кевжаны в гнезде: межбедренный секс, лёгкий hurt/comfort, засосы/укусы

/// 🤲🏼

Кевин не любил темноту. 

Темнота всегда была для него чем-то знакомым и понятным, потому что он жил в ней с самого детства, но вместе с тем он никогда не мог угадать, что в этой темноте может скрываться. А скрываться могло многое, и приятного там было мало. 

Темнота одновременно возвращала его в воспоминания из детства и подросткового возраста — и швыряла, словно камнем об стену, в жестокое настоящее, где во тьме коридоров он изо дня в день ходил по выученным маршрутам, где во тьме раздевалок наскоро вытирал влажные капли с тела, чтобы поскорее уйти и не слушать мольбы и крики, где во тьме медицинского кабинета жмурил глаза, пока медик зашивал ему рассеченную кожу на ребре. В детстве темнота ощущалась иначе. В детстве темнота была приютом, местом, где Кевин мог спрятаться: обычно он был на виду у всех, пока всюду ходил бок о бок с Рико, но ему хотелось тишины, хотелось избавиться от чужих взглядов — и это избавление он находил лишь в темноте собственной спальни, под одеялом. 

Сейчас же темнота была везде, словно в воздухе расплывались чернила, кутая в чёрную дымку каждый угол, проём, закуток и коридор. 

Но тьма не может существовать без света. 

Кевин это знал — интуитивно, подсознательно, догадывался, что всегда должно быть что-то хорошее даже в самом плохом, должен быть хотя бы один горящий уголёк в кромешной тьме — иначе тьма эта не будет полноценной и настоящей. 

У Кевина был такой уголёк. Почти сгоревший дотла, не способный согреть уже даже самого себя, но отчаянно пытающийся согреть Кевина — Жан, Жан был единственным светом в бесконечно тёмном тоннеле его жизни, и, каким бы тусклым и беспомощным ни был этот источник света, Кевин ценил его без меры. 

Его матери не стало, когда ему было пять. Он жил с ней до пяти, почти ничего не помнил, большинство вещей и ситуаций остались в нём уже не в виде воспоминаний, а в виде привычек, устоев, принципов и основ поведения. Но тогда он был ещё слишком юным, чтобы обучиться искусству любви. Он любил свою маму — любил безусловно, как любит своего родителя любой маленький ребенок, — но больше у него никого не было. Кевин долго думал, что любит Рико — как брата, как друга, как капитана, — но в конце концов понял, что ошибается, и на самом деле он просто его боится. Кевин пытался полюбить кого-то специально, и этим кем-то стала Теодора — что тоже не закончилось ничем хорошим. Кевин пытался убедить себя в любви к Мастеру — но понял, что трудно испытывать к нему что-то, помимо благоговейного страха вперемешку с отвращением и уважением. 

Но кого Кевин действительно полюбил, даже о том не задумываясь, так это Жана. Но он не умел любить — не умел показывать любовь так, как было принято, он знал так мало об устройстве мира за пределами Гнезда и Университета Эдгара Аллана, так мало понимал людей, которые не являлись Воронами и выбивались из привычного паттерна, — так мало, что и к Жану он относился так, как умел. И любил его — так же. 

Как умел. 

Рядом с Жаном темнота становилась комфортной, приобретала округлые очертания, смягчала свои углы и прятала клыки. Когда они были вдвоём, они старались разбавлять темноту: смехом, поцелуями — или просто светом лампы возле кровати. Эта лампа порой горела всю ночь напролет, потому что иначе страх сковывал шею тревожным холодом. 

Эта ночь мало отличалась от других ей подобных — разве что Жан был более встревоженным и обеспокоенным, из-за чего Кевин, не знающий, как лучше спросить или проявить свою озабоченность его состоянием, решил вместо слов использовать действия. Поэтому он поцеловал его, как только за ними закрылась дверь в спальню — и он сильно рисковал, но так отчаянно хотелось к нему прикоснуться, что даже не представлялось возможным дожидаться. Они дошли до кровати, касаясь губ друг друга, но Жан подтолкнул Кевина к стене рядом со спинкой кровати, прижал его к ней спиной, и они так и не сдвинулись с места. Бедро Жана расположилось между ног Кевина, тепло их тел объединилось, раскалило воздух. 

Успокаивало знание того, что за этой стеной точно никого нет, а ещё — того, что сегодня все точно будут слишком заняты и никому не будет дела до двух подростков, гормоны которых не дают им покоя. Но всё-таки это был риск, как и любое их взаимодействие, — и Кевин шел на него добровольно, чтобы получить порцию адреналина. Сейчас Кевин, обхватив лицо Жана ладонями, коротко касался его губ, оставляя едва заметные поцелуи, а Жан обнимал его за талию, прижимая ближе к себе, пытаясь сократить даже последние миллиметры расстояния между ними. 

Кевин не умел быть нежным — он просто не знал, что такое нежность, она осталась в его воспоминаниях мерцающим пятном, пудровым шлейфом, ароматом духов его матери, которая укачивала его на руках, любила гладить его по волосам, когда он засыпал или сидел с ней, матери, которая привила ему любовь к тактильности — и своей гибелью обрекла его на вечный тактильный голод, потому что Воронам были чужды объятия, касания и секс по любви, а не ради разрядки. 

Поэтому каждое действие Кевина с Жаном было интуитивным, сквозило сомнением и неловкостью. Он не пытался быть нежным — он пытался быть с Жаном не таким, какими с ним были все остальные. 

Жан был пропитан нетерпением. Он не показывал этого открыто, но Кевин видел это в каждом его движении: даже сейчас он сжал запястья Кевина, удерживая его ладони на скулах, а сам накрыл губы Кевина своими — это были не те кроткие поцелуи, а что-то уверенное и требовательное, наполненное желанием и взрослостью, что-то, чему Кевин не мог и не хотел противостоять.

И он целовал в ответ — послушно пропускал язык Жана в свой рот и касался его своим, до последнего не отстранялся, тянулся вслед за его губами сразу, как только терял их вкус, жадно глотал воздух в перерывах и едва слышно стонал в поцелуи. Жан принимал всё это — и отдавал взамен в два раза больше. 

В какой-то момент Жан, не прерывая поцелуев, потянул Кевина за собой, садясь на кровать, и тот послушно двинулся следом. Ладони Жана на талии направили его, усадили к себе на колени, Кевин оседлал его бедра, ощущая соприкосновение — и мгновенный взрыв возбуждения после. Жан сжал пальцы на его талии крепче, поднимая на него взгляд — в таком положении Кевин чуть возвышался над ним, ещё и устроив руки на его плечах, — но было в этом что-то манящее, что-то в этом взгляде распахнутых серых глаз, которые смотрели на Кевина едва ли не с благоговением, что-то — в этом дрожащем дыхании и нетерпеливом предвкушении. 

Чувство возбуждения не было для Кевина новым, но каждый раз пронзало его молнией, как в первый. Вообще-то, у Кевина был секс однажды — ему было шестнадцать, Рико поднял его на смех, когда узнал о его девственности, и отправил к нему девушку. О том дне Кевин старался не вспоминать — настолько это было ужасно и настолько он разочаровался в сексе и подобных вещах. Однако потом появился Жан, потом появились их поцелуи украдкой, их близость, которая будоражила и притягивала, и Кевин понял, что может быть иначе. По крайней мере, с Жаном было совсем иначе. 

И сейчас он склонялся над лицом Жана, щекотал скулы прядями волос, а Жан опустил ладони на его бёдра, едва заметно сжимая. 

— Я… — он, кажется, хотел что-то сказать, но замолчал, будто дыхание перехватило. Кевин терпеливо кивнул, не решаясь торопить — это всё было наощупь, неуверенно, всё — смесь риска и надежды. — Мы можем зайти дальше? 

Кевин не был уверен, что это звучало как вопрос — но на всякий случай он поймал взгляд Жана:

— Можем, — он кивнул, слыша, что его голос стал на тон ниже от волнения. — Насколько дальше?

— Я не знаю, — честно ответил Жан. — Я никогда не… У меня не было ничего. Ни с кем, — он отвел глаза, чувствуя явную неловкость, и Кевин тут же осторожно коснулся губами его лба, чертя дорожку из поцелуев вниз по линии носа, челюсти и по шее. Когда он коснулся его кадыка, Жан высоко вздохнул, чуть вздрагивая под ним, пальцы на бедрах сжались сильнее, и Кевин ощутил искры возбуждения. Они витали в воздухе вокруг, входили в его тело пулеметной очередью, неслись по венам, мешаясь с кровью, они затуманивали зрение, вызывали дрожь в пальцах и по коже. Это было непривычно, особенно — когда он чуть сдвинулся на месте, пытаясь расположиться удобнее и не нервничать, и этим движением неловко потёрся о пах Жана, отчего тот снова судорожно вздохнул, жмурясь — особенно в этот момент Кевин остро ощутил, как сердце подскакивает к горлу, а пальцы на пару секунд немеют. 

— Не скажу, что у меня самого есть какой-то огромный опыт, — Кевин усмехнулся, но Жан лишь слабо улыбнулся в ответ и притянул его лицо ближе для поцелуя. — Мы можем просто начать. И я… — он замер, думая, как это сказать, чтобы не вызвать у Жана смех, но Жан смотрел на него в эту минуту с таким безграничным доверием, что он произнёс уже почти без смущения: — я остановлюсь, если ты попросишь. Если тебе не понравится, или… Ладно? 

Жан ничего не ответил — лишь закивал, ладони скользнули с бёдер на талию, пробрались под футболку, поглаживая кожу, и Кевин снова потянулся за поцелуем. 

Жан будто бы видел его насквозь. Они знали друг о друге так много, изучив лишь внешне, по действиям, привычкам и любимым вещам, по тому, что помогало почувствовать себя лучше, по манере речи и реакциям на жесты. Они не спрашивали. Потому что это не было принято там, где они находились, потому что они бы вряд ли смогли ответить даже на самые простые вопросы — но они могли попробовать, узнать, увидеть. И Кевину иногда казалось, что Жан знает его лучше, чем он сам, потому что он всегда знал, где коснуться, как поцеловать и с какой силой сжать пальцы, чтобы заставить его испытать самые яркие эмоции. 

Кевин поднялся на ноги, глядя Жану в глаза. Жан беспрекословно поднялся следом, и на этот раз он оказался прижатым спиной к стене, — а потом Кевин опустил подрагивающие пальцы на пояс его боксеров. 

Он, черт побери, понятия не имел, что делает. 

Он не знал, что будет делать, когда нижнее белье окажется в стороне, не знал, как будет реагировать Жан, что сделать, чтобы ему было хорошо, — но он двигался почти вслепую, просто потому что хотел доставить ему удовольствие. 

Жан замер, глядя на него распахнутыми глазами. В них не было испуга или нежелания — только нетерпение и легкий флер волнения, которого в Кевине сейчас, по ощущениям, было в разы больше. Его кровь кипела возбуждением, он чувствовал ее бурление в венах, слышал стук сердца в шее и висках. Пальцы сжали пояс боксеров, но он поднял глаза на Жана, поймал его взгляд. Молчаливое согласие. Загустевший воздух. Едва заметное движение вниз. 

Жан подался бедрами навстречу, и Кевин стянул с него боксеры. Жан всегда спал без футболки — и сейчас на нём тоже не осталось ничего. Кевин наконец позволил себе опустить взгляд, тут же обомлев от того, как подкосились ноги. Черт возьми, так хотелось дотронуться, что он ощутил почти болезненное напряжение в животе. Это был дикий, сводящий с ума контраст: лицо Жана было потрясающе красивым, белоснежный холст, ещё не изувеченный и не омраченный красками, не считая короткого шрама на переносице и уставших глаз. А его тело было полотном, по которому можно было сосчитать все прожитые им дни. Потому что все его тело было в гематомах и ссадинах, заклеено пластырями и бинтами, на предплечье была повязка. Жана не щадили на тренировках — так же, как он не щадил себя сам. 

Кевин слишком боялся говорить. Боялся, что лишние слова нарушат это мгновение, и оно лопнет мыльным пузырем, рассеется дымом, — поэтому он просто доверился Жану, понадеявшись, что он остановит его в случае чего, и оставил осторожный поцелуй на красном кровоподтеке на плече. 

Жан отреагировал тихим вздохом. Ладони легли Кевину на талию, сжимая, он притянул его к себе, и вставший член Жана скользнул по ткани его боксеров, заставляя Кевина втянуть воздух сквозь зубы. 

Но Жан не спешил его раздевать: позволил Кевину идти в том темпе, в котором он хотел. А Кевин, пусть даже и хотел всего и сразу, всё-таки замедлился и стал покрывать каждую рану, гематому и ссадину на его теле мягкими короткими поцелуями. Жан откинул голову, прикрывая глаза, ресницы трепетали. Кевин опустился на колени на прохладный пол, чтобы покрыть поцелуями его худой живот. 

Он только сейчас заметил такие вещи, которые ускользали от его взгляда раньше. Заметил, насколько у Жана выступают ребра и ключицы; заметил, какие острые у него локти — и как остро выпирают косточки тазобедренных суставов. Заметил родинки — целую россыпь, они украшали всё его тело, были заметными на животе, и сейчас Кевин влажно касался их губами, пытаясь не скулить от возбуждения. Он ещё никогда в жизни не хотел касаться кого-то настолько сильно — ему казалось, от кожи Жана пахнет чем-то родным, и хотя на его бедрах смешались запахи ополаскивателя для белья, пота, бинтов, спирта и мяты, Кевин никак не мог заставить себя остановиться. Его губы чертили ровную дорожку вниз, коснулись колена, перешли на соседнее, и Жан вдруг мягко коснулся волос Кевина, заставляя его поднять взгляд. 

Они всё так же молчали. Кевин положил ладонь на бедро Жана, и тот взял эту ладонь в свою, поглаживая большим пальцем тыльную сторону. Кевин чувствовал, как дрожат его руки. В этом жесте было больше интимности, чем во всей этой сцене — в том, как осторожно Жан держал его, в нежности прикосновений и в частоте их дыханий, которые смешивались в одно. 

Наконец Кевин поднялся, и Жан тут же раздел его тоже: сначала снял футболку, скользя длинными пальцами по торсу, затем — не без неловкости, и это было видно по взгляду, — снял его боксеры, откидывая их в сторону кровати. 

На секунду у Кевина мелькнула мысль о том, чтобы сесть, — но тут Жан, сжав его бёдра, притянул его к себе вплотную, почти заставляя их столкнуться, и их члены соприкоснулись. Кевин захотел замереть в этой позе и не двигаться больше никогда, потому что он судорожно вздохнул, прикрывая глаза, и его член вздрогнул вместе с ним, вбирая в себя всё напряжение тела. 

— У меня нет смазки, — вдруг нарушил тишину Жан. Кевин открыл глаза, глупо хлопая ресницами. 

— У меня, думаешь, есть? — фыркнул он. Жан прищурился, а потом, видимо, что-то вспомнил. 

— Момент, — он, легко проведя пальцами по талии Кевина, высвободился из хватки и, обойдя его, прошел к его же тумбочке. Кевин удивлённо проследил за ним, замечая, как тот берет его крем для рук. — Не лучшая замена, но без всего совсем тоскливо, — он вернулся, и Кевин лишь часто заморгал, когда Жан вдруг на его глазах обхватил собственный член смазанной кремом рукой. 

Впрочем, Кевин быстро подстроился и вошел во вкус: и сначала они оба больше целовались, переплетали пальцы, держась за руки, и подавались бедрами вперед, избегая прямых прикосновений, — а потом Кевин снова позволил их членам соприкоснуться, медленно двинулся вперед, чтобы не потерять ощущение, и они нашли нужный ритм. Кевин грудью прижался к Жану, двигаясь медленно и растягивая это удовольствие, которое пробивало дрожью. Бедра Жана так же плавно толкались ему навстречу, а потом он чуть оттолкнулся от стены, обнимая Кевина за талию, и прижался губами к его плечу. 

Его поцелуи были короткими, но такими живыми и чувственными, что Кевин начал задыхаться. Жан целовал хаотично, беспорядочно, влажно и нетерпеливо, и Кевин до боли прикусывал губу, чтобы не застонать. 

Его тело не было безупречным. И дело было не только в форме, над которой он без конца работал, — но и в том, что красивой была лишь оболочка, обертка. Та часть Кевина Дэя, которую видели телезрители и фанаты, была едва ли не вычищена до блеска: ни единой царапины или синяка, всегда припудренный, всегда — тот самый мальчик из меда и стекла. 

Но Рико давно научился причинять боль так, чтобы не оставалось следов, — а иногда не заморачивался и просто выбирал участки тела, которые не видны нигде, кроме раздевалок. Именно на этих участках сейчас и сконцентрировал свое внимание Жан. 

Но он не просто целовал: он оставлял осторожные следы рядом с уже имеющимися синяками или царапинами, чтобы они не бросались в глаза, но остались напоминанием об этой ночи, — и, боги, он делал это с таким упоением, что Кевин рвано вздохнул, чувствуя дрожь в коленях. Он вмиг позабыл о боли и дискомфорте, потому что ладони Жана на его бедрах, его губы на его животе — всё это с легкостью прогоняло из его головы ненужные мысли. 

Когда Жан отстранился и выпрямился, Кевин обхватил его за талию, притягивая ближе, и замер на пару секунд, глядя ему в глаза. Они светились графитовым серебром в полумраке спальни, ресницы чуть дрожали, Жан смотрел на него нетерпеливо и взбудораженно. 

— Сожми ноги плотнее, — вдруг попросил Кевин, не позволяя себе подумать дважды — чтобы не передумать. Немного крема оказалось на его ладони, потом — на члене, который дернулся от возбуждения. Жан чуть нахмурил брови, не отрывая от Кевина взгляд, но послушно выполнил то, о чем его просили. 

Кевин, всё так же сжимая пальцы на его талии, встал ровно напротив, так близко, как мог. Прижался к его лбу своим, чувствуя, как член Жана касается его живота, а после… О, черт возьми. Это было даже лучше, чем он себе представлял. Его член толкнулся между сжатых бёдер Жана, и он сразу издал едва слышный стон. 

Жан накрыл его губы своими — с дрожью и жадностью, лишь бы заглушить и не позволить звукам пробиться сквозь тонкие стены. Кевин позволил себе несколько более уверенных движений бедрами, каждое из которых пробивало всё его тело зарядом, и Жан сильнее сжал бедра, делая каждый толчок ещё более ощутимым. Кевин не думал, что сможет получать столько удовольствия от секса между бёдер, но, кажется, даже Жан был в эйфории — судя по его прерывистому дыханию, по тому, как его пальцы в волосах Кевина то и дело судорожно сжимались, по тому, как он держал бёдра вместе, чтобы плотнее обхватывать член Кевина. 

Пальцами Кевин чувствовал, как напрягается пресс Жана, как тот дрожит, и пытался удержать его на месте своей крепкой хваткой, но уже сам начинал терять контроль, толкаясь все чаще. Жан, опустив ладонь на его затылок, притянул Кевина ещё ближе к себе, заставляя его лбом прижаться к его плечу, и тот глухо проскулил. 

— Чш, — лишь мягко протянул Жан ему на ухо, опуская руку вниз, чтобы обхватить собственный член. Но Кевин, ощутив этот жест, нашел в себе силы отцепиться от талии Жана и одной рукой обхватить его член вместо него. Движения стали беспорядочными, прерывистыми, Кевин пытался поддерживать одинаковый темп движений бедрами и ладонью, пока Жан что-то бормотал ему на ухо по-французски — что-то, в чём было очень много имени Кевина с ласковым акцентом. А затем… Затем Кевину показалось, что он вот-вот закончит, и он судорожно вздохнул, но Жан вдруг силой заставил его остановиться, задерживая волну на пару секунд, — и из-за этой задержки она хлынула с удвоенной силой, когда Жан снова сжал бедра. 

Сквозь дымку Кевин почувствовал тепло на ладони, что обхватывала член Жана, и сжал чуть сильнее, получая в ответ тихий вздох и укус в плечо от переизбытка эмоций — мягкий, настолько осторожный, что в нём чувствовалось лишь бешеное желание и потрясающее чувство удовольствия.

Кевин отстранился первым, чувствуя, как покалывает кончики пальцев. Не рискуя шуметь и включать воду, он вытер ладони о простынь, решив, что нужно будет не забыть поменять белье. Жан проследил за ним взглядом, а потом последовал его примеру, — и медленно присел на кровать, натягивая обратно нижнее белье. 

— Ты…

— Не хочешь…

Они заговорили одновременно, и оба тихо фыркнули. 

— Не хочешь лечь ко мне? — наконец проговорил Жан быстро, и Кевину потребовались пара секунд на обработку. 

Вместо ответа он просто присел рядом, а Жан рухнул на подушку, двигаясь к стене и освобождая место для Кевина на прохладном матрасе. Его рука тут же обхватила плечи Кевина, Жан уткнулся носом в ямку над его ключицей, а потом, когда они устроились и затихли, он стал покрывать поцелуями его плечи. 

— Это странно, — вдруг сказал он едва слышно, — что ты мне, кажется, нравишься?

Кевин не сразу нашел, что ответить. 

Он хотел бы сказать ему — нет, нет, Жан, ничего странного нет в чувствах, тем более что они взаимны, — но… Но он не знал, каково это — быть в кого-то влюбленным. Это желание заботиться? Желание касаться? Желание быть ближе, трепет крыльев в груди, воздушное чувство, которое становится обжигающе горячим, когда он видит, как Жану причиняют боль? Возможно, всё из этого — но Кевин пытался понять, не выдумывает ли он себе это. Иногда так трудно было отличить действительное от желаемого, так трудно было понять, что ему внушили, а к чему пришел он сам… Кевину всё чаще казалось, что у него нет ничего своего. Что все черты его характера, все его навыки и привычки — чужие, перенятые им, те, которые он не может изменить и на которые не может повлиять. 

— Это не странно, — наконец ответил Кевин, а после потянулся к нему, губами касаясь лба Жана. Тот поднял на него взгляд. Глаза были наполнены тревожной надеждой. Жан вряд ли по-настоящему надеялся на взаимность, а Кевин не хотел давать ему ложную надежду, — но любить Жана он бы очень хотел. — Я ещё ни в чем не разобрался, — признался он честно, замечая, как потухает искорка в глазах Жана, — но, думаю, ты поможешь мне, и мы разберемся вместе. Так ведь?

— Так, — Жан медленно кивнул, а после, чтобы смягчить горькое послевкусие, потянулся к Кевину за осторожным поцелуем.