1950-е и 1960-е годы в Советском Союзе были отмечены несколькими социальными реформами, касающимися систем образования, пенсионного и социального обеспечения. Хотя это был период последней советской антирелигиозной кампании, правление Хрущева было названо «оттепелью» из-за значительного ослабления культурных и социальных ограничений, которые имели место в эти годы. Оно также вызвало дебаты по широкому кругу социальных проблем, от воспитания детей до кризиса семьи. Это был период либерализации во многих смыслах, и не только в политическом, поскольку понятие «частной жизни» было несколько реабилитировано. С другой стороны, это было также время решительной борьбы за коммунистический образ жизни. На практике, приняв «Моральный кодекс строителя коммунизма» на съезде партии в 1961 году, Компартия санкционировала усиление общественного контроля за действиями граждан, как на работе, так и в личной жизни. Простых людей поощряли принимать активное участие в общественных делах и добровольно заниматься социальной и общественной работой. Таким образом, некоторые добровольные организации, такие как женские советы и добровольные народные дружины, вернулись после почти трех десятилетий бездействия. В своей главе я воспользуюсь материалами региональных архивов, чтобы реконструировать ожидания, которые власти возлагали на деятельность различных добровольных организаций — женских советов, добровольных народных дружин, товарищеских судов, профсоюзов и народных контролеров, — которые появились во времена Хрущева и были связаны с семейными делами.

Социальная история эпохи Хрущева теперь начинает привлекать более пристальное внимание. Британские историки опубликовали ряд важных публикаций о советских женщинах как культурном феномене. Илич, ведущий исследователь советской истории, заявил, что «в конце 1950-х и начале 1960-х годов женские советы уже не просто рассматривались как посредники женской эмансипации; теперь они рассматривались как настоящие маркеры женского равноправия в Советском Союзе». Книга Градской «Советские люди с женскими телами: Красота и Материнство в Советской России в середине 1930-х – 1960-е гг.» дает новый взгляд на то, как советские женщины справлялись с повседневными практиками материнства и красоты. Считалось, что женщины будут главными благодетелями советских социальных реформ. Однако, как утверждает автор, многим из них было трудно приспособиться к новым условиям.

Добровольные организации в России как агенты социального надзора и контроля почти не изучались. Общий обзор периода Хрущева с акцентом на культурные аспекты и историю повседневной жизни можно найти в работах Лебиной, Лейбович и, в частности, Козловой, которая последовательно сосредоточивала свои исследования на роли социальной политики в формировании послевоенного советского общества. Все эти авторы, однако, интересуются более широким социокультурным контекстом эпохи и не уделяют особого внимания теме социального регулирования и контроля. Другие источники предполагают иную реальность и призывают к иному методологическому подходу. Исследования Кушковой, основанные на исследованиях группы антропологов в сельских районах северной России, предоставили полезные свидетельства из первых рук не только о жизни женщин, но и о социальном брожении 1960-х годов и о том, как оно повлияло на женщин-участниц. С помощью серии качественных интервью она изучает свидетельства женщин-активисток, которые участвовали в женских советах. Мой вклад в исследование добровольных организаций приносит новую перспективу, фокусируясь на до сих пор редко изучаемых вопросах семьи и гендера.

В этой главе рассматривается тема социального контроля и продвижения социально одобряемого поведения в частной жизни. Параллельной темой является разрушение традиционного социального порядка русского крестьянства, представлений о семье и ожиданий, связанных с возрастом и полом в аграрных культурах под влиянием городского образа жизни. Понятие государственной помощи семье будет рассмотрено через призму драматической реализации того, что Темкина и Роткирх назвали «гендерным контрактом работающей матери». Этот гендерный контракт вовлекал многих социальных акторов и выявил расширяющийся разрыв между повседневными практиками и официальной идеологией. Хотя он был доминирующим гендерным контрактом советского периода, он почти исчез в посткоммунистической России. Теоретическая основа в моей главе задается путем интерпретации советского гендерного порядка как «этакратического» (фр. état — государство) порядка. В своих дискуссиях о центральной роли государства в формировании советской гендерной системы Здравомыслова и Темкина отмечают, что семейные отношения и конфигурации, а также связанные с ними дискурсы преимущественно определялись государственной политикой. Государство вмешивалось практически во все аспекты человеческой жизни. Таким образом, государство выступало в качестве основного агента как в формировании гендерных отношений, так и в регулировании женской занятости и социальной политики в отношении семьи и женщин. Здесь Здравомыслова и Темкина развивают идеи марксистских философов Грамши и Альтюссера о репрессивной роли государственных идеологических структур в воспроизводстве социального неравенства и стратификации (прим. будем честны перед первым и вторым, ничего подобного они не утверждают, зато очень много говорят о репрессивность непосредственно самого буржуазного общества). Гендерный контракт «работающая мать» функционировал как основная часть этакратической гендерной системы на протяжении почти всей советской истории, позволяя миллионам женщин совмещать полную занятость с семейными обязанностями.

Географический район моего исследования – Средневолжский регион, особенно Куйбышевская (ныне Самарская) область. В период с 1935 по 1991 год эта область носила имя известного советского партийного деятеля Валериана Куйбышева. Как и многие другие промышленные регионы страны, регион пережил высокий прирост населения и экономический рост, сопровождавшийся интенсивной урбанизацией. В 1962 году численность населения Куйбышевской области достигла 2 424 000 человек, 65% из которых проживали в городах и только 35% – в сельской местности. В городе Куйбышеве проживало более 800 000 человек (СОГАСПИ, ф. 656, оп. 130, д. 498, л. 24). К хрущевскому времени регион был довольно типичным с точки зрения демографического и промышленного развития. После войны здесь располагалось несколько крупных предприятий общесоюзного значения. Некоторые из этих предприятий были закрыты для посторонних, поскольку они производили продукцию для военной, авиационной и аэрокосмической промышленности и поэтому считались «особо секретными», то есть секретными предприятиями. Фактически, статус Куйбышева как «закрытого города» мог оказать влияние на кадровую политику. В отличие от старого центра города с его устоявшимися коммерческими и религиозными традициями, «социалистические города» (соцгородки) строились вокруг предприятий на окраинах, удовлетворяя как жилищные потребности рабочей силы, так и идеологическую миссию формирования пролетарской социальной базы.

Мое исследование основано на анализе архивных документов из двух региональных архивов: Центрального государственного архива Самарской области (ЦГАСО) и бывшего местного отделения Архива КПСС, ныне Самарского областного архива социально-политической истории (СОГАСПИ). Имеющийся исходный материал достаточно традиционен для историков, хотя и несколько ограничен. Например, мало записей, касающихся работы женских советов или товарищеских судов на низовых уровнях на средних предприятиях или в многоквартирных домах. Записи об их деятельности и некоторые отчеты можно найти в документах о работе профсоюзов и районных и городских комитетов КПСС, ответственных за надзор и контроль над ними. Здесь мы имеем идеальное сочетание опросов и материалов дел, которые чувствительны к общим тенденциям. Излишне говорить, что эти организации, как и любые другие общественные структуры в Советском Союзе, можно было бы назвать «добровольческими» начинаниями лишь с некоторыми оговорками. Как и многие другие инициативы, они могли существовать только под надзором Коммунистической партии. Я хорошо осознаю ограничения, которые могут иметь идеологически заряженные документы из партийных архивов. Но, взятые вместе, они могут представлять официальный дискурс, а также давать понимание роли таких организаций в процессе, официально известном как «строительство коммунизма». Таким образом, настоящее исследование не исследует повседневные практики, а скорее дает анализ репрезентации и дискурса о советской семье, разработанных в связи с деятельностью общественных организаций. Введение и функционирование этих организаций можно рассматривать как часть государственных усилий по созданию новых норм и навязыванию государственной идеологии. Кроме того, я пытаюсь изучить, как выглядела «нормальная» модель семьи и гендерные роли в семье, отраженные в доминирующем дискурсе того периода.

Контроль над различными аспектами человеческой жизни был частью принудительной модернизации экономики и общества, начатой советским режимом. При обсуждении роли добровольных организаций в дебатах по вопросам семьи следует иметь в виду, что надзор за сексуальным и репродуктивным поведением в рамках семьи считался политическим вопросом и, следовательно, делом государственных интересов. Война привела к разрушительному сокращению населения, что, в свою очередь, драматически повлияло на рабочую силу. Официальный дискурс подчеркивал решающую роль, которую образованные и профессиональные женщины могли играть в продвижении коммунистических ценностей и в участии в том, что называлось «строительством коммунизма».

Среди наиболее характерных черт этакратической гендерной системы, игравших важную роль в советской социальной политике, была широкая сеть государственных учреждений по уходу за детьми, включавшая детские сады и ясли, школы-интернаты и внеклассные мероприятия, такие как внеклассные клубы. Роль государства была особенно заметна в его растущем влиянии на социальную сферу. Так, государство широко поддерживало женщин, предоставляя декретный отпуск, финансовую помощь матерям-одиночкам и пособия матерям с несколькими детьми. В 1955 году был изменен строгий сталинский закон об абортах. Все эти меры были направлены на то, чтобы побудить советских женщин выполнять различные социальные роли матерей, работниц и активисток. Предоставляя жилье, уход за детьми, работу и регулируемую заработную плату, государство в определенной степени взяло на себя роль отца и кормильца, которая в традиционном гендерном контракте обычно отводилась мужчинам. Добровольные организации также принимали участие в поддержании этакратической гендерной системы.

Официальный дискурс о семье, сексе и коммунистической морали сильно отличался от дискурса сексуальной революции на Западе. Более того, женщины по-прежнему несли ответственность за сохранение семьи и «спасение» мужчин. И, согласно Рейду, роль наставницы для женщин была частью их «биологически предопределенной миссии». Воспитание детей было обязанностью женщин всех социальных классов, независимо от того, работали ли они или имели ли подходящее жилье. Мужья из рабочего класса слишком часто были небрежны в выполнении своих собственных семейных обязанностей, чтобы считаться подходящими для этих задач.

Участие местного сообщества в жизни семей не было чем-то необычным для общества со старыми традициями подчинения личности коллективу, сформированному крестьянской семьей или православным приходом. Современные концепции частной жизни и неприкосновенности частного пространства вряд ли имеют отношение к изучению советской истории, где приемлемые пределы социального вмешательства сильно отличались от сегодняшних. В послевоенный период большинство советских городских жителей были бывшими крестьянами с прочными связями с родом и семьей. Как подчеркивает Олег Хархордин в своих подробных исследованиях советского коллективизма, механизм дисциплинарного надзора был глубоко укоренен в русской православной культуре. Более того, он не ограничивался контролем младших старшими, но также включал контроль со стороны сверстников в пределах одной статусной группы.

С самого раннего периода советского режима крестьянство как класс считалось отсталым и невежественным в идеологической и политической повестке дня. Комплекс крестьянской неполноценности интенсивно эксплуатировался партийной пропагандистской машиной. Коммунистическая партия, по-видимому, считала важным сделать общество в целом и «отсталые» группы, такие как крестьяне в частности, более «культурными». В соответствии с наблюдениями современников, некоторые исследователи указывали, что бывшие крестьяне, ставшие городскими рабочими, были весьма восприимчивы к лозунгам и пропаганде. Здесь стоит отметить, что из-за специальной пропагандистской кампании в сельской местности в конце 1950-х годов колхозники составляли более высокую долю членов Коммунистической партии, чем в первой половине десятилетия.

Хотя это, очевидно, не было приоритетом режима, традиционный контроль со стороны коллег — по крайней мере, на риторическом уровне — обрел новые формы и установил новую повестку дня. Одним из примеров может служить деятельность добровольного сектора в послесталинские годы: в это время людей поощряли заниматься добровольной работой в свободное время. Это поощрение было частью продолжающегося идеологического продвижения строительства коммунизма и постепенного отмирания государства. Как обещали лидеры партии в своих речах, многие государственные функции должны были быть переданы гражданам и общественным объединениям. Вот почему наряду с милицией появляются добровольные народные дружины, наряду с судами — товарищеские суды, наряду с государственными учреждениями, имевшими официальные контрольные функции, появляются народные контролеры. В период с 1958 по 1961 год в Куйбышеве было создано около 840 общественных организаций с большой численностью членов (более 6800), среди которых значительную часть составляли женские организации (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2395, л. 91). Общественное движение, включавшее женские организации, конечно, существовало и раньше, в межвоенный период, но в эпоху Хрущева оно пережило возрождение.

На промышленные предприятия — в то время центры советской общественной жизни — были возложены обязанности по ежедневной работе с населением. Мобилизационный характер экономической деятельности, в которой люди были прикреплены к своим рабочим местам, способствовал такому положению дел. Советское рабочее место было ключевым местом взаимодействия различных социальных структур, включая партийные ячейки, милицию, профсоюзы, образовательные и медицинские организации, а также трудовую инспекцию. Промышленные предприятия поддерживали повседневную жизнь и выступали в качестве распределителей материальных ресурсов и социальных благ. Благодаря способу работы предприятий жизнь человека могла контролироваться не только внутри, но и за пределами завода. Спектр вопросов, с которыми сталкивались работодатели, может удивить читателей сегодня. Они варьировались от вопросов безопасности до юридических консультаций и помощи малообеспеченным семьям. Советские предприятия выделяли квартиры, устраивали детей в детские сады, организовывали групповые туры и даже организовывали снабжение продовольствием и общественный транспорт.

Компания должна была научить своих сотрудников быть и рабочими, и городскими жителями, поскольку подавляющее большинство мигрантов в города (до 80%) приезжали из соседних деревень. Эта задача, безусловно, была очень трудной, учитывая, что образ жизни бывших крестьян сильно отличался от дисциплинированного режима промышленности. Циклический порядок жизни был нарушен. Крестьяне считали время по выполненным работам и поручениям, а не по количеству рабочих часов, а завершение работ на фермах отмечалось праздниками. Социальный состав населения влиял не только на их трудовые привычки, но и на их морально-этические принципы. Низкий уровень самоконтроля и отсутствие необходимой квалификации у рабочих вынуждали администрацию фабрики воспитывать их и принимать меры против «нездорового поведения в повседневной жизни»: пьянства, избиения жен, домашнего насилия и драк. Неудивительно, что порой это квалифицировалось как нарушение трудовой дисциплины и внутреннего трудового распорядка, даже если они происходили за пределами завода. Многие образовательные программы того времени «просвещали» и даровали «культуру», обучая, как готовить, что читать, как воспитывать детей, как строить семейные отношения и даже как пользоваться химикатами в повседневной жизни (ЦГАСО, ф. 4187, оп. 1, д. 27, л. 2). Например, в 1963 году один из районных комитетов по атеистическому воспитанию молодежи сообщал: «В библиотеке состоялся партийный диспут «Кого можно привести к коммунизму». Кроме того, был вывешен плакат с рекламой антирелигиозных книг и список рекомендуемых к прочтению книг, таких как «Советские люди в космосе » и «К коммунизму без Бога» (ЦГАСО, ф. 4187, оп. 1, д. 28, л. 41).

Действительно, дисциплинарные меры имели прагматическую цель консолидации рабочей силы. Плотное расселение рабочих в многоквартирных домах и коммунальных квартирах, наряду со строительством жилья и культурной и социальной инфраструктуры, означало, что все, включая повседневную жизнь, досуг и общественную жизнь, находилось под надзором и контролем. Мишель Фуко определяет любую закрытую среду или пространство как социальный институт власти. По его словам , новый тип надзора, иерархизированный, непрерывный и функциональный , «проходил через весь трудовой процесс [и] не касался — или не только — производства […]; он также учитывал активность людей, их мастерство, то, как они приступали к своим задачам, их расторопность, их рвение, их поведение». Такой контроль был возможен в Советском Союзе благодаря специально спроектированным рабочим кварталам. Например, на одном из крупных машиностроительных заводов в Куйбышеве было восемь детских садов, девять магазинов, средняя школа, профессионально-техническое училище, больница со скорой помощью, спортивный клуб со стадионом и бассейном, кафе и несколько столовых.

В течение нескольких сотен лет, вплоть до поворота к коллективизации сельского хозяйства в конце 1920-х годов, патриархальная семья и сельская сельскохозяйственная коммуна (или мир) были основными институтами русского крестьянства, которое составляло более 80% населения в дореволюционный период. В рамках традиционного общественного порядка контроль со стороны сверстников служил для обеспечения стабильности социальных групп и крестьянских институтов, таких как семьи, коммуны и религиозные группы. Очень часто это был простой вопрос физического выживания этих групп. С введением советской принудительной модернизации «забота» стала лозунгом государственной социальной политики. Даже в конце 1950-х годов «забота», которую исследовальница Богданова описала как «официальное кодифицированное правило отношений в советском обществе», отражала логику социалистического патернализма. Все, а не только группы, как можно было бы ожидать, вроде инвалидов, стариков, сирот или социально маргинализированных, стало предметом «заботы». К середине 1950-х годов забота проявлялась обо всех слоях общества, обо всех социальных, профессиональных и возрастных группах. Люди были субъектами и объектами заботы. Коммунистическая партия «заботилась» о каждом городе и предприятии, все предприятия заботились о своих сотрудниках, и все заботились о коллегах, друзьях и простом советском гражданине. По словам Миронова, авторитарные межличностные и общественные отношения крестьянской семьи и общины впоследствии «послужили и благодатной почвой, и социально-психологическими предпосылками для создания авторитарного режима в стране».

Как видно из архивных материалов, повседневные дисциплинарные проступки были обычным типом дел, рассматриваемых различными общественными организациями в 1950-х и 1960-х годах. «Враги народа» предыдущих десятилетий теперь были заменены другими темами и персонажами, такими как «тунеядцы», «хулиганы», бродяги, алкоголики и праздная молодежь. Очень часто мужчины демонстрировали то, что считалось «неподобающим поведением», что обычно означало отделение от семьи, пренебрежение семьей и детьми или «неподобающее» отношение к семье, унижение женщин и особенно «моральное падение». Те, кто демонстрировал такие пороки, могли быть исключены из партии. Внебрачные отношения, рассматриваемые как нарушение легитимных гендерных норм, воспринимались как вызов советским этическим принципам. Не случайно в 1959 году газета «Труд» опубликовала для «общественного обсуждения» проект Уложения о судах товарищеских, включив в него пункт под названием «О недостойном обращении с женщинами и родителями и о ненадлежащем воспитании детей» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2367).

До судебного разбирательства семейные споры можно было решать путем обращения в местный партийный комитет или общественные структуры, женсоветы или товарищеские суды, которые действовали как выборные органы. К 1964 году из 2621 товарищеских судов в Куйбышевской области 1219 были созданы на предприятиях и в организациях, а 447 — при жилищных комитетах (СОГАСПИ, ф. 8755, оп. 2, д. 90, л. 10). Если первые рассматривали мелкие хищения, дисциплинарные проступки, нарушения техники безопасности на производстве, то вторые — коммунальные дела, безнравственное поведение, ненадлежащее воспитание детей. Товарищеские суды, как правило, имели упреждающую функцию. Принимаемые ими решения обычно подкреплялись убеждением, общественным порицанием, выговорами и предупреждениями. Руководствуясь принципом «воспитывать, а не наказывать», суды предлагали такие меры, как дисциплинарные взыскания, штрафы, сокращение премий или летних отпусков, выселение, увольнение с работы, лишение родительских прав, аннулирование городской прописки, которые должны были быть приняты соответствующими органами. Тем не менее, наиболее распространенной практикой было вмешательство коллективного органа с целью воспитания личности. Обсуждения морали и поведения отдельных лиц были весьма типичны для товарищеских судов. Жалобы в них подавались по инициативе администрации предприятия или в результате сигналов от товарищей и жалоб отдельных лиц: последнее считалось обязанностью соседей и сослуживцев.

В отличие от освободительной риторики радикальных 1920-х годов, женщины больше не рассматривались как в целом отсталая группа. Но понятие отсталой деревенской женщины продолжало жить. Таким образом, крестьянки рассматривались как товарищи, которым требовалось особое руководство и которых было очень трудно мобилизовать для создания женских советов в колхозах в сельской местности (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2394, л. 19). Сфера ответственности советских женщин постоянно расширялась. Женщина должна была быть не просто работницей, а передовицей; не просто матерью, а многодетной матерью; не просто общественным деятелем, а народным депутатом. Массовый рост создания женских советов начался сразу после партийного постановления 1960 года «О задачах партийной пропаганды в современных условиях», в котором предлагалось увеличивать выпуск продукции за счет повышения роли женщин в производстве и общественной работе. Руководители районных советов были делегированы в городские и областные советы. Согласно отчету местного архива, к 1962 году на промышленных предприятиях, в транспортной и строительной отраслях, в медицинских и учебных заведениях, научно-исследовательских институтах и жилищно-эксплуатационных комитетах действовало 400 женсоветов. Для работы в этих советах было избрано около 3000 женщин из разных социальных групп (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2346, л. 102). Это число сопоставимо с женсоветами соседнего города Саратова: там было задействовано 1713 человек разных профессий. Так что ситуация в Куйбышеве была довольно типичной.

Большинство вопросов, обсуждавшихся женсоветами, воспринимались как чисто «женские вопросы». Однако эти советы обычно состояли из нескольких секций или комитетов, занимавшихся, например, производством, работой с детьми, жильем, питанием и культурой и развлечениями. Советы на фабриках и заводах сообщали, что «было много ходатайств с просьбой вмешаться в семейную жизнь. В частности, было слишком много жалоб на то, как мужья относятся к своим семьям» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2346, л. 38 об.). Неудивительно, что можно встретить дела с таким заголовком: «О ненормальных отношениях между мужьями и женами, о неправильном взыскании алиментов, о помощи одиноким матерям и многодетным женщинам» (там же, л. 49). Правда, советы и товарищеские суды не могли принимать правовых решений, затрагивающих семьи или отдельных членов семей, но по их заявлениям возбуждались дела и применялись административные меры. Например, в одном случае совет смог выслать женщину из города на пять лет за «безнравственное поведение» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2394, л. 31). В 1957 году в средней школе после двадцатилетнего перерыва были вновь введены уроки ведения домашнего хозяйства и домоводства. Матери, работавшие полный рабочий день, не показывали дочерям, как готовить или убирать. Хотя традиционный метод передачи навыков от старших к младшим был утрачен, деятельность совета включала занятия для молодых матерей и лекции по кулинарии (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2394, л. 21). Советы обучали женщин тому, как стать информированными потребителями, давали им советы о том, как «одеваться красиво и недорого», и помогали составлять цветы к Женскому дню. Поэтому советы в основном сосредоточивались на материнских проблемах и воспроизводили квазисемейные отношения в рабочих коллективах, как в семье на работе. Активистки готовили еду для праздников на предприятии, помогали организовывать детские праздники, следили за соблюдением санитарно-гигиенических норм, выпускали фельетоны.

Жалобы и заявления в различные официальные органы или объединения граждан стали мощным средством вмешательства в семейно-соседские отношения. Архивные материалы показывают, как женщины в полной мере использовали льготы, предоставленные ветеранам войны и женщинам: «Я жена солдата, погибшего при защите Родины», «Как советская женщина, я не могу терпеть такого оскорбления», «Настоящее заявление исходит от работницы, жены инвалида Отечественной войны, матери двоих несовершеннолетних детей» (СОГАСПИ, ф. 7614, оп. 12, д. 111, лл. 15–16, 132–136).

Государственная семейная политика отчетливо прослеживается в том, как использовался нравственный идеал «крепкой советской семьи». Борьба за семью означала, прежде всего, борьбу с разводами. Женсоветы прилагали все усилия для сохранения советской семьи. В 1958 году был издан партийный указ «Как бороться с пьянством и как решать проблему продажи крепких спиртных напитков». Интересно отметить, что потребление алкоголя считалось не личным делом, а экономической проблемой (ведущей к сбоям в работе) и политической проблемой (потенциально ведущей к шпионажу и саботажу). Однако в действительности алкоголизм стал серьезным и широко распространенным социальным недугом. Архивные документы свидетельствуют о том, что мужской алкоголизм был одной из основных причин разводов. Обращения жен и матерей по поводу пьянства составляли большую часть жалоб в общественные организации. Это были женщины, которые считали себя проводниками нравственных ценностей, призванными спасать брак и соблюдать нормы советской морали: «Гражданка Топорова обратилась в штаб народной дружины с жалобой на то, что ее муж пьянствует и дебоширит. В результате нескольких визитов и неоднократных бесед он перестал пить, и в семье все благополучно» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2370, л. 4).

Ни одно собрание или вечеринка не обходились без алкоголя. Например, потребление пива марки «Жигули» измерялось ведрами. В то время на эту тему реагировали популярные анекдоты и шутки вроде следующей: «Почему русские женщины не могут ходить на каблуках? Потому что они тащат тяжелые сумки с одной стороны, детей с другой, пьяных мужей сзади, а впереди у них семилетка». Эта шутка отражала гендерные стереотипы, которые были популярны не только в хрущевский период, но и на протяжении всей советской эпохи: слабый муж, которому крайне необходимо улучшить свой характер, и женщина, которая борется с мужской деградацией с помощью государства. Для поддержки символической ценности отцовства в начале 1960-х годов были введены собрания отцов, и лучшим отцам вручались почетные грамоты в рамках своего рода конкурса по улучшению "показателей выработки".

Согласно статистическим данным, демографическая ситуация оставалась проблемной. Например, в Среднем Поволжье одиноких женщин было в три раза больше, чем одиноких мужчин. Число разводов росло, а рождаемость, казалось, неуклонно снижалась. За десятилетие 1955–1965 гг. она сократилась в 1,5 раза. С 1950 г. до середины 1960-х гг. число разводов в РСФСР возросло почти в десять раз, несмотря на то, что правительство сделало процедуры разводов более дорогими и продолжительными с целью предотвращения преждевременных решений. Еще больше осложняло ситуацию то, что жилищные проблемы разведенных людей оставались нерешенными. Раздел квартир в то время был очень сложным, и фактическое расставание пар часто откладывалось на несколько лет. Официально рынка жилья не существовало. Остроумный вопрос одного из слушателей на антирелигиозной лекции о том, «куда везти невесту после свадьбы», был воспринят как идеологическая провокация, поскольку как бы намекал на нехватку жилья в Советском Союзе (СОГАСПИ. Ф. ­714. Оп. 1. Д. 2406. Лл. 34–45). В деревнях жених приводил невесту в свой дом, но в условиях советского города эта гендерная модель не работала.

Проблемы семейной жизни коренились не только в последствиях поздней модернизации и индустриализации, но и в отсутствии позитивной альтернативной ролевой модели для мужчин. Отсутствие возможностей для мужской самореализации, будь то в традиционной роли кормильца или в какой-либо альтернативной роли, привело к исключению мужчин из частной сферы. Государство, в конце концов, предоставляло жилье, детские сады и школы, распределяло продукты питания и товары. Работа женских советов свидетельствует о том, что положение мужчин было не внутри семьи, а вне ее — положение, часто сравниваемое с положением непослушного ребенка. Например, «Рабочий К. долгое время плохо обращался со своей семьей. Он был груб с женой и плохо обращался с детьми» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2283, л. 18). Другой пример: «Рабочий М. много пил и зарплату на семью не тратил. По просьбе жены женсоветы провели с ним специальную беседу. После допроса он бросил пить и исправно снабжал семью деньгами» (там же, д. 2346, л. 9).

Конец 1950-х годов был периодом интенсивных дискуссий об участии различных акторов в воспитании советской молодежи. В отличие от ранних педагогических дебатов, которые преуменьшали роль родителей в воспитании детей, новый дискурс призывал к повышению родительской ответственности. На фабриках и предприятиях в обеденные перерывы читались лекции о родительском авторитете, а женсоветы следили за женщинами, которые «не воспитывали своих детей должным образом». Патриархальное подчинение членов семьи исчезло. Вместо этого родительский авторитет должен был поддерживаться экспертами (ветеранами войны, учителями, врачами) и помощью соседей и коллег по работе.

Одним из признаков того времени стало возобновление (с 1920-х годов) широкой дискуссии о детской безнадзорности. В сельской местности любой пожилой человек мог присматривать за детьми, пока родители были заняты, но в городе, поскольку оба родителя работали, дети были предоставлены сами себе. Детская безнадзорность считалась следствием городского образа жизни. Как отмечает Мелани Илич в своем исследовании ведущих советских женских журналов в эпоху Хрущева, «советская семья поддерживалась на протяжении многих десятилетий за счет опоры на сеть расширенной семьи. Бабушка была важнейшим компонентом домашних мероприятий по уходу за детьми».

Но не во всех семьях были бабушки. В послевоенный период пенсионерам и домохозяйкам предлагалось выполнять общественный долг в качестве добровольцев и общественных наставников. Они вступали в объединения граждан по месту жительства (в домах или жилых массивах). В 1958 году Коммунистическая партия приняла решение о привлечении пенсионеров к «активной общественной работе». В результате в Кировском районе Куйбышева группа из четырнадцати пенсионеров изучала условия жизни детей и возможные причины безнадзорности. В 1960 году благодаря их усилиям было выявлено 335 безнадзорных детей и отправлено 69 писем по месту работы их родителей (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2144, л. 8). Хотя официально ветеранское движение не поддерживалось до 1965 года, первые ветеранские клубы появились при Хрущеве. В духе советского энтузиазма пожилые люди повсеместно занимали добровольные должности учителей, агитаторов и тренеров.

Однако не следует забывать, что статус в советском обществе не только пенсионеров, но и домохозяек (группа, определяемая как женщины с детьми) был весьма неопределенным. В связи с официальной целью тотального вовлечения женщин в производство к 1960-м годам процент полностью занятого населения достиг своего предела. Результаты Всесоюзной переписи населения СССР 1959 года привели к выявлению неработающих домохозяек как возможного источника наемного труда. В 1946 году на промышленных предприятиях Поволжья работало лишь 14,3% матерей с тремя и более детьми, к 1961 году этот показатель увеличился до 57%. Постановление советского правительства 1961 года «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни» поставило домохозяек в сложное положение. По словам Шейлы Фицпатрик, граждане были обеспокоены тем, что меры, которые должны были быть приняты в этой борьбе, коснутся женщин, принадлежащих к этой группе. Этот нюанс умело использовался в жалобах: «трудящаяся инвалидка рабочего класса» противопоставлялась «бездельнице, которая нигде не работает, а только болтается и сплетничает» (СОГАСПИ, ф. 7614, оп. 2, д. 19, л. 63 об-64).

Изображение недостатков семейного воспитания ограничивалось в основном неполными семьями, хотя отношение к одиноким матерям и внебрачным связям в сложной демографической ситуации послевоенных лет стало более терпимым. Дети из неполных семей стали объектом повышенного внимания со стороны общественных организаций и все чаще рассматривались как группа риска. Справка «отца нет, ребенок воспитывается матерью-одиночкой» рассматривалась как смягчающее обстоятельство при рассмотрении дисциплинарных проступков. Члены добровольных народных дружин также должны были выявлять проблемные семьи. Они задерживали детей на улицах, посещали семьи с несовершеннолетними правонарушителями, наблюдали за жилищными условиями. Из многочисленных протоколов и отчетов видно, как была организована эта работа: «По будням с восьми до двенадцати часов вечера и по субботам и воскресеньям с шести часов вечера до двух часов ночи группа из семи-десяти членов добровольных дружин совершает обходы с целью пресечения подростковой преступности. Детей, виновных в хулиганстве, просили явиться вместе с родителями в штаб. Затем в родительские кабинеты были направлены письма-уведомления» (СОГАСПИ, ф. 714, оп. 1, д. 2370, л. 2). На местах организовывались акции по выявлению случаев безнадзорности детей. Например, аналогичный подход использовали санитарные инспекторы , которые должны были выявлять больных в посещаемых ими квартирах и организовывать прогулки для детей, родители которых были заняты на работе.

В этой главе основное внимание уделено многочисленным государственным инициативам в области семейной политики в 1950-х и 1960-х годах, которые существовали в основном как дополнение к юридическим процедурам, но, тем не менее, были довольно влиятельными и широко распространенными. Обсуждение также коснулось идеологической мобилизации семей и давления на женщин как ответственных за социальный институт семьи. Различные добровольные организации, такие как женские советы, жилищные комитеты и товарищеские суды, занимались семейными вопросами. Они должны были решать проблемы недостаточного родительского внимания, возникшие как следствие гендерного контракта «работающей матери». В рамках советского гендерного порядка внешнее вмешательство в семейные дела рассматривалось как форма заботы и защиты. Проблема проиллюстрирована с использованием архивных материалов, принадлежащих региональным добровольным организациям, профсоюзам, под эгидой которых они функционировали, и Коммунистической партии.

Добровольные организации помогали семьям и школам, участвовали в кампаниях по улучшению здоровья, созданию гармоничных семей и профилактике разводов. Общественность выступала в качестве посредника и проводника мероприятий, типичных для этакратического гендерного порядка. Вера в решающую роль общественности в образовательной и просветительской деятельности формировалась вместе с властью коллективизма над умами людей. Таким образом, можно сказать, что добровольные организации — как они и были задуманы — продемонстрировали определенный успех в принятии на себя некоторых функций государства.

Период хрущевских реформ, оттепель, привел к широкомасштабным изменениям в советских культурных и социальных моделях. Интеллектуалы и диссиденты поднимали вопросы о частной жизни советских граждан. Крайне полемичные новые литературные течения, имена, журналы и фильмы переключили фокус интереса на частную сферу, гендерные отношения и новые культурные тенденции. Влияние западных тенденций на городскую жизнь и повседневную культуру (включая жилье, условия жизни, моду и уход за детьми) стало определяющей чертой. Тем не менее, новый моральный порядок, провозглашенный Коммунистической партией после смерти Сталина, и новая социальная политика в отношении советских граждан игнорировали пол и основывались, как и прежде, на классовом происхождении. Идея освобождения советских людей требовала системы социального контроля. Принимая во внимание сохранившиеся традиции социального контроля в крестьянской культуре России, в этой главе я использовала провинциальные архивные материалы, написанные как мужчинами, так и женщинами, чтобы проиллюстрировать вмешательство государства во все сферы жизни.

Я также сосредоточилась на языке публичного дискурса, касающегося гендерных и семейных вопросов. Что касается формирования истории тоталитарной культуры, мы должны иметь в виду, что советская «эмансипация» не проводила жесткого различия между публичным и частным. Как заключает Миронов в своем исследовании истоков советского авторитаризма, социализация частной жизни (когда трудовые коллективы брали на себя ответственность за моральный облик своих членов по отношению к официальным органам, решали семейные проблемы и заботились о потребностях в здравоохранении) была характерна для коммунальных отношений. Но в конечном итоге именно поколение оттепели кристаллизовало идеи о новом советском гражданине и новом менталитете на основе публично обсуждаемых философских и моральных принципов. Однако традиционные гендерные роли и разделение труда в семьях в этот период не подвергались сомнению. Напротив, они поддерживались государственной политикой.