ДБД — Трудности на пути | Глава VI. «Вечный город»

Приятно возвращаться домой. После долгой дороги сбросить с ног сапоги и растереть отсиженные седлом ягодицы, скинуть потную одежду и развалиться в мягком кресле, а может даже и на кровати. Вилеон не так часто путешествовал, чтобы уверенно говорить об этом. Почти всю жизнь он провел в Староместской Цитадели, а путь ограничивался постоялым двором на соседней улице, где он с друзьями пропускал кружечку холодного пива. Но одно мейстер знал точно: человек, вернувшись, желал спокойствия и хорошего отдыха. Лорд Хостер не был исключением, однако его верный слуга собирался лишить такой возможности.

Дурные вести не терпят промедления.

Часовые на башнях подали сигнал — затрубил рог, а горластые дозорные на башнях оповестили о возвращении господина. Вилеон не стал тянуть, сразу спустился из своего кабинета к открытым нараспашку воротам и встречал Блэквудов с остальными слугами. Въехал лорд Хостер в сопровождении своих сыновей и воспитанника, а десяток других всадников поднимали за их спинами пыль. Еще не успела въехать карета с леди Алирой и маленькой Мелантой, как мейстер уже шел навстречу владыке Воронодрева, как вдруг остановился.

Их свита не ограничивалась одними воинами и экипажем. Люди продолжали наполнять просторный двор крепости, конные и пешие, с гружеными телегами и повозками. Озадаченный мейстер глядел на них тупым взглядом, пока не вспомнил обещание маленького Эдмунда: «Я найду людей, вот увидишь» — уверенно заявлял восьмилетний мальчик. Вилеон справедливо сомневался: кто в здравом уме послушал бы ребенка? А потом вспомнил себя и вопрос как-то сам по себе отпал.

— Вили! — к нему подошел виновник происходящего, с веселой улыбкой и радостным блеском в глазах. — Как поживает самый умный человек на свете?

Самый умный таковым сейчас не являлся, ведь он бы не стал медлить с ответом. Мейстер оглядел мальчишку, будто впервые его видел, и еще раз все прибывающих людей. Веки его часто моргали, стараясь прогнать наваждение злых духов. Вилеону понадобилось приложить небольшое усилие, чтобы вернуть себе ясность ума и перестать разевать рот.

— Глаза его радуются, Эдмунд, — усмехнулся молодой ученый, по привычке спрятав руки в широких рукавах робы. — Я вижу, ты нашел людей.

— Не совсем я, — тут же поправил его Эд. — Батя помог. Я по цехам ходил, а надо было на улицу бедняков.

— А, вот оно как.

Мейстер знал, кто там находился. Среди обездоленных и простых несчастных, нищих и больных, можно было встретить всевозможных ремесленников. Он видел их в Староместе: попавшие в немилость или нарушившие закон подмастерья, потерявшие лицензию или лишившиеся своего цеха мастера. Все были там, и все ждали когда им дадут второй шанс, если не могли выбраться из своего положения.

— Только их все равно мало… я так думаю. 

Мало, мысленно повторил Вилеон, пересчитывая большую группу переселенцев Западных земель. Их хватило бы заполнить весь главный зал чертога, или полностью забить какой-нибудь постоялый двор, и то места не хватит. Эдмунд объяснил, почему он так считал, коротко и понятно:

— Многие с семьями.

Да, это тоже было правдой. Взрослые мужчины вели за собой своих жен и детей, нашлись даже старики, что с трудом перебирали ногами — от последних практически не было проку. Еще раз осмотрев их, мейстер прикинул, что всего людей было около пятидесяти, на которых приходилось не более двадцати умельцев, если не меньше.

— Все начинается с малого, Эдмунд, все начинается с малого, — с теплотой утешал Вилеон, мягко положив свою руку на маленькое плечо. — Сажая зерно, мы получаем колос.

И все эти люди были тем самым зерном, коим следовало засеять плодородную почву. Пришедшие на новое место, получившие шанс начать жизнь с чистого листа, они сами способны организовать себе новый дом. От Вилеона требовалось проследить, чтобы эти посевы принесли щедрый урожай, чтобы звенели молотки кузнецов, которые сейчас переносили наковальню, чтобы ткачи постукивали своими кроснами, чтобы…

Ему показалось, или он услышал флейту? Нет, это не была игра разума и он действительно видел менестреля. Зрелый мужчина с длинными вьющимися волосами, он выделялся на фоне других не только добротной одеждой, но и перекинутой за спину лютней, не говоря уже о манерах поведения: улыбался, учтиво говорил и то и дело старался продемонстрировать свои таланты.

— А это кто? — Вилеон не помнил, чтобы им требовался нахлебник.

— Кто? А, это Филип, — махнул рукой мальчишка. — Его мама пригласила, когда Ронас попросил научить всяким стихам, песням и танцам.

— Ронас проявил интерес к стихам?

Удивленный мейстер отыскал не верящим взглядом второго сына. Тот никогда не отличался любовью к творчеству, чего уж говорить про науки — Ронас почти всегда сбегал с занятий ради глотка пыли и нового синяка на тренировках. Таков уж сын своего отца.

— К стихам, музыке, танцам, поэмам… ко всему, — буднично говорил Эдмунд, не разделяя удивления насчет перемен собственного брата. Он поднял свои болотистые глаза на непонимающего мейстера, безмятежно и равнодушно, а потом загадочно улыбнулся: — Чего только не сделаешь… ради руки.

Руки. Какой еще руки? Что это за рука, способная… Вилеон понял намек. Только одно могло заставить человека резко перемениться, то, от чего отказывались все мейстеры. Интересно, кем была та юная дева, что так сильно повлияла на одного из его учеников?

Эдмунд дождался младшую сестру и, посадив ее себе на спину, умчался в деревянный чертог под задорный лай гончей. За ними прошла леди Алира, удостоившаяся поклона от мейстера, и Ронас, только лорд Воронодрева не спешил покидать двор. Он долго вел непринужденную беседу со своими всадниками, а потому Вилеон шагнул к нему только когда тот освободился.

— Милорд, с возвращением, — легко поклонился молодой ученый.

— Будь здоров, Вилеон, — все так же сдержанный, владыка ограничился кивком и продолжил свой путь к деревянному чертогу. Мейстер поравнялся с ним по правую руку, отметив, что тот прихрамывал на левую ногу.

— Турнир прошел успешно?

— Неудачно упал с седла, — не стал лукавить Хостер, говоря об этом как о сущем пустяке. — Сир Барристан сшиб меня на втором заходе.

— Он прославленный рыцарь, милорд, такому проиграть не стыдно. Однако… — Вилеон замялся на полуслове, и эта запинка заставила лорда остановиться. — Есть те, коим проигрывать нежелательно, особенно когда это касается железнорожденных: они совершили налет на побережье. Я отправлял ворона шесть дней назад…

— Но я был в дороге.

Как Вилеон и предполагал, настроение его господина испортилось не хуже прокисшего молока. Легкость уступило место напряжению, густые брови опустились и сошлись на переносице, придавая мужчине суровый вид.

— И это хорошо, милорд: вы прибыли раньше, чем я предполагал.

— Томас что-нибудь предпринимал?

Хостер перешел на ускоренный шаг и мейстеру оставалось лишь не отставать.

— Томас отправился на их поиски. Я дал ему воронов, но пока ни один не вернулся.

— Хорошо. Расскажи все, что знаешь… Эй, малец. — Лорд Блэквуд резко остановился и вытянул руку к маленькому слуге, худощавому и высокому, больше похожему на палку. Мальчик, чем бы он не занимался, бросил все дела и подбежал к господину. — Пусть конюхи подготовят лошадей и передай моим воинам, чтобы сильно не расслаблялись и готовились выдвигаться.

— Да, милорд.

— Милорд, вы хотите отправиться сегодня?

— Чем скорее я решу эту проблему, тем лучше. А теперь расскажи все в подробностях.

И его слуга покорно изложил дурную весть, как в крепость прискакал на загнанной до смерти кобыле крестьянин. Страх не отпускал его, перепуганные глаза метались во все стороны, а крепкие руки дрожали так же сильно, как и его голос: «Н-ночью, м-м’лорды, они п-пришли н-ноч-чью». «Т-тьма их т-там. С-сотни ж-железнных л-людей».

Ни Томас, что остался за кастеляна, ни Вилеон, не поверили его россказням, что на берег сошел большой отряд налетчиков — не стали бы лорды Железных Островов грабить побережье большими силами. Но несмотря на это, Томас решил перестраховаться и взял с собой сотню всадников, намереваясь по дороге набрать еще людей. И пока командир гарнизона ловил пиратов, мейстер тем же днем послал ворона в Утес Кастерли.

Они находились в соляриуме, когда Вилеон закончил пересказ. Лорд Блэквуд хмуро понурил голову и стоял возле отодвинутого стула, так и не сев на него.

— Понятно. — Ни гневных криков, ни брани в сторону заморских соседей, лишь мрачное принятие ситуации. Хостер достал из шухляды пару чистых листов и положил их на старый дубовый стол. — Запиши приказ от моего имени и пошли гонцов на запад: я хочу, чтобы у Рыжего леса собрались местные ленники. И позаботься, чтобы гонцам дали быстрых лошадей.

— Да, милорд, — покорно поклонился молодой ученый, беря в руки чистые листы. — И еще кое-что.

Вилен еще ничего не успел сказать, а лицо Блэквуда нахмурилось сильнее прежнего. На нем так и было написано возмущение, словно мужчине было мало обнаглевших кальмаров. К его счастью, вторая новость не была столь ужасной, но и бед от нее было не меньше:

— Из Цитадели прилетел белый ворон. Зима близко.

— Говоришь как Старки, — хмыкнул тот, когда улыбка на миг коснулась его губ. — И сколько она продлится? Год? Два?

— Архимейстеры утверждают, что зима продлится не больше двух.

— Хорошо… — Хостер медленно шагнул в сторону, задумчиво понурив голову, пока правая рука мяла густую бороду. Меньше минуты ему понадобилось, чтобы принять решение: — С организацией запасов обратись к моей леди-жене: я не знаю сколько буду гонять этих отбросов.

— Как прикажете, милорд.

Мейстерская цепь позвякивала на каждый шаг, когда Вилен удалялся в сторону своего кабинета, и еще долго звучала эхом во мраке деревянных стен. Листок бумаги ничего не стоял, пока на нем не было печати того, кто обладал правом отдавать приказы. Даже несмотря на то, что простолюдины не умели читать, весть гонцов подкрепляла грамота с гербом их господина. И они отправились разносить ее на запад, а следом за ними выдвинулся небольшой отряд Хостера Блэквуда.

День обещал закончиться непринужденной гармонией спокойствия и тишины. Вся семья только вернулась домой и набиралась сил… кроме Эдмунда и Меланты: младшие дети будто и не провели лýны в дороге. Переполненные неудержимой энергией, они всячески старались дать ей выход, бегая по двору крепости и в богороще под задорный лай собаки. Остальные предпочли насладиться покоем, и потому Вилеон не ожидал, что кто-то потревожит его маленькое царство знаний.

— Вилеон, — не успев ступить за порог, обратился к нему Ронас.

Мальчик застал его за черчением старого механизма, придуманного полвека назад великим архимейстером Кареном, но так и не нашедшего себе применения. До сего момента. Вилеон желал исправить эту несправедливость и работал при слабом свете дюжины свечей. Не глядя, он сложил циркуль и отодвинул изрисованный лист, с интересом посматривая на сумеречного гостя.

— Неужели ты пришел на занятия? — наигранно удивился молодой ученый, стараясь смягчить напряжение маленького лорда. 

Ронас застыл посреди кабинета в недоумении, прежде чем надменно фыркнуть и тихо засмеяться. Чтобы не терзало мальчика, это чувство ослабило хватку, но не покинуло его.

— Нет… — Легкая усмешка растворилась в тяжелом вздохе, словно ее и не было. Напряжение выдавало почти незаметное движение рук, что прятались за спиной. Он что-то скрывал, подумал мейстер, и предположил, что это что-то было причиной позднего визита. — Ты ведь отправляешь воронов, так ведь?

Знал ли Ронас, что его вопрос был очень глупым? Присущий ребенку, который не знал с чего начать сложный разговор. Поэтому Вилеон отнесся к нему с терпением, не стал на это указывать и, даже если бы и мог, насмехаться.

— Само собой.

— Если… нет, не так… — Ронас зашагал по маленькому кабинету, руки его по-прежнему прятались в тени. Вилеон мог бы ему подсказать и спасти от мыслей, что мучениями отражались на юном лице, но не стал. Ронас наконец-то остановился. — Если мне напишут письмо — ты дашь его сразу мне или отцу?

Возникла небольшая пауза. Молодой ученый прищурился на мальчике, подбирая правильные слова.

— Письма, если адресованы кому-то конкретно, подписывают на краю листа. В таком случае, если на бумаге будет твое имя, я отдам его в твои руки.

— Другие мейстеры делают так же? — Этот вопрос прозвучал чуть ли не сразу.

— Так принято, — Вилеон слегка дернул плечом, ведь говорил о само собой разумеющемся правиле. — Но если имени нет, то такое письмо сразу отдается хозяину дома. В нашем случае твоему отцу. В противном случае его леди-жене.

Мальчик понятливо закивал и вновь принялся мерить расстояние от стены до книжного шкафа.

— Ты скажешь отцу, если оно мне придет?

Мальчик никогда не получал писем, а те, что присылал Титос, сначала зачитывались лордом Хостером, прежде чем попасть в руки остальной семьи. Поэтому он так переживал, поэтому для него были важны эти ответы, но вопросы… Вилеон не мог сдержать смешка: они становились все глупее и глупее. Второй сын нахмурил густые брови, а карие глаза неприветливо сверкнули в полумраке.

— Прости меня, пожалуйста, но я ничего глупее еще не слышал.

— Разве это глупость? — металл просочился в его голосе, заиграли обиженные нотки.

— А как ты себе это представляешь? Я прихожу к твоему лорду-отцу и говорю: «Милорд, вашему сыну пришло письмо, но я не знаю его содержания», а потом резко разворачиваюсь и убегаю? — с толикой иронии говорил Вилеон. 

Маленький лорд задумался и часто закивал. Вилеон хотел добавить, что убегал бы он вприпрыжку и смеясь. 

Ронаса словно ужалили: он в мгновение ока оказался возле рабочего стола и пододвинул к себе чернильницу с белым пером. Вскоре то, что он так усердно прятал за спиной, вышло на тусклый свет. Маленький сверток бумаги, как Вилеон и предполагал с самого начала, но чье имя писал сын его господина, он так и не разобрал: было слишком темно.

— Отправь это… в Каменный Оплот. И никому ни слова.

— Никому ни слова, — повторил Вилеон, принимая в руки заветное письмо.

Обещание прозвучало успокаивающие для детских ушей. Юноша заметно расслабился и смог спокойно выдохнуть, хотя отголоски волнения все еще не покидали его. Не сказав больше ни слова, он покинул кабинет и оставил Вилеона наедине с тишиной и догорающими свечами. 

Вот она — сила, что меняла людей. Молодой ученый по одному названию понял, откуда была эта юная дева, но руки сами развернули сверток, чтобы глаза могли прочитать корявый почерк: «Мириэль Бракен».

— Ох, Ронас… Да помогут тебе… Какой ужасный почерк. — С легким возмущением, он развернул пергамент и быстро пробежался по тексту. — Отвратительно. Нет-нет-нет, так не пойдет… Чтобы мой ученик, да еще так писал.

Мозолистая рука пододвинула свечу, подхватила белое перло и обмакнула кончик в чернила. Свернутый листок был развернут, придавлен по краям случайными предметами, а рядом расположился чистый.

— Сколько ошибок… Какой ужас… И что тут написано?

***

Они отправились только через неделю… или больше? Без старых приспособлений, будь то часы или календарь, Эд не мог вычислять ход времени и все чаще ориентировался местными методами: дни по состоянию луны, а часы по внутренним ощущениям, или по свечам, что время от времени делал Вилеон. 

Скрипели нагруженные провиантом и материалами повозки и телеги, кряхтели перебирающие ногами старики, коим не хватило на них места, резвились на дороге маленькие дети. Уроженцы западных земель согласились испытать удачу и найти для себя новый дом, что сулил большие возможности, и не могли дождаться, когда они уже придут на место. Хотя бы потому, что дорога заняло не один, и даже не шесть дней.

Изначально мейстер и его ученик хотели построить Рим вдоль Вдовьей реки: от Воронодрева рукой подать и расположение чуть ли не в центре Чернолесья. Но после Ланниспорта Эдмунд пересмотрел их решение и повел людей дальше на юго-восток, к Красному зубцу.

Семь дней длился их путь, еще три вдоль берега реки, пока маленький лорд не дал команду остановиться. Холмистая местность, где вода журчала под боком, олицетворяла саму суть королевства Рек и Холмов. Эдмунд поднялся на возвышенность в компании мейстера и старшего брата, откуда мог видеть окрестные земли и наблюдать, как копошились люди во временном лагере, напоминая собой растущий муравейник. Не дома строили, конечно — для этого у них не было всего необходимого, — но уже снарядили крепких на руку копать колодец и погреба для запасов. 

Но внимание маленького лорда было обращено на небольшой островок, ближе к северному берегу реки, чем к южному.

— Мы сможем его использовать, — делился он задумкой с мейстером, которому пришлось учитывать изменения в ландшафте. — Построить острог и перекинуть мост, куда люди смогут укрыться в случае беды, и сделать через него переправу… А мы можем соединить два берега?

— На такой мост уйдет ни один год, Эдмунд, — не согласился Вилеон, чье лицо было отражением сосредоточенности и глубоких размышлений. Он часто посматривал на карту в своих руках и на чертеж городского плана, что аккуратно лежал на плечах коня. — И много золотых драконов. Будет проще связать тот клочок земли с берегом, как ты и говорил, но через Зубец пустить плоты и барки.

Это было хорошим местом. Близость к Речной дороге, что связывала Ланниспорт через Риверран с Королевской Гаванью, могла обеспечить естественный приток путников и упростить торговлю. Тракт был великолепен, но Трезубец… Он охватывал практически весь север Речных земель и впадал в Крабий залив с выходом в Узкое море, а там все западное побережье, от Севера до Дорна. Для мальчика было странным, что этим не обеспокоились прежние лорды Воронодрева.

— Земля как земля, — бурчал недовольный Ронас, бросая на красивый, по мнению Эда, пейзаж хмурые взгляды. Картина происходящего не вдохновляла его, как и не было младшему брату прощения. — Вчера такую же видели. И позавчера. И поза-поза.

— Это будущее.

— Но не мое, — резко огрызнулся второй сын и пришпорил коня в сторону лагеря.

Отказаться от рыцарских шпор и права носить приставку к своему имени, чтобы принять участие в какой-то нелепой авантюре, и все это по вине одного человека. Мрачный как туча и злой как собака, Ронас молча выполнял то, что от него требовали, проявляя непривычную холодность к младшему брату. Он вел себя так же… как когда-то давно вел себя Эдмунд — забытые воспоминания пробудило чувство дежавю, когда юный Эдуард желал стать кинологом, но под давлением авторитета отца встал за станок. Правда ненадолго: Эд взбунтовался. 

Как же давно это было, а ведь происходило все то же самое, практически один в один. Неприятная ассоциация с далеким прошлым изменила мнение третьего сына, заставила все переосмыслить. А ведь он всего-то хотел, чтобы ему помогал тот, кому он всецело доверял, кто не убежал бы в трудную минуту.

Ослепленный своей надуманной правотой, Эд понял это только сейчас: как же это эгоистично. Он решил забрать свои слова назад, дать Ронасу возможность идти к своей мечте, как сам того желал в прошлом… и делал это прямо сейчас. Ведь лучше поздно, чем никогда: всем людям свойственно ошибаться. 

Разговор состоялся в палатке, но вместо благополучного исхода ситуация стала только хуже. Хотя казалось, куда уже? Ронас принял такой же недовольный вид, какой бывал у их отца в приступы тихой злости. Карие глаза стали чернее ночи, заиграли желваки, и Эдмунду показалось, что его сейчас ударят.

— Ты и вправду думаешь, что я вот так просто отступлюсь? — словно змея прошипел второй сын, стараясь пробурить в младшем сквозную дыру. — Ты взял с меня обещание и я его сдержу.

— Ронас… — у мальчишки появилось сильное желание приложиться головой об стену. — Что ж ты все усложняешь. Я извиняюсь, понятно? И забираю свои слова назад.

— Я сказал: я останусь, — продолжал стоять на своем юноша.

— Ты упрямый баран, ты в курсе?

— А ты дурак.

— Ну так, стараюсь, — нервный смешок сам вырвался наружу и каким-то образом снял клубящееся над мальчишками напряжение. По крайней мере согласие младшего сбило Ронаса с толку и он не нашел, что сказать.

Братья остались вместе, но одни: к их сожалению, Вилеон не мог подолгу оставаться и вскоре вернулся в Воронодрев, передав все чертежи и планы мастеру-строителю. Низкорослый, с опрятной рыжей бородой и полностью лысой головой, он был безмятежным и непоколебимым в своем спокойствии. Никакие трудности не могли поколебать его веру несмотря на то, что им не было конца.

Ведь поселенцы не были готовы встречать надвигающуюся зиму.

— Я нашел записи мейстера Квинса, — рассказывали Вилеон, когда они затронули эту тему. — Он писал, что прошлые зимы отличались легкостью и скоротечностью, а снег не выпадал выше щиколотки. Уверен, что эта будет такой же.

На какое-то время это успокоило нервы третьего сына, но ученый ошибся. Зима была долгой и суровой, снега выпадали выше колена, что было необычно для сердца Речных земель. Она еще не закончилась, но простой люд уже прозвал ее Жестокой. Вместе с ней на младших сыновей выпали разные невзгоды, проблемы сыпались одна за другой и с каждой луной энтузиазм Эдмунда медленно угасал.

Деревья примеряли осенние платья, холодные ветра заявляли о себе и предвещали более суровые дни. Пока тропы не замело снегами, а мороз не убивал все живое, братья постарались как можно скорее организовать поставки всего необходимого. Из лесов Лоргена и Осиного везли стволы деревьев, из Старой Кузницы шли телеги с расходными материалами, а соседние деревни делились за звонкую монету своими запасами. Людям необходимо зерно, чтобы печь хлеб, ячмень и овес, из которых варили каши, коровы и свиньи, коих пустят на солонину и будут хранить как можно дольше — зимы длились как черт того пожелал бы.

А потом ударили первые заморозки, вместе с ними выпали снега. Осень, не иначе как волшебным образом, продлилась около полугода и это позволило людям построить несколько бревенчатых домов, чтобы вместить всех и утаить от жестоких морозов, словно они жили далеко на севере. Они теснились возле печей, спали на привезенных с собой скамьях, на усыпанном сене полу, укрываясь какими-то плащами и подобием покрывала, если имелись. Только те, кому предназначалась крыша над головой, лежали на самой печи и наслаждались даримой ей теплотой.

Работа днем практически не велась. Становилось все холоднее — Эдмунду это не нравилось. За него говорила привычка прошлой жизни, когда морозы от силы длились три-четыре месяца. Здесь же он стал для мальчишки заклятым врагом.

— Да еб твою мать! — споткнулся Эд о занесенную снегом кобылу. Как так вышло, что животное замерзло насмерть, люди не знали и объяснить не могли.

— Понабирают, блядь, по объявлению… — злился третий сын на людей и на себя самого, ведь это он набрал их. 

Если бы все ограничилось только лошадью…

— Рик отморозил себе пальцы на левой руке. — Это уже был четвертый приезд, ничем особо не отличающийся от предыдущих. Грея руки возле печи, мастер-строитель рассказывал новые злоключения, что случились за время отсутствия маленького лорда. — Они черные как смола и больше не двигаются. А Тимми свалился с лихорадкой: холод достал его, дурня этакого.

— Я заберу его к мейстеру, — пообещал третий сын, пребывая в угрюмом настроении.

— Будьте добры, милорд, и Фина забрать.

— Тоже лихорадка?

— Не, — мастер говорил чрезмерно спокойно, лишь шмыгнул заложенным носом. — Яйца. Дурак в реке искупался.

— Так если в прорубь нырять — ничего не будет.

Мужчина опустил на мальчика многозначительный взгляд, простой и непринужденный, после которого обычно детям объясняли их глупости.

— Милорд, я сказал «искупался», а не «нырял». Повезло, что вообще не окоченел. Молодой дурак.

Последнее было не в адрес Эда — оскорблять сына лорда себе дороже, — но тот посчитал иначе и никак не оспорил. Несмотря на все принятые меры и спешку, зима продолжала калечить животных и людей: погибло еще три коня и мул, у одной семьи не проснулся младенец, а у другой пропал ребенок — его видели уходящим к реке, где мужики прорубили лед. 

Все эти потери плохо сказывались на положении дел, как и травмы, с которыми мейстер Вилеон не всегда мог помочь. Когда Эдмунд привез ему пострадавших, тот с искренним сожалением разводил руками, когда закончил проводить с ними какие-то операции. Мальчик сидел на скамье у комнат для слуг, где им выделили место, слушая вердикт единственного на всю крепость врача.

— Тимми мучает сильный жар — я дал ему настой трав и приказал держать в тепле. Но вот Рик останется калекой: пришлось всю кисть отрезать.

— А этот… Фин? — со скрытой надеждой спросил Эдмунд и расстроился раньше, чем получил ответ: взгляд Вилеона говорил сам за себя.

— Он спит сном мертвеца.

«Он в коме»

Про третьего можно было не спрашивать. Третий сын устало выдохнул и понурил голову, не обращая внимание на мозолистую руку, что стиснула ему плечо. К сожалению, она не могла стать решением всех проблем.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — завлекал его мейстер, у которого были причины оставаться радостным. Наверное, ее он и собирался показать.

— Если это не колесница с установленным скорпионом, то мне как-то неинтересно, — от балды ляпнул Эдмунд, хлопнув себя по коленям, и последовал за молодым ученым. Тот как-то странно посмотрел на мальчишку, а в воздухе парил не озвученный им вопрос.

***

В прошлой жизни Эдмунд любил зиму с ее сугробами, в которые с удовольствием падал спиной назад и оставлял снежного ангела. Лепить снеговика, чтобы разломать его своим мастерством кунг-фу, взбираться на самую высокую горку, чтобы съехать с нее на санках и постараться влететь в кого-нибудь из друзей или того же снеговика. Выбираться за пригород к посадке, где росли елки, чтобы потом в крысу их спилить и унести домой, удирая от местных сторожей по белым полям.

И здесь Эдмунд делал то же самое, только с горок не катался, да елки никто не наряжал, но всегда участвовал в снежных баталиях с братом, сестрой, и с другими детьми Воронодрева. «Пли!» кричал он, когда его команда устроила засаду на вражескую под предводительством Маллистера. «Эд!» позвала его как-то Меланта, чтобы потом с разбега впечатать снежком в лицо.

Зима была такой прекрасной… До Рима, до всей это затеи. Она была любимым временем года, но явила себя другой: жестокой и беспощадной. Морозы забирали животных, усложняли жизнь и травмировали людей, а когда на один из караванов напали какие-то разбойники, Эдмунд совсем приуныл: он устал злиться. Просто вздыхал.

Это событие заставило лорда Хостера не только обеспечить охрану перевозок — это надо было сделать в первый же день, — но и начать кампанию по отлову преступников. Потерпев неудачу с желенорожденными, лорд Блэквуд желал реванша и отыгрался на разбойниках, развесив их тела на ветвях ближайших деревьев.

Как говорилось: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». 

Не только Рим переживал невзгоды: многие крестьяне искали любую возможность заработать. Среди них были те, кто выбрал честный труд, соглашаясь даже на самую низкую оплату. Так к поселению пришла первая группа мужей. Покрытые инеем, уставшие и замученные, они договорились с мастером-строителем и присоединились к застройке, а тот поставил Эдмунда в известность.

И пришло еще больше, после того как лорд Блэквуд сделал младшему сыну подарок на его именины.

— Держи, — сказал он вечером того дня, когда Эдмунду исполнилось десять лет, и передал большой пергамент. Мальчик еще не начал вчитываться, как отец рассказал ему: — Я думал подарить тебе твои первые доспехи, да вот только ты еще слишком мал, чтобы носить хотя бы кольчугу. Поэтому мы с твоей леди-матерью посоветовались и решили поступить так.

— А что, так разве можно? — Третий сын пробежался по отцовскому указу и поднял неверящие глазки.

— Конечно можно — это наши земли, — Хостер улыбнулся и взъерошил ему начавшие темнеть волосы.

В указе говорилось о сильных ограничениях на вывоз практически всех товаров, что отныне крестьянам следует забыть дорогу в Добрую Ярморку, Сидгард и Риверран. Ведь теперь Рим стал рынком сбыта, хотя там не то, что сбывать некому — даже рынка, хотя бы одного лотка не было. Но были ремесленники, что из-за отсутствие работы занимались лишь строительством. Это был хороший стимул, своеобразная инвестиция — можно было называть как угодно и Эдмунд был искренне благодарен своему отцу. Это была единственная хорошая новость.

Зима не могла продолжаться вечно и, спустя три ужасных года, когда Эду исполнилось одиннадцать, начало теплеть. Затихли холодные ветра, таял злосчастный снег, а вместо белой пустыни появились грязь и слякоть. Третий сын еще никогда так не радовался приходу весны.

Все поменялось, и даже Рим, что на первый взгляд выглядел унылой деревенькой, занесенной лютым морозом, явил себя развивающимся поселением. «Все получится», уверял себя мальчишка, когда вновь туда приехал.

— Нужны кони, милорды, — чуть ли не на пороге объявил мастер-строитель, чем сразу же озадачил двух братьев. — Многие замерзли, а оставшихся нехватает, чтобы запрячь повозки.

— И где нам их сейчас искать? — на выдохе спросил Эд, не зная толком у кого. Мастер не был местным, а от брата каких-то гениальных идей ждать не приходилось. — Сотку ставлю, что не у нас одних скотина передохла.

— Южнее Красного зубца, — проявил смекалку Ронас и как-то приободрился.

— Там Бракены, — напомнил третий сын о южных соседях с предвзятым отношением к их семье.

— Они коневоды, — в свою очередь излагал истину Ронас. — И в их землях огромные табуны.

— Тебя просто вышвырнут, стоит только переступить ворота.

— А кто сказал, что я поеду в их замок? — старший брат вздернул брови и наклонил голову, показав многозначительную ухмылку. Ее Эд встретил неприкрытым скепсисом, что легко читался на лице. — Мало ли там лошадников? Я могу посетить их окрестные земли и пригнать небольшое стадо.

Третий сын продолжал молчать с выразительным взглядом. Поехать к Бракенам когда ты Блэквуд — самая глупая идея, которую только можно было придумать. Если Ронас это понимал, в чем Эд сомневался, то все равно хотел поступить по-своему.

— Ты ведь понимаешь, что это опасно? Я опозорил их детей, а ты танцевал с их дочерью. Меня, может, и забыли, но тебя-то точно запомнили.

— У тебя есть другие варианты?

Снова продолжительное молчание. Мастер-строитель не влезал, затих и притворился декорацией. Ему не хотелось влезать между маленькими лордами, которые сказали больше, чем мужчине следовало знать.

— Нету, — ответ младшего прозвучало обреченно, скривив недовольную гримасу. Старший расплылся в довольной улыбке, наслаждаясь своим небольшим триумфом, и похлопал брата по плечу:

— Не переживай: все будет нормально.

Но Эдмунд ему не верил. Слишком часто Ронас стал посещать Вилеона и перевел добрую кучу бумаги, лишь бы довести свой почерк до совершенства. Как и много времени проводил с Филипом и матерью, что открыли для него двери в мир поэзии, музыки и танцев. Мальчуган, что грезил стать великим воином и готов был жениться на своем мече, внезапно изменился. Отец не знал причин, а ложь сына принял за правду. Мать не посчитала это важным, радуясь тому, что Ронас проникся вкусами благородного общества.

Старший брат вернулся меньше чем через две недели. Вместе с помощниками и пятью латниками гарнизона, они пригнали обещанное стадо из двадцати голов. Половина молодняка, переживших морозы, мерины и кобылы. Из-за прошедшей зимы они выглядели хилыми и недокормленными, но это было поправимо. А Ронас… Эд понял все сразу, когда увидел его довольную улыбку мартовского кота.

***

Упавшие ветки хрустели под ступающими ногами, тонкие ветки саженцев натягивались, когда их цепляли, и ударом кнута хлестали по лицу. Мальчишки тихо ругались, когда это происходило, ломали их в приступе тихой злости, надеясь, что молодняку так же больно, как и им. Даже Кабаниха, следуя по пятам братьев, тихо поскуливала и держала морду опущенной.

— Чего это с ней? — поинтересовался Ронас, следуя за младшим братом с птичьей клеткой в руках.

Когда потеплело, их отец возжелал отправиться на охоту. Помимо лука и стрел, Эдмунд взял с собой клетку, сказав, что хочет поймать птицу. Ронасу было интересно на это посмотреть: он вызвался сопровождать брата, когда как Маллистер предпочел расставлять силки на зайцев.

— Она гуляет. — Эдмунд не оборачивался и внимательно следил за каждым саженцем, стараясь как можно дальше отклонять их в сторону — щеки и нос слегка побаливали, а пара тонких веток чуть не хлестнули по глазам.

— Чего?

— Она кобеля хочет.

— А-а-а… — теперь для Ронаса все стало на свои места, кроме одного вопроса: — Так а зачем ты ее с собой взял? От суки с течкой толку нет.

Третий сын остановился и глянул на братца с легким раздражением, что отразилось в его голоске:

— Потому что в лесу загуляла. Думаешь, я об этом не знаю?

Вопрос был риторическим и не требовал ответа. Свой путь они продолжили в тишине, нарушаемой лишь их присутствием.

— Если мы будем так ходить, то никого не найдем, — заметил старший, поглядывая по сторонам.

Эдмунд резко остановился. Брат врезался ему в спину и с непониманием хлопал глазами, поймав на себе красноречивый взгляд болотистых янтарей. Вместо слов Эд сделал глубокий вдох, коим выразил все, что сейчас думал: глупость брата и глупость его слов.

— Ладно-ладно, молчу, — слегка обиженно пробубнил Ронас, не забыв добавить ласковое: — Вредина.

Они старались сильно не углубляться в Шепчущий лес, чтобы не заблудиться и иметь возможность выйти к лагерю в любой момент. Однако блуждая средь деревьев с одной целью, братья упускали возможность словить мелкую дичь, что разбегалась задолго до их появления. А Кабаниха, рожденная олицетворять собой суть охоты, с равнодушием смотрела на удирающих кролей, лис и оленят.

Спустя неопределенное время, братья устроили привал посреди маленькой поляны. Солнце находилось в зените и у них еще было время хотя бы найти заведомых птиц. Эдмунд сидел под деревом, прислонившись спиной к коре и поглядывал вверх, но те, как назло, не показывали себя. Из-за этого Ронас начинал откровенно скучать.

— Почему именно снежная сорокопутка? — Он повертел клеткой в руках, но не нашел в ней ничего интересного. — Попросил бы отца купить сокола: его хотя бы на охоту можно брать. Каба загоняет, сокол налетает — идеально же, не? Ну или ворону: у нас этих ворон на чардреве хоть жопой жуй.

— Потому что это не мне.

Эд говорил тихо, чтобы его голос не заглушил собой другие звуки. Однако ни хруста опавшей листвы, ни далеких хлопков крыльев, ничего не было слышно. Лишь тихая песнь летнего ветра, что играл с высокими кронами и шуршал зеленой листвой. И шаги старшего брата, что расхаживал по полянке взад-вперед, пока не присел рядом на траву.

— А кому? Мила попросила?

— Нет. — Эдмунд развязал маленький мешочек на поясе, достал оттуда жменьку сушеных яблок и закинул в рот, буднично разжевывая твердые дольки. Ловля птиц казалась делом простым, по крайней мере мальчишка был уверен, что у него получится. Вот только вместо желаемого результата они безуспешно гуляли по лесу и впустую тратили время. Настроение портилось с каждой минутой, усугубляемое воспоминаниями о той, кому Эд этим обязан. — Я должен простительный подарок одной дочери лорда, а как по мне это откровенное вымогательство.

— Дочери лорда? — Он удивленно уставился на младшего, пока не заулыбался во всю ширь: — Так значит у маленького Эда появилась дама сердца! — И задорно ткнул его локтем в плечо. 

— Я бы сказал заноза в заднице, но твой вариант звучит красивее.

Они посмеялись очень громко для тихого леса. Третий сын быстро присмирел и разбавлял скуку дня сушенными яблоками. Взгляд пробежался по деревьям, осмотрел каждую ветку, но присутствия птиц так и не заметил. Тишина и покой — вот так Эдмунд мог описать Шепчущий лес, да и брат как-то затих. Вспомнив о нем, мальчишка невзначай глянул на старшего, но так и замер, перестав жевать сушку.

— Что ты на меня так смотришь? — Ему не понравилось, как посветлели карие глаза, а их блеск не предвещал ничего хорошего.

— Кто она? Из какого дома? — Ронас спрашивал так, словно братец разделял его положение и испытывал к ней какие-то чувства. Да, они были: тихое негодование и поминание «добрым» словом.

— Не знаю, — равнодушно ответил Эд и забросил в рот еще одну горсть яблочных долек. Молчание нарушалось тихим похрустыванием, пока сушка окончательно не размякла. В тишине это было так громко, что аж по ушам било.

— В смысле ты не знаешь? — второй сын был, мягко говоря, ошарашен. — Ты сейчас серьезно?

— По мне видно, что я шучу?

— Да бес тебя знает, когда ты там шутишь, а когда нет.

— Бес, может, и знает, но я вполне серьезно: я не знаю из какого она дома. — Еще одна жменька отправилась в рот.

— А имя? — Ронас не сдавался, он был уверен, что его брат должен был хоть что-то знать, но тот с невозмутимостью жевал свои яблоки.

— Ты будешь смеяться.

— Блять, Эдмунд! — Птичья клетка покатилась по траве, когда старший резко вскочил на ноги. Ему очень сильно захотелось пройтись, а еще лучше стукнуть младшего брата, хорошенько так, чтобы мозги встали на место. Но воздержался. Вместо этого Ронас остановился напротив него и вперил свои темные глаза. — Ты все время говоришь, что я дурак, но сам-то тупее осла!

— Я и не отрицаю, — флегматично отреагировал Эдмунд, отстраненно наблюдая за поведением брата.

Почему-то, если признать оскорбление в свою сторону, то люди резко терялись в словах. Наверное потому, рассуждал третий сын, что они просто не знали, что говорить дальше. Так и сейчас его ответ сработал сродни пощечины, после которой человек банально растерялся. Ронас если и хотел что-то сказать, то не знал что. Он быстро успокоился и присел на траву, бубня под нос нечленораздельные слова. На какое-то время воцарилась напряженная тишина, прерываемая тихим скулением собаки. 

— Я не удивлюсь, если ты сейчас скажешь, что и она твоего не знает. — Буря эмоций утихомирилась и голос его звучал равномерно, почти бесшумно, но так, чтобы его услышали.

— Ты не поверишь.

— Та блять… — Второй сын спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул. Затем он глянул на братца как на истинного дурака их семьи. — Но хоть как выглядит запомнил? Или ты еще и ослеп?

— Запомнил. — Долька за долькой пустел мешочек с сушкой.

— Слава Богам, ты не безнадежный, — устало произнес юноша и упал спиной на траву. Наверное думал, что Эдмунд сейчас утолит его любопытство и хоть что-нибудь расскажет, но тот молчал. — Ну?

— Что «ну»?

— Опиши ее.

Третий сын одарил его красноречивым взглядом.

— Зачем? Будто ты сможешь определить кто она такая.

— Я попробую. Если ты не знал, то у всех Домов есть отличительные черты. Вот у нашего это черные волосы и темные глаза, а еще высокий рост и, как говорил мне Вилеон, что-то связано со скулами… Но я так и не понял что.

— Ронас, посмотри на меня, — попросил Эдмунд, слегка повернувшись к нему. — У меня русые волосы и темно-зеленый цвет глаз, а еще я ниже, чем ты или Тит, когда вам было по десять лет. — Он выдержал паузу, чтобы его недалекий брат все понял. Увы, сложившиеся лодочкой брови и непонимание в глазах говорили об обратном. — Я больше похож на мать, чем на нашего отца.

— Ну… отца ты тоже напоминаешь. У тебя это… его скулы.

После такого аргумента захотелось ударить себя по лбу. Дала же жизнь недалекого брата, думал он, когда одарил его долгим молчаливым взглядом.

— Мама тоже так делает, — заулыбался Ронас, узнав мимику леди Алиры, пока не понял, что только что сказал. — Ладно, согласен, в тебе больше от Касвеллов, чем от Блэквудов. Но ты все равно похож на нашего отца.

— Скулами? — с издевкой переспросил младший, подавляя в себе желание приложиться затылком о ствол дерева.

— Но ведь похож, — не отступал Ронас, невзначай указав на брата рукой. Упорство было тем, чего нельзя забрать у старшего. Наперекор всему, он все равно продолжал гнуть свою линию, даже если оказывался неправ. В такие моменты Эдмунд считал, что тот полностью заслуживал быть «упертым бараном».

Они бы и дальше обсуждали таинственную девочку, если бы Эдмунд не заметил сорокопутку. Птица сидела на дереве прямо напротив и вертела головой, смотря на мальчишек то одним глазом, то вторым.

— Знаешь…

— Заткнись, — слишком грубо перебил его Эд.

То, как медленно поднялся младший брат, заставили старшего воздержаться от ответа. Ронас проследил, куда смотрел Эд, заодно вспомнив зачем они здесь. Мальчишки медленно, боясь спугнуть, шагнули к одинокой сорокопутке. Без резких движений, аккуратно ступая по старым листьям и опавшим веткам, они остановились в пяти шагах от дерева.

Третий сын развязал еще один мешочек, что нес на своем поясе, и достал из него горсть зерна. Ронас затаил дыхание и внимательно наблюдал за происходящим — он никогда не видел, как приручали птиц, а Эдмунд никогда этого не делал.

— На, держи.

Младший бросил лакомство под корни. Сорокопутка глянула на зерна левым глазком, долго всматривалась в зеленую траву и прошлогодние листья, но так и не взлетела. Лишь завертела головой, нахохлив на шейке белые перышки.

— Не хочет?

— Нет, блин, стесняется. Ты можешь помолчать?

На возмущение брата Ронас звонко цокнул и закатил глаза.

— Давай, спускайся, — звал ее Эд, но та оставалась равнодушной к его просьбам. — Я тебя не обижу.

Ничего не поменялось. Сорокопутка не шелохнулась и все также тихо-мирно сидела себе на ветке, пока вдруг не замахала крыльям. Эд услышал как тихо звякнул за спиной металл и обернулся: Ронас подобрал клетку и открыл маленькую дверцу.

— Убери клетку.

— Что? — Брат его не понимал. Они собирались поймать сорокопутку, но как это еще можно было сделать, если не посадить ее в маленький решетчатый домик?

— Убери. Она боится ее.

— Как скажешь… зануда, — добавил тот, отойдя в сторону.

Эдмунд старался приманить птицу, подсыпал все больше и больше зерна, пока не растратил половину. Еда не помогала. Тогда он решил попробовать заговорить на птичьем, стараясь щебетать как один из них. Сорокопутка, будто смеясь над ним, начала подпевать, пока мальчишка не замолчал. Ронас долго следил за ними, переводя взгляд с брата на маленькую птичку, но ничего так и не произошло, а эти их гляделки изрядно ему поднадоели.

— Пошли — это гиблое дело.

— Я догоню.

— Как знаешь… — Но прежде чем уйти, он нагнулся к его уху и прошептал: — Птицеёб.

Насмешка осталась без ответа. Шаги брата растворились в легком шелесте листвы, пока не стало совсем тихо. Эдмунд продолжал смотреть на наглую птицу. Та смотрела на него с превосходством. Так прошла минута, вторая, а потом Эд заговорил — он не понимал почему, не мог объяснить и после.

— Ты мне не доверяешь, я прав?

В маленьких бусинках он увидел согласие. Сорокопутка запрыгала влево и повернулась правым глазом. Прогресс, но мальчишка не придал этому значения: мало ли почему она это сделала? 

— Согласен, я бы тоже не верил. — Она запела, взмахнув крылышками. Эд напряг свои извилины, стараясь понять ее: нахмурились брови, а на лбу появились линии морщин. — Я обещаю, что тебя никто не обидит. Ты все равно будешь на свободе и сможешь летать… но у меня будет к тебе маленькая просьба.

Теперь на него смотрел левый глаз. Сорокопутка внимательно изучала им маленького человечка и, казалось, задумалась. А потом резко взлетела. Эдмунд успел расстроиться раньше, чем понял, куда она полетела. Птица закружила над полянкой и попыталась сесть на небольшой молодняк, вот только выбранная ветка прогнулась под ее весом и заставила обратно взлететь. Тогда она села на другую, более толстую, обхватив ее ноготками.

Она ждала просьбу, понял ее мальчик.

— Есть одна маленькая девочка… — начал было Эд, как вдруг птица запела. То, что она пыталась сказать, было для него непонятным. — И она попросила меня привезти ей птичку. Необычную. Ты ведь необычная?

Согласное пение было ему ответом. По крайней мере юному Блэквуду так показалось.

— Вот. И об этом я тебя хочу попросить: стать ее другом. Тебя будут кормить, поить и заботиться. Взамен я прошу тебя не покидать ее. Ты также сможешь летать и заниматься… чем ты там привыкла заниматься.

В маленьких бусинках промелькнуло сомнение. Птица наклонила голову на бок, повернув к мальчишке голову клювом, но так, чтобы видеть его правым глазом.

— Хочешь зерна? — Эдмунд полез в мешочек и достал еще одну горсть. Птица прыгнула вправо. — Это значит «нет»? — Она наклонила голову в другой бок, задержав ее так на пару секунд. — Занятно…

Ему не хотелось выбрасывать жменю, а потому вернул ее обратно.

— Так что скажешь? Ты пойдешь со мной? — Он медленно протянул к ней правую руку. — Если нет, то улетай.

Понимала ли она его вообще? Эдмунд не знал — с ним была лишь странная уверенность, что да. Такая же, которая была с ним в разговоре с собаками или лошадьми. Даже коты, но те по природе были ленивыми засранцами.

Долго ничего не происходило, а рука тем временем начала уставать. Птица все так же сидела на ветке и не собиралась взлетать: ни к человеку, ни от него. Пока вдруг не махнула крыльями.

И не улетела прочь.

Чего он ожидал? Что она внезапно поймет его и волшебным образом выполнит его просьбу? Дурак бы поверил в это, таким Эдмунд себя и ощущал. Нужно было поступить как предлагал старший брат: попросить отца купить проклятого сокола и будь что будет. Сам так хотел, но ведь нет, нужно было самому идти приручать птицу. При этом зная, что они не собаки, не лошади, и даже не ленивые коты.

Шаркая носками по траве, Эдмунд подобрал купленную в Ланниспорте клетку. Сделанная из тонких прутиков, она была покрыта позолотой, а маленькая дверца покрыта гравировкой из переплетений ветвей и листьев. Может нужно было взять с собой рогатку и вспомнить детство? Сбить сорокопутку мелким камушком, а лучше несколько, чтобы Вилеон смог из дюжины вылечить хотя бы одну. Так было бы проще, но нутро не позволяло.

У левого уха захлопали крылышки. Эдмунд воздержался, чтобы не повернуть головой, лишь краем глаза посмотрел на севшую на плечо птичку. Она глядела на него правым глазком, слегка дергая головой, и весело запела.

— Спасибо, — улыбка коснулась его лица, когда он бережно коснулся маленького клюва, а потом медленно провел пальцем вдоль головы. — Зерна? — Она затрясла головой, нахохлила перья, выражая протест. — Ну как хочешь.

А вот Кабаниха пропала: Эдмунд заметил это только сейчас. Озадаченный произошедшим, он вертелся по кругу, из-за чего сорокопутке пришлось ненадолго взлететь и недовольно клюнуть его в шею.