Воспитание N. или философия в Инстаграме. Часть X. Я жгу Прованс (превью)

Славяне так любят нравиться западноевропейцам, - даже фальшивым, вроде румын - утверждает моя ласковая славянка N., что ради этого готовы на все, вплоть до самоубийства… 

Впрочем, я забегаю вперед, и весьма сильно - скажем, на три года и шесть тысяч километров, читатель, - поэтому давай вернемся в замок, на пиршественное ложе, где перед нами стоят, залитые потом и кровью, две восхитительно крупные самки - N. и скромная бывшая бухгалтерша из Киева, перформансистка и акционистка Пыся. В руках каждая из них сжимает по два добытых в бою гладиуса, обе они обнажены, груди их подрагивают, и по левой руке Пыси стекает тонкая струйка крови, под ногами же их валяются два бездыханных тела прежних товарок, убитых в честном - поелику возможно! - гладиаторском бою без правил… Все вокруг было в крови несчастных, а живые, бросая вызов небу и друг другу оружием и обнаженными телесами, молча готовились уничтожить друг друга… Вот вам реплика Античности! Вот на что посмотреть бы глупому еврейчику-режиссеру с на Парижа! Впрочем, простите, мое румынское происхождение виной этому внезапному и постыдному, я признаю!.. приступу бытового антисемитизма. Ведь вина этого несчастного человека не в том, что он еврейчик… - это не беда, а просто постыдное заболева... впрочем, простите-простите!.. - а в том, что он так и не понял двух простейших приемов той вечной борьбы, что ведет за наши души Ее Величество Античность. 

“Помнится, когда я был совсем маленьким…, - сказал я задумчиво, давая возможность Пысе, как она полагала, отдышаться, а N., как она рассчитывала, потянуть время, чтобы Пыся истекла кровью и ослабла (а я просто любил поболтать, как и всякий румын, не у одних же славян есть недостатки!) - мой батюшка, офицер армии, в то время кажется Советской, некоторое время учил меня приемам того, что называлось, почему-то самба (очевидно, слабо владеющий русским языком рассказчик путает самбу с самбо, приемам самообороны без оружия, отсюда и все последующие ошибки - прим. В. Лорченкова). Не спрашивайте меня, почему трюки для драки назывались бразильским танцем, еще одна прихоть диктаторского режима… Неважно. Важно, что однажды я попросил батюшку поделиться со мной секретом самого страшного приема. И он рассказал мне историю своего, в свою очередь, детства, когда он, будучи сыном офицера советской армии - вот и не верь после этого в цикличность истории! - встретил какого-то советского чемпиона по этой бразильской борьбе, и попросил у него поделиться секретными приемами. На что чемпион объяснил ему, что приемов таких знает всего два и это всем известные подсечка и “кочерга”, просто он практиковал их так много, так долго и во всех обстоятельствах - что способен провести их в любом месте, в любое время, с любым соперником… По сути, речь шла о том самом ломе, против которого нет приема, как гласит пошленькая советская скороговорка… Конечно, этот ответ разочаровал моего маленького батюшку. Так же, как разочаровал и маленького меня. Нo много позже, повзрослев и став не умнее, нет… просто опытнее!.. я понял, что имел в виду чемпион по борьбе. Друзья! Друзини… Черт, подруги! Сейчас каждая из вас оказалась на пороге гигантского выигрыша. Не умничайте и не пытайтесь изобрести что-то новое. Примените простейшие и потому самые эффективные, приемы борьбы. Схватка!”. 

Крикнув это, я вскочил на ложе, с которого спустился, чтобы рассуждать разгуливая - детская еще привычка, приобретенная мной в многочисленных карцерных заключениях в школе (я всегда был непокорен в школе, несмотря на свою ординарность), - причем пару раз поскользнулся на крови Кыси, и поджал под себя ноги. Пыся и N. начали кружить по площадке передо мной, вытянув вперед левую руку, и защищая себя правою, обе с гладиусом. Несколько минут прошло в полном молчании, прерывающемся лишь хриплым дыханием наших прелестных гладиаторш… Я вдруг поймал себя на том, что наклонился, задержав дыхание, и смотрю на них, не отрываясь, и предвкушая напряжение мускулов на их телах… Пыся набрала воздуха в легкие, отчего ее пышная грудь стала еще больше, я на минуту предвкусил ее бросок - наверняка промахнется, но сам рывок!.. - как она вдруг… вдруг брякнулась на колени!!! 

“Шановна, шановна! Я вас дуже прошу, благаю! В мене діти! Чоловік! - заныла она. - Рука... рука оніміла... Хіба так чесно, адже в мене оніміла рука! Значить... нехай буде технічний нокаут, я не зайняти, як там... Суперниця виходить із бою за станом здоров'я! Ти перемогла, відправте мене додому, будь ласка! Я хочу додому, до дітей та чоловіка, на город!”. 

Мы с Христо недоуменно переглянулись. Я поднял брови, всем своим видом говоря, что надеялся, что славянин-слуга поймет славянку-Пысю - в конце концов, разве все их языки не произошли от одного корня, как у нас, румын и испанцев, - на что Христо всем своим видом показал, что ни черта не понимает из сказанного Пысей. Схватка грозила оказаться фарсом!.. Я вздохнул и сказал: 

“Что она говорит, N., - сказал я, – я ничего не понимаю”. 

“Она говорит, Месье, - сухо ответила N., сжимая в руке гладиусы и неотрывно глядя на Пысю, - что ее раненая рука онемела и она не в состоянии держать ею меч, что ставит ее в неравное со мной положение. Соответственно, она просит засчитать ей техническое поражение, и отпустить с миром, поскольку она не в состоянии продолжать схватку. Также она ссылается на детей и мужа”.

“Послушай, N., - сказал я, - ты поистине кладезь знаний малоизвестных и не изученных лингвистикой языков и диалектов Восточной Европы”. “Благодарю Вас, Месье”, - ответила N. “Но почему ты не сражаешься, N. - спросил я ее, - разве я дал сигнал к остановке схватки”. “Нет, Месье, - сказала N., - но…”. Я молча ждал. 

“Месье, - волнуясь заговорила N., обратив свой взгляд ко мне, - ведь вы сами заставили меня последние полгода читать эту самую русскую классику, из чего я делаю выводы о том, что вы преследовали этим какие-то цели, величину и грандиозность которых мне понять не дано, но, по крайней мере, я могу предположить… интуитивно! о частичном направлении вашего замысла. Как, зачем и для чего вы велели мне изучать книги Толстого и Достоевского и Тургенева и других этих русских и все эти многочисленные эссе о них, если не для того, чтобы я изучила их философию и постигла возможности применения ее в повседневной жизни?”. 

(Тут я вынужден сделать небольшое отступление, читатель. Вот уже шесть месяцев к этому моменту я и правда велел N. изучать внимательнейшим образом русскую классическую литературу - о своих намерениях на этот счет,  в которых N. конечно же ошибалась, я скажу чуть позже - и не только ее, nо и литературу о ней. Так, я приобрел для N. практически все тома русского литературоведения до 1917 года, а из новенького заказал - и с удовлетворением отметил, что она и глазом не моргнула, когда покупку доставили и развернули - сборник эссе о русской литературе, опубликованный L. в каком-то малом московском издательстве Ruinnaissance незадолго до гибели. Сборник назывался “Записки библиотекаря” и представлял собой ряд эссе о произведениях Лермонтова, Достоевского, Гоголя, Толстого, Пушкина, и прочих титанов русской классики. Как было сказано на задней стороне обложки, «Записки библиотекаря» — первый том многотомного собрания эссеистики писателя … о русской литературе. Неожиданный и оригинальный взгляд на нашу классику, к которой мы так привыкли, что перестали замечать её красоту и оригинальность. Взгляд порой сверху вниз, но ведь иначе и не посмотришь на титанов, на плечах которых мы, русские, возвышаемся над миром. В первом томе вас ждёт встреча с Толстым, Достоевским, Гоголем, Хармсом, Лермонтовым, Пушкиным и другими нашими гениями, какими их вы ещё не встречали. Открывайте книгу и приступайте к чтению. Скучно не будет. В целом, вынужден признать, рекламная зазывалка соответствовала действительности, что весьма оценил читатель - книга отлично расходилась. Похоже, перед смертью L. нашел свою жилу, своего читателя… да что толку! Как вы понимаете, второй том “Записок” не был опубликован никогда в связи с загадочной смертью автора. Это, кстати, позволило издателям сделать целое состояние на томе первом, поскольку история про проклятого поэта отлично продавалась, читатель любит печальные истории про писателей-неудачников, потому что завидует им, ибо в глубине души понимает - лучше потерпеть неудачу как Бог, чем  состояться как смертный  - прим. рассказчика).

Толстой?  “Война и мир”? Какой контраст с той запущенной грязной глупенькой воровкой-украинкой, которую я подобрал на улице! И весь этот прогресс - всего за полгода! Я, чувствуя себя Бернардом Шоу, создавшим того, кто создал мисс Дулитл, улыбнулся и кивнул, поощряя N. продолжать. Несчастная Пыся, стоя на коленях, пыталась зажать рану на правой руке левой - не выпуская из левой клинок - и смотрела на нас затравленным взглядом барана, которого режут на заднем дворе московского двора двое таджиков-нелегалов. 

“Только вспомните, Месье, - сказала N., - монолог князя Андрея, над которым  не было ничего уже, кроме неба, высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нём серыми облаками. И как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как он бежал, не так, как все бежали, кричали и дрались, совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, - совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же князь Андрей не видал прежде этого высокого неба? И как он стал счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава бо…”. 

Тут N., цитировавшую произведение графа Толстого, в котором тот, рассуждая о божественном, почему-то, написал Бог с маленькой буквы, прервали самым бессовестным образом. Это сделала Пыся, которая, улучив момент, собралась с силами и, воспользовавшись тем, что моя милая рассказчица не смотрит на нее, бросилась к N. с намерением вспороть ей живот. Спасли N. груди. Большие, тяжелые, они увлекли N. на спину, когда та отшатнулась - в противном случае она бы сохранила равновесие и получила клинок в живот - и заставили упасть на спину. Пока Пыся, просчитавшаяся с рывком, вставала с колена, чтобы вновь навалиться на N., та уже перевернулась на бок, вскочила и, сделав шаг вбок, ударила что есть силы по хребту Пыси. И когда та, застонав, завалилась на бок, N., ухватившись за рукоять гладиуса обеими руками, воткнула его сопернице чуть выше лобка, и, навалившись, пронзила до самого чрева… Пыся, пришпиленная, заскулила, в ужасе хватаясь за лезвие окровавленными руками, и не осмеливаясь вытащить его из себя (все мы смотрели фильмы и знаем, что нож нужно оставлять в ране! - прим. рассказчика). 

“Ну как, N. - сказал я, - понравилось толстовствовать?”. 

“Месье, как всегда, прав, а Толстой, как всегда, нет, - сказала N."

30 октября - публикация первой части эссе о поэме "Полтава". 

9 ноября читатели  первого, минимального, тира смогут прочитать одиннадцатую главу перевода "бестселлера Оккупации", книги Люсьена Рёбате, "Les Décombres" (история падения Третьей Республики).

20 ноября читатели  второго тира смогут прочитать двадцать третью главу перевода "бестселлера Оккупации", книги Люсьена Рёбате, "Les Décombres" (история падения Третьей Республики).      

24 ноября читатели всех тиров прочтут одиннадцатую, заключительную главу философско-назидательного романа XXI века  "Воспитание N или философия в Инстаграме" (18+). Будет жарко!  

29 ноября - публикация второй части эссе о поэме "Полтава". 

Живущие за пределами России - подписывайтесь на Патреон.