V значит Власть: пара мыслей о «Мастере и Маргарите»

По первым рецензиям смутил концепт: и релокация автора в собственное произведение, и его расшифровка через эпоху — ходы не самые изящные. Оба подхода — упражнения из школьной программы или её полей: неаккуратное сличение автора с протагонистом, а Москвы — с Москвой. Первое — в лучшем случае мета и мило, особенно если трюк выполняется от первого лица (см. последнего Миядзаки). Второе — максимум общие места с хорошим декором. Мультивселенная Мастера — к счастью, не самого Булгакова, а его двойника — довольно эффектная (особенно призраки соцфутуризма и древнеегипетский декор). Однако трудно отделаться от ощущения, что конструкция возникла в попытках выйти из тупика и доделать проект, а не как смелый авторско-командный замысел. В итоге канва сохранена/сокращена при помощи многочисленных подмигиваний, но не меняется ключевое облако тем-тегов. Возможно, это и хорошо, но не совсем понятны тогда надстройки и хореография, лишь оправдывающие право всех читать роман по-своему. Впрочем, без них фильм Локшина, Кантора и Ко ругали бы в 100 раз сильнее — требовать смелости в российском прокате сегодня довольно странно по целой сумме причин.

Открывающая сцена — лихая и немного неказистая — заставляют тосковать по утопии отечественного хоррора. Ах, если бы его было больше, а тот, что есть, не только копировал бы голливудский. Учитывая то количество заглавных букв в отечественной культуре, прочесть «Мастера и Маргариту» как чистый городской ужас — было бы неожиданно, если не революционно. Зло, Тирания, Мастер, Творчество, Москва — это всё понятно, не надо на меня кричать. Нам чтобы поменьше, нам вроде хоррора бы. Это, разумеется, не претензия — как любое замечание «если бы директором был я»: просто введение заметно отличается от общего повествования.

Еще одно не прочувствованное мною достоинство «МиМ» — злободневность. Мне показалось, что недостаточно воспроизведения булгаковскую фронду и, по большей части, позволения зрителям срифмовать её с нынешними временами, делает фильм каким-то особенно про «здесь и сейчас». Впрочем, куда интереснее другое ощущение: хочется поспорить с популярной интерпретацией, которую озвучил, например, Коля Корнацкий, что в фильме (да и романе) творчество оказывается спасением слабых [от людоедских времен].

Отправная точка несогласия — чисто ассоциативная: сцена, где Воланд проходил по луже, чья гладь отражает знак метрополитена. М превращается в W. Кажется, эта параллель идет дальше дьявольского автографа: буквой М в Москве также помечен Мастер — не просто человек, противопоставленный советской власти (такой же злокозненной, но менее хаотичной, чем Воланд), но фигура достаточно значимая, чтобы вступать в диалог и даже торг с Сатаной. Собственно, любопытно, как тандем Мастера и Маргариты, вынесенный в заглавие, тут разоблачается как Бермудский треугольник власти: тоталитарной, демонической и творческой.

Всех персонажей мы видим глазами тихого демиурга: в романе — Булгакова, в фильме — можно спорить, кого; возможно, часть сцен предлагается воспринимать как суровую реальность. И то пренебрежение, с каким выписаны и мелкие чиновники, и люд не позволяют верить, что Мастеру есть хоть какое-то дело до обездоленных. Даже самоотверженная Маргарита выписана как «помощница главного героя», если вы автор за 40: в её жизни просто нет смысла за пределами писательского гения. Мотивация в виде брачного плена глобально кажется неубедительной — удобной, но не раскрывающей героиню за пределами мастерского нарциссизма.

И это, кажется, действительно небанальная мысль: как взаимное презрение создает дистанцию между людьми, предлагая им частные сделки с внутренними (или внешними) демонами. Конечно, Мастер не заслуживает света — как и романтизации. Покоя и сочувствия — и, может быть, грелку. Ведь всё здесь пропитано ресентиментом, большим и малым, Империи и Автора. И только Дьявол может подарить им — или, скорее, отдельным личностям — разрешение от тяжелого бремени. Как жить в этой смертной любви и разговаривать не в категориях гениальности, самопожертвования и прочих больших идей или букв, решительно непонятно. А очень бы хотелось.