«Joyland» — фильм разбитого сердца

Кино неровное, местами конъюнктурное, местами откровенно дилетантское, — но если б такое вышло в России, был бы счастлив до неба. По кинотеатрам планеты с успехом марширует драма Joyland, главная квир-лента прошлогоднего Каннского кинофестиваля. Она из Пакистана, — и уже по этому факту заслуживает особого внимания. Много ли мы знаем об этой стране, — и уж тем более о ее кинематографе? 

Логлайн, которым обычно описывают эту картину, ей самой не очень-то соответствует. Действительно, Хайдер, главный герой, от нужды идет работать на подтанцовку в эротический театр, а там попадает под чары Бибы, —  трансперсоны-танцовщицы. Их отношения, однако, не весь пирожок, и даже не его четвертинка. Саим Садик, выпускник американской киношколы, в своем первом полном метре пробует рассказать о современной пакистанской семье, которая едва способна играть по правилам патриархата. Хайдер увлечен транс-женщиной, его жена Мумтаз хочет работать, а не заниматься домом, соседка-вдова, кажется, не против снова выйти замуж, —  фильм отлично передаёт то чувство, что корка старых норм трещит, корежится и вот-вот пойдёт по швам.

«Страна радости» убедительна в выражении предчувствия перемен, — как выясняется, нынешние пакистанцы в своем стремлении к самоопределению принципиально ничем не отличаются от европейцев (и в особенности, от жителей Восточной Европы, где злоупотребляют влиянием то церковь, то путин, то его этические родственники). Но есть особенности, — и они касаются именно трансгендерности, которая до британской колонизации была на территории Индостана видимой и непорицаемой, а криминализирована в 1871-м, с вступлением в силу закона о так называемых «преступных кастах» (Criminal Tribes Act), ограничивающего существование не только некоторых кочевых народов, якобы «природно-склонных» к правонарушениям, но и людей гендерно, сексуально неконформных. 

В 1947 году став государством независимым, Пакистан и по сию пору причудливо сочетает обыкновения национальные и привозные, оставшиеся от британцев. Транс-люди, для которых в урду есть специальное обозначение «khwaja sira», считались в древние времена носителями высокой культуры, знающими толк в изысканных развлечениях, сейчас же, не утратив видимости, оказались на социальной периферии. «Транслюди в пакистанском обществе очень заметны, —  рассказывал режиссер Саим Садик в интервью Euronews, —  Когда едешь в машине, то видишь многих из них, просящими милостыню на перекрестках».

Существование трансгендерного человека одновременно в двух модусах, в более-менее лояльном пространстве частной жизни  и сфере с установками государственными, усложняет символическую силу транс-персонажа. Трансгендерность в качестве официальной стигмы не препятствует популярности театрализованных шоу с участием транс-людей, но показательна сцена в метро, внешне едва отличимом от нью-йоркского, где случайная пассажирка вежливо просит Бибу отойти в ту часть вагона, которая отведена для мужчин. Транс-идентичность осознаваема как бытовая реальность, но в публичных местах у нее нет своего достойного законного места. 

«Страна радости» показывает, что боязнь чужаков в Пакистане выражает себя иным способом, нежели на Западе, —  и этим, вероятно, объясняется, что транс-сюжет, суля понятную европейцу любовную драму о (не)возможной любви, во второй половине фильма становится третьестепенным, уступая авансцену взаимоотношениям мужа-квира и его свободолюбивой жены: Хайдер и Мумтаз близки душевно, но общество не предлагает им адекватной модели союзничества — жена знает о муже и вынуждена молчать, муж знает, что она знает, и его нежность, в краски секса не окрашенная, сопряжена с чувством стыда. 

Счастье для Мумтаз если и осуществимо, то в редких моментах забытья, — как тогда, например, когда с невесткой (женой брата мужа) она катается на карусели в парке аттракционов «Joyland».  Счастье для Хайдера — нечто вроде удаляющейся линии горизонта. Лахор, где он вырос и живет, находится вдали от океана, — к большой воде можно поехать, и жена его была там в детстве, но мир этого молодого мужчины ограничен городом и регламентирован указаниями строгого отца, и в инвалидной коляске не готового отступиться от роли патриарха, главного в семье. От устаревших, не адекватных запросам реальности норм страдают все, —  нелегко и самому старику, который рад бы отозваться на знаки внимания вдовой соседки, но что скажут люди? 

Joyland —  фильм, где персонажам не то, чтобы плохо, но неудобно; люди как будто принуждены ходить в тесной обуви, в одежде не по размеру. Всем понятно, что мешает, но никто не берет на себя смелость отказаться  от заскорузлых правил приличия. И даже Биба, казавшаяся поначалу вестником свободного нового мира, верна традициям — пусть и на свой лад (небольшой спойлер: гомосексуальность для нее, скорей, табуирована). 

Этот полнометражный фильм вырос из дипломной работы для американской киношколы, —  из короткометражки «Darling» о буднях эротического театра в консервативном Лахоре, в 2019 году на Венецианском кинофестивале получившей премию в спецпрограмме «Горизонты». Из малого в полный метр перешла и исполнительница роли Бибы, транс-актриса Алина Хан. Генетическое родство двух картин, однако, ощущается, скорей, как недостаток. Если в описании театрального закулисья режиссер изумительно аутентичен, оригинальным образом мешая драму и комедию, то в разговоре о путах патриархата утрачивает непринужденность хорошо информированного и внутренне свободного рассказчика. Фактически это два фильма, сшитые воедино, где транс-линия выглядит затяжной экспозицией, рамочным высказыванием о театре как выражении подлинных людских желаний. 

Такая диспропорция взывает к сожалениям. Саим Садик демонстрирует замечательное знание транс-сообщества Пакистана. Съемкам предшествовали долгие разговоры с транс-людьми, с которыми режиссера свело во время его работы в одном НКО (он по другому образованию антрополог), но как сторителлер он терпит поражение, когда пытается представить не судьбу, а, скорей, этически-близкую автору общественно-политическую конъюнктуру. Как минимум странно, когда Хайдер вдруг предлагает Бибе танцевать адаптированную версию «вога», символичного танца нью-йоркской дрэг-сцены, - в этом ощутимо режиссёрское желание отчетливей вестернизировать свой язык, вписать сюжет в протестный ряд Queer Cinema. Из сюжета самого фильма танец этот никак не следует, почему у танцоров получилось так быстро и так хорошо, — тоже неясно.

Joyland, герои которого говорят не на английском, а на урду, хочет быть мостиком между алчущим свобод личности современным Пакистаном и свободным Западом, между надуманными традициями и куда более сложно устроенной реальностью, но месседж этот был бы достаточно убедителен и безо всяких натяжек: сколь брутальна, столь и символична сцена убиения козы, на что робкий Хайдер оказывается не способен, но его жена... 

У «Страны радости» хватает достоинств — ничего сопоставимого в чахлом российском квир-кинематографе ещё не бывало (не считать же таковым, ей богу, «Весельчаков»). Спотыкаясь как рассказчик, Саим Садик оказался, к примеру, очень хорош в выборе саундтрека, — меланхоличная электроника Абдуллы Сиддики делает умней даже то, что, казалось бы, не глубже в перспективе, чем картонная рекламная фигура.

Международные критики хвалят фильм за специфическую меланхолию (Variety), умение провоцировать не в ущерб обаянию (Screen Daily), виртуозный кастинг (National Herald). «Деромантизация романа воспитания и посвящение всем мужчинам, всем женщинам, всем транс-персонам, которые платят патриархату высокую цену», —  писали Euronews после прошлогодней премьеры на Каннском фестивале.

Став одной из малых сенсаций французского кинофорума («Квир-пальма» как лучшему ЛГБТ-фильму, премия жюри в спецпрограмме «Особый взгляд»), Joyland оказался для Пакистана пробой на косность, - и если в качестве точки отсчета брать российские реалии, государство в южной Азии этот экзамен выдержало, пусть и не без возражений признавая и свободу слова, и свободу личности, и свободу искусств. 

Обо всем этом в России сейчас остается лишь мечтать. 

Национальный прокат картины был поначалу запрещен. Консервативный сенатор Муштаг Ахмад Хан заявил, что фильм «противоречит ценностям Пакистана»: «гламуризация трансгендеров в Пакистане, как и их любовных приключений, это прямая атака на наши убеждения». Однако после судебного разбирательства ленту все-таки допустили к показу в кинотеатрах, —  правда, после изъятия интимных сцен, и не в провинции Пенджаб, о нравах которой фильм рассказывает. 

Сказалось, вероятно, вмешательство пакистанцев, имеющих международный вес: за фильм вступилась правозащитница Малала Юсуфзай, лауреат Нобелевской премии, и Риз Ахмед, британо-пакистанский актер-оскароносец (это с его, кстати, внешности срисован рыцарь-гей в анимационной ленте о небинарном оборотне «Нимоне»).

«Joyland — это не активизм, выдающий себя за искусство, —  писала Малала Юсуфзай в колонке для Variety, —  он не отстаивает определенную точку зрения и не призывает к действию. Фильм с состраданием относится к каждому персонажу, от стареющего деда, навязывающего свою волю семье, до молодой жены, которая хочет большего, чем готовы дать окружающие ее мужчины. Это фильм о том, как патриархат вредит всем — мужчинам, женщинам, детям. Это фильм о целительной силе женской дружбы и солидарности. Это фильм о цене, которую приходится платить за пренебрежение собственными мечтами, приспосабливаясь к окружающему нас обществу. Joyland — это также любовное письмо Пакистану, его культуре, еде, моде и, прежде всего, его людям. Какая трагедия, что фильм, созданный пакистанцами и для них, теперь запрещен к показу на наших экранах из-за заявлений о том, что он не «отражает наш образ жизни» или «изображает негативный образ нашей страны». Напротив, фильм отражает реальность миллионов простых пакистанцев, людей, которые жаждут свободы и самореализации, людей». 

В конце 2022 года ажиотаж в Пакистане был таков, что лента выдержала даже конкуренцию с «Аватаром», — ее не перестали показывать и в связи с громким приходом американского блокбастера. Успех этот дался дорогой ценой: «любовное письмо разбитого сердца горячо любимой родине», — так теперь характеризует свою работу режиссер Саим Садик, добавляя, что работа над фильмом была для него процессом катарсическим, помогающим и ему самому лучше понять свою сексуальность. От подробностей, впрочем, 32-летний автор воздерживается.

Куда больше личного позволила себе Алина Хан, транс-актриса, для которой столь впечатляющий кинодебют стал возможностью примириться со своей мусульманской семьей. «В фильме нет ничего противоречащего исламу, —  говорила она в интервью The Guardian, —  Я не понимаю, как ислам может оказаться под угрозой из-за какого-то кино». 

Несовершенный в сторителлинге, затянутый аж на 127 минут, фильм Joyland, слава пакистанским богам, умеет быть не только общественно-ценным, но и непредумышленно смешным: на семейном совете обсуждают, какой кондиционер купить, и от дешевого китайского хотят отказаться, потому что надежней покупать иностранную технику.

До уровня в самом высоком смысле символического вырастает и та сцена, где Хайдер везёт на мотороллере огромную картонную фигуру, — Биба, позирующая для рекламы своего шоу, куда больше, она, вся в блестках, и неуместна, и смешна, и маняща, она и призыв, и констатация факта. Так с нашими мечтами и бывает, — они хороши на дистанции, сила иллюзий — в их иллюзорности.  Жизнь сложней, но она же бедней и трудней без иллюзий, без все удаляющейся линии горизонта.