежит к нации больше в силу своих гражданских прав. Нация всегда более сложно устроена, чем народ. Нация — это способ существования граждан, при котором граждане — это субъекты, а нация — объект. Народ же сам является субъектом, а люди — это объекты (строительный материал, пушечное мясо и т.д.). Народ — это стадо, не имеющее единого национального самосознания. Народ — это «что народилось, то и пригодилось».

Следующим этапом развития национальной идентичности станет панславизм и славянофилия, получившие развитие со второй половины XIX века. Впрочем, к формированию русской нации это так же не имело никакого отношения. Панслависты — весьма узкая прослойка консерваторов, оформившаяся на противостоянии оголтелому западничеству, с ног до головы пропитывавшему русскую интеллигенцию. Представлена она была сумрачными философами-дегенератами аля Дугин (Дугин же не сам по себе такой ебнутый - он косплеит панславистско-черносотенную шизу былой эпохи), которые собирались у себя на кухнях и рассуждали о том, как будет охуенно, если все славяне сольются воедино. Панслависты не были романтиками сродни декабристам, западникам и социалистам, и в основе их идеологии лежала все та же самодержавная логика. Ведь они грезили объединением славян именно под началом и руководством России, а не на условиях равных партнеров. Т.е. они хотели, чтобы русский царь правил всеми остальными славянами. Остальным славянам, конечно же, этого нахуй было не нужно, так что идея во многом оставалась маргинальной. Наиболее ярко панславизму были подвержены сербы, причем готовы были принять его даже на условиях русского владытчества, но и в том стоял сугубо шкурный расчет: их со всех сторон оголтело кошмарили всякие хорваты, албанцы, и, в особенности, германцы, поэтому, понимая что в одиночку такую ораву не вывезут, они всегда были остро заинтересованы в Российской крыше. В периоды, когда сербам ничего не угрожало (например, во времена Тито) - срали они на своих русских братьев с самой высокой колокольни сербского монастыря. Пока ее не сожгли албанцы - лишь тогда они вновь вспомнили о том, что "На небе Бог, на земле - Россия".

Панслависты были представлены мещанами, неплохо устроившимися при царе, а потому полностью от него зависевшими. Наблюдая за ростом прозападных и социалистических настроений, мещане опасались, что царя свергнут. Потому и мечтали об усилении империи за счет других славян. На русских как таковых им было глубоко срать — не заботило их ни бесправное положение малоземного крестьянина, ни хуй помещика в истощенной заднице холопа, ни малоземелье, ни-че-го. Единственное что их заботило - сохранность устоявшегося миропорядка. В общем, типичные мудаки и приспособленцы.

Из славянофилов к 1900 году выросла «Черная сотня» — крайне правое движение, притом с гитлеровскими националистами имеющее мало общего. К тому времени в обществе уже широко циркулировало выражение «русский народ», хотя на местах все по-прежнему идентифицировали себя как «тамбовские», «скобари», «казаки» и т.д. У общества не было национального самосознания, ввиду чего национальная составляющая «Черной сотни» распространялась разве что на саму «Черную сотню». «Черная сотня» — это крайняя городская гопота, как правило, дети мещан, ломовых извозчиков и разночинцев, опасавшихся смены власти, а с тем и утраты влияния своих родителей-мещан, а потому лупившие главных апологетов революции — студентов и жидов. Те же самые любера, которые лупили рокеров ровно по той же причине - рокеры были предвестником прозападных перемен.

Идеи черносотенцев не имели никакой популярности в народе, да и едва ли об их существовании подозревали широкие слои населения. Впрочем, и сами боевики едва ли действительно осознавали себя как нацию, не чувствуя никакой общности с теми же крестьянами. На крестьян и рабочих им срать хотелось, потому-то их движение не стало массовым — они говорили с ними на разных языках. Они предлагали народу рабство (чтобы жировать на его горбу), а били евреев и студентов не потому, что преисполнялись величием русской нации, а потому, что боялись революции. Они бились за сохранение бесправного положения крестьян — очень странная идеология, конечно. Ну и, в конце концов, «Черная сотня» являлась движением, искусственно созданным, финансируемым и управляемом прямиком из Зимнего. Боевиков в движении прельщала не столько идеология, сколько мелкий заработок: черносотенцы — это банальная предтеча титушек. Так что все национальные проекты РИ ввиду своей конченой уебищности провалились с треском и, невзирая на то, что с начала ХХ века черносотенные газеты широко использовали термин «русский народ» (но никогда «русская нация»), большинство глубинного населения так и оставалось русинами, великоросами и т.д., до кучи внутри делившихся по принципу землячества.

Термин «русские» в речевом обиходе повсеместно начнет внедряться после революции с распространением образования. Причем прижился он лишь к тем, кто до революции официально именовался (но никогда так себя не называл) велокороссами. Всеобщая ликвидация неграмотности и паспортизация населения, при которой указание национальности стало обязательным, примерно в 1930-е годы окончательно утвердили термин «русский» в качестве этнической самоидентификации. Всеобщая урбанизация, смешавшая население, искоренила привычку делить себя по землячествам, соткав единую на всех ткань русскости. Окончательному его укреплению способствовала Великая отечественная война, в которой пропаганда особенно уповала на «русский патриотизм». В этом свете, когда говорят о том, что «украинцев создали жидобольшевики», стоит вспоминать о том, что русских точно так же создали жидобольшевики. Такая забавная ирония. И русские как народ на обломках тамбовских и суздальских землячеств появились в 30-е годы.

Поэтому знаменитая фраза Суворова «мы русские! С нами Бог», как и «мы русские! Какой восторг!», вымышлена. Она появилась лишь в середине ХХ века. Если точнее, первое ее упоминание обнаруживается в 1948 году на страницах аргентинской белоэмигрантской газеты «Наша страна» за авторством бывшего белого офицера Леонида Кутукова. Это обыкновенный белоэмигрантский фейк, широко растиражированный небезызвестным любителем белоэмигратнских фейков о «великой Руси, которую просрали» Солженицыным. Суворов по определению не мог этого сказать, он бы тогда уж говорил «мы русины, с нами Бог!" Попробуйте в целом на дореволюционных фото найти что-то вроде плакатов с манифистацией «я русский» и т.д. — хрен у вас что получится. Разве что в черносотенной прессе упоминался "русский народ", но была она чрезвычайно далека от народа.

В контексте подчеркивания национальной самоидентификации поэты XIX века писали «русин» (это при том, что к тому времени правительство уже взяло курс на внедрение в массы слова «русский» как существительного). Например, патриотический поэт Александр Духнович в 1851 году писал:

Я Русин был, єсмь, и буду,

Я родился Русином,

Честный мой род не забуду,

Останусь єго сыном

Как и подобает любому уважающему себя патриоту, жил и умер «ЯРусин» отчего-то в Австро-Венгрии.

Даже Ленин в 1905 году в анкетах о принадлежности к той или иной нации писал, что он «великоросс». И одну из первых своих работ по национальному вопросу Ленин назвал «О национальной гордости великороссов». Это вам поведает о том, сколь непопулярно было слово «русский». Таким образом, русскому народу в плане осознания себя как единой общности с таким названием от силы сто годков наберется. И сформировался он фактически одновременно с украинским: и те, и те начали формироваться с развитием языков (первые — усилиями Пушкина, вторые — Шевченко). Численность способных самоидентифицировать себя именно как «украинец» или «русский» к концу XIX века была откровенно смехотворной, относительно сильно увеличившись в период времени предстоявшей революции, и окончательно закрепившись уже во время большевиков. При этом русские оформились именно в «русский народ», а вот украинцы — в «украинскую нацию». Разницу между понятиями мы уже рассматривали.

Продолжение завтра...