Дьявол как Иисус Украины или вечер накануне подписания Ассоциации ЕС и Украины

Быль, рассказанная фем-активистом, куратором оупен—арт-пространства городского смысла, киевлянином в третьем поколении, Кисей Флак (по паспорту Тарасом Пердущенко)

… в одном районе в Киевe показывался часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет, пьянствует, болтает про «братские народы», и про то, что, де, нехорошо бомбить Горловку и Донецк, новости с каналов путинских пересказывает... и вдруг пропадет, как в воду, и слуху нет. Поговаривали, то в Сирию, то на Донбасс, то в Африку в составе ЧВК всяких вербовался. И никакой на него управы не было! Сколько раз бдительные хуторяне звонили писали ходили в СБУ да только не было никакой управы на этого подлеца! Как заговоренный... Вот его нет, а вот... Там, глядь — снова будто с неба упал, рыскает по улицам. Понаберет встречных козаков, за Рашку агитирует: хохот, песни, деньги сыплются, водка — как вода... Пристанет, бывало, к красным девушкам: надарит трусов хлопчатобумажных, совсем против моды европейской (в Европе модны были в тот год кружевные) — девать некуда! Правда, что сознательные девушки немного призадумывались, принимая подарки: Брюссель знает, может, в самом деле перешли они через нечистые руки.

Родная тетка моего деда, содержавшая в то время арт-пространство, в которое часто заглядывал Москалюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков. Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои бледные финно-угорские брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги Евросоюз знает куда; а возьмешь — так на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с шлемом на голове, и давай агитировать за ДНР, да говорить, что, мол, вся европейская интеграция зря, да и вообще смущать дух украинский. Еврокомиссия с ними тогда, с этими подарками! Но вот беда — и отвязаться нельзя: бросишь в воду — плывет партбилет «Единой России» или крестик православный поверх воды, и к тебе же в руки. В селе был гей-клуб, чуть ли еще, как вспомню, не немецкого дауншифтера, который приехал на немецкую зарплату дешевый украинский хлеб кушать да парубков местных евроинтегрировать. Жил тогда при клубе секретарь гей-ячейки, активист, блаженной памяти Синя Бло. Заметив, что Москалюк и на годовщину подписания Ассоциации с ЕС не бывал в гей-клубе, задумал было пожурить его — наложить покаяние и стать волонтером по сбору средств на АТО. Куды! насилу ноги унес. «Слушай, активист! Загремел Москалюк ему в ответ, — знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если не хочешь, чтобы гомосексуальное горло твое было залеплено гетеросексуальною malafioi!» Что делать с окаянным? Фем-активист Синя Бло объявил только, что всякого, кто спознается с Москалюком, станет считать за православного, гетеросексуалиста, врага Европейской церкви и всего человеческого рода.

… а еще был в Малороссии, в тех же местах, хитрый хохол, которого люди звали Петром Европейцем; может, оттого, что никто не помнил ни отца его, ни матери, а в Европе в то время отменили слова «отец» и «мать». Говорили, правда, что они на другой же год померли от ракетного обстрела со стороны Новороссии, где шалили россиянские «ихтамнеты»; но тетка моего деда, которая как раз устроилась куратором неправительственной организации «Фемена или Свободу женщинам Украины», знать этого не хотела и всеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге. Она говорила, что отец его и теперь на Ростовщине, был в плену у лугандонов, натерпелся мук Бог знает каких и каким-то чудом, переодевшись хипстером, дал тягу. Чернобровым дивчатам и молодицам, сечивым казакам Абрамсонам да Изянсонам, которых много в то время развелось на Украине, мало было нужды до родни его. Они говорили только, что если бы одеть его в кружевные трусы, затянуть радужным поясом, надеть на голову беретик, как в парижанина, привесить к боку айфон, дать в одну руку ноутбук, в другую барсетку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков европейских. Но то беда, что у бедного Петруся всего-навсего была одна серая «Моторолла», в которой было меньше памяти, чем у иного жида — совести. И это бы еще не большая беда, а вот беда: у старого Коржа, у которого Петрусь работал уборщиком — Корж являлся распорядителем нетворкинга в Киеве - была дочка-красавица, какую, я думаю, вряд ли доставалось вам видывать. Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с русским, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что тощенькие щеки киевляночки были бледны, как ядерный гриб над Хиросимою, когда, умывшись Божим гневом; что брови выщипаны и редки, словно успехи экономического развития Украины в период с 2014 по 2056 года; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы читать актуальную феминистическую поэзию про токсичных парубков; что волосы ее, черные и кудрявые, как крылья Венедиктова (ну, только черные), и мягкие, курчавыми кудрями спадали на куртку «Адидас», привезенную батькой из Польши. Эх, не доведи Господь возглашать мне, что уже в следующем году Украина станет полноправным членом ЕС, если бы, вот тут же, не расцеловал ее, несмотря на то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу. Тем более, что дочь Коржа записалась в группу «Фемен» и активно участвовала во всяких акциях и хепенингах в поддержку всего хорошего против всего плохого — то голой по улице пробежит, говном обмазавшись, то на бутылку сядет, прокукарекав, то на сиськах напишет что похабное... От того все хорошо знали, как хороша дивчина и все парубки района — кого еще в АТО не забрили, которое каждый год должно было закончиться окончательным разгромом русских оккупантов — хотели, чтобы она подудела им в ту дудку, где всего одна дырка, «Слава Украине» Ну, если где парубок и девка живут близко один от другого... сами знаете, что выходит.

Бывало, ни свет ни заря, следы красных мокасин Петруся приметны на том месте, где раздобаривала Пидарка с своим Петрусем. Но все бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как русский дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в новой трешке Коржа в новострое, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в тонкие губки козачки, и тот же самый русский, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился Майдан! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты. Одеревенел Корж, разинув рот и ухватясь рукою за двери. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно, хоть он и возбудился слегка, поскольку сам, как участник НПО, неоднократно участвовал в хеппенингах «Украина за сексуальное разнообразие». Но одно дело хеппенинг и акционизм за деньги, другое же — своя, родная кровиночка, дочь от дорогой супруги, сечевой казачки Цили Наимовны Хамбельспаузн... Ему почудился он громче, чем удар ракеты «Буратино» об Сирию, которым обыкновенно в наше время мужик развлекается, когда ему дома делать не хер. Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидаркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся! Мы же все свои, украинцы! Нам надо вместе противостоять русской агрессии и защищать Европу от большевистско-финно-угорских орд! Кто остановит танки под Донецком и бурятов под Луганском? Окститесь, тятя, жё вуз ан при!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты в подъезд, а потом в лифт, где было изрядно насрано на десятом году революции Достоинства, но все знали, что то срут москали: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами на микрорайоне, то слушай, Петро: ей-Богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раз обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, представитель общественных организаций и активист Майдана, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав с пятого этажа, но выжил. Вот тебе и доцеловались!

Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по Киеву что к Коржу повадился ходить какой-то лях из Министерства по делам присмотра за Украиной, обшитый золотом, с мобилой, с тачилой, с ботинками «Мартенс», карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым Тарас из Львива, отправляется каждый день в Польшу на сбор клубники. Ну, известно, зачем ходят к европейски ориентированному отцу, когда у него водится чернобровая дочка. Лях этот, глава Департамента украинской интеграции в Европу, намерен был просить у Коржа согласия на перемену пола Пидарке с тем, чтобы она, став красивым парубком, отдала ляху свои руку, сердце и то, чем каждый уважающий себя христианский украинец должен гадить на москаля, чтоб тому пусто было! Вот один раз Пидарка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего:

«Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! смс-ни Петрусю, мое золотое дитя, и пусть твой месадж будет быстр как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя, токсичная травма наносится мне прямо сейчас и, хоть я и пытаюсь её изжить, не позволяет мне ощущать адекватное присутствие в современном городском пространстве. Не один рушник вымочила я мохитой с петрушкой и слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. И родной отец — враг мне: неволит идти за нелюбого ляха-европейца по homo-обряду. Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут все становится на колени и петь «Слава Украине» вместо веселых песен Кости Меладзе и Верки Сердючки. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня, как бойца АТО, что перепил и взорвал гранату в землянке, когда снимал ролик для Тик-Тока. Темная, темная моя будет хата по ипотеке: из кленового дерева, и вместо трубы символ ЕС будет стоять на крыше!».

Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро, когда невинное дитя лепетало ему Пидаркины речи.

«А я думал, несчастный, идти в Крым и Туречину, навоевать золота на армянских землях в составе оккупационного корпуса Азербайджана... совершать диверсии против русских оккупантов в Крыму... и с добром приехать к тебе, моя красавица. Да не быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и свидетелей не будет на той свадьбе; москаль прокрячет вместо попа надо мною; плантация клубники будет моя хата; крыша завода в восточной Германии — моя крыша; полицейский в Португалии выклюет за отсутствие разрешения на работу мои карие очи; вымоют холодные воды рыбзаводов в Ирландии козацкие косточки, и ветры в окно кабины дальнобойщика высушат их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже, видно, Путляра велел, — пропадать так пропадать!» — да прямехонько и побрел в гей-клуб.

Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в гей-клубе, да еще в такую пору, когда добрый человек идет на Майдан-98 получать утреннюю порцию каши, и выпучила на него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он бутылку «Шато Бардо» 1786 года мало не с полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Вино, пусть и европейское, щипало его за язык, привычный к водке, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул от себя бутыль на землю. «В эфире новости Первого канала! Полно горевать тебе, козак!» — загремело что-то басом над ним. Оглянулся: Москалюк! у! какая образина! Волосы — щетина, очи — как у вола! «Знаю, чего недостает тебе: вот чего!» Тут брякнул он с бесовскою усмешкою кожаным, висевшим у него возле пояса, кошельком. Вздрогнул Петро. «Ге-ге-ге! да как горит! — заревел он, пересыпая на руку червонцы. — Ге-ге-ге! да как звенит! А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких цацек». — «Дьявол! — закричал Петро. — Давай его! на все готов!» Хлопнули по рукам. «Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору: завтра подписание Ассоциации Украины с ЕС. Одну только эту ночь в году и цветет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать о полночи в Гейском овраге».

Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зерен, а украинцы - введения 90-дневного «безвиза» с ЕС, как дожидался Петрусь вечера. То и дело что смотрел, не становится ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солнышко, — и что далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день Гобжий потерял где-нибудь конец свой. Вот уже и солнца нет. Небо только краснеет на одной стороне. И оно уже тускнеет. В поле становится холодней, как в Киеве зимой после того, как мозкали запустили свой проклятущий газ в обход Украины. Примеркает, примеркает и — смерклось. Насилу! С сердцем, только что не хотевшим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым лесом в глубокий яр, называемый Гейским оврагом. Мозкалюк уже поджидал там. Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу. Вот и ровное место. Огляделся Петро: никогда еще не случалось ему заходить сюда. Тут остановился и Мозкалюк.— Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них документов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же появится документ об Ассоциации ЕС с Киевом, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.

Петро хотел было спросить... глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда папок, все чудных, все невиданных; словно радугою покрашенных, тут же и простые листья скромного докУмента ЕС-Украина-Ассоциация. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.— Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое ж тут диво? Не вздумала ли москальская рожа посмеяться? Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.«Теперь пора!» — подумал Петро и протянул руку. Смотрит, тянутся из-за него сотни мохнатых москальских рук также к документу ЕС-Украина, а позади его что-то перебегает с места на место. Зажмурив глаза, дернул он за папку и документ остался в его руках. Все утихло.

На пне показался сидящим Мозкалюк, весь синий, как мертвец, и завернутый во флаг Российской Федерации. Хоть бы пошевелился одним пальцем. Очи недвижно уставлены на что-то, видимое ему одному только; рот вполовину разинут, поет вполголоса «Россия великая наша держава» и ни ответа. Вокруг не шелохнет. Ух, страшно!.. Но вот послышался свист, от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью и послышалось «В эфире новости Первого Канала, и вас приветствую я, Катя Андрее»...

Лицо Москалюка вдруг ожило; очи сверкнули. «Насилу воротилась, русская! — проворчал он сквозь зубы. — Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавец: делай все, что ни прикажет, не то пропал навеки!» Тут разделил он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках. Москалюк ударил кулаком, и стена зашаталась. Большая черная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кинулась в глаза им. «Не бесись, не бесись, единороска!» — проговорил Москалююк, приправив таким словцом на тувинском языке, что добрый человек и уши бы заткнул. Глядь, вместо кошки старичок, с лицом гладким, как яблоко, в которое уколы ботекса делали, весь благообразной неприметной внешности, в костюмчике и мнекает все время. Мне мне гмне мне... нашим мне мн гмн мгнм партнеры... «Славный красавец!» — подумал Петро, и мурашки пошли по спине его.

Ведьмак вырвал у него папку с договором об Ассоциации ЕС и Украины из рук, наклонился и что-то долго шептал над ним, вспрыскивая какою-то водою. Искры посыпались изо рта; пена показалась на губах. «Бросай!» — сказала он, отдавая папку ему. Петро подбросил, и, что за чудо? — документ не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна. «Здесь!» — глухо прохрипел старик; а Москалюк, подавая ему заступ, примолвил: «Копай здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу не снилось! И трусы кружевные для зазнобы твоей! И барбершоп во Львове! И билеты в Венскую оперу! И вид на жительство в ЕС для тебя и Пидарки!». Петро, поплевав в руки, сначала сгонял лысого, потом схватил заступ, надавил ногою и выворотил землю, в другой, в третий, еще раз...

Копать Петро был привычный, он 20 лет ездил на сельхозработы то в Польшу то в Румынию, в ожидании окончательного принятия Укракины в ЕС, которое намечалось каждый год, но каждый же год откладывалось из-за интриг и козней москалей, конечно же. Ну вот и пригодились европеан воркинг скилс, думал Петро, копая ожесточенно, словно украинка, которая ложится ртом на амбразуру креативного будушего в ЕС в «глори хол». Ага, что-то твердое!.. Заступ звенит и нейдет далее. Тут глаза Петруся ясно начали различать небольшой, окованный железом сундук. Уж не мина ли это, оставленная во время оккупации Украины советскою властью?! Надо постукать! Если взорвется, точно мина! Уже хотел он было достать предмет рукою, но сундук стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем. «Нет, не видать тебе золота, дорогой украинский партнер, покамест не достанешь крови человеческой!» — сказал ведьмак и подвела к нему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В сердцах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повесило... Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку...— А что ты обещал за девушку?.. — грянул Мозкалюк и словно пулю посадил ему в спину. Тут со всех сторон закричали, завопили голоса:

«Убей, убей его... ты думаешь он брат тебе, но это ложь! Он лугандон! Це не чиловик! Це хуже гада, це змея! Убей, убей его! Режь! Ааа-а-а-а! Даунбас! Колорад! Жги режь бей! Раздави насекомое! Трусики, трусики, деньги, деньгиденьгиденьгиденьгиденьги, РЕЖЬ!!!»

Ведьма топнул ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. И на всем этом горела надпись: «Minskie soglashenia»...

Глаза Петруся загорелись... ум помутился... Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь братца брызнула ему в очи... Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьмак, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пил из него кровь, распевая песни Русланы... Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, раскалившись, дрожало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись из сил, вбежал он в свою однушку на окраине Киева и, как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его. Два дни и две ночи спал Петро без просыпу.

Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги из МВФ, из которого кредит на развитие Украины не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом и пачками евро. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу... Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.

Увидел Корж мешки и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли не любил его? да не был ли у меня он как сын родной? Да мы ведь украинцы братья друг другу навек! Да мы вместе сила да мы друг друга не обманем да не предадим а если что плохое и случается то москалюки виноваты» — и понес хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидарка стала рассказывать ему, как проходившая мимо Киева разведывательно-диверсионная группа из ЛНР украла Ивася. Но Петро не мог даже вспомнить лица его: так обморочил проклятый ведьмак Путляра!

Мешкать было незачем. Поляку дали под нос дулю, хоть он и верещал про ущербный восточнославянский менталитет и поскреби украинца найдешь русского азиата с их монгольскими хитростями, да и заварили свадьбу: напекли донатсов да митболов, нашили джинсов в обтяжку да вышиванок, выкатили бочку кальвадоса; посадили под стол — чтобы не как встарь, как под русскими! - молодых; разрезали чикенпай; брякнули в индимузыку, диджеи, территории смысла, перфомансы — и пошла потеха...В старину Евросвадьба водилась не в сравненье с нашей. Тетка моего деда, которая перед тем, как за него пойти, сама мужиком была — смену пола ей ЕС оплатил - бывало, расскажет — люли только! Как дивчата, только в нарядном головном уборе из желтых, синих и розовых стричек, голые, скачут, бензопилаmи крест на горе в Киеве срезая да плакаты в поддержку актуальных режиссеров в трубочку сворачивают да в kissku себе пёхают. Как парни, накрасившись, в губы лижутся с парнями. Как плясали молодицы, с сумочкой Прадо на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывала камера, ведшая трансляцию в Инстаграмм, да цокали золотыми туфельками, который все украинки могли себе позволить и позволяли!.. заказывали, посмотрев красную дорожку Одесского кинофестиваля 2019. Как парубки, в сбруе из кожи, и радужных нашлепках на гульфиках, рассыпались перед европейскими туристами — пенсионерами из Бельгии да Германии - мелким украинцем и подпускали газку. Сам Корж не утерпел, глядя на молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С гранатометом в руках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на голове, вышел старина ночью в поле, да как вдарил по школе в бесовской Горловке, да так, что аж пяток маленьких лугандонов без ручек и ножек остался. Це било дело! Це била потеха!. Чего не выдумают украинцы навеселе! Начнут, бывало, наряжаться в хари — Боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним переодеваньям, что бывают на свадьбах наших. Да и бегут на площадь, ментов жечь! С кастрюлями на головах, с терками заместо защиты от пуль... Что теперь? — только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой чертом, начнут сперва целоваться да пёхаться, а после ухватятся за чубы... А их потом обоих бензином обольют да подожгут и на камеру для Ютуба снимут! Даже в шутку не думай украинец москалем чи жидом наряжаться! Бог с вами! смех нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и татарские платья: все горит на них, как жар... А как начнут дуреть да строить штуки... ну, тогда хоть святых выноси.

С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание. Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня, да и поджег... пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье... Ожогов получила 60 процентов тела, ожогов третьей степени... Вот веселье было, скажу я вам! Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке. А как весело было, когда в город шли, да чиновников ловили?! Сразу сажали в мусорный бак, голову камнем мозжили, а в мозги нужду всем округом справляли! Ну а после снова ментов жгли! И так и в тот раз повеселилися! Словом, старики не запомнили никогда еще такой веселой свадьбы.Начали жить Пидарка да Петрусь, словно европеец с европейкой. Всего вдоволь, все блестит, евроремонт сделали сразу, пристройку к хате на первом этажу в три этажа, шлагбаум перед парковочным местом поставили и будку с инструментами в бывшую песочницу дворовую установили... Огород в центре города разбили и баклажаны там стали выращивать, большие, как европейские перспективы Украины, которая вот -вот, в 2078 году, должна была стать ассоциированным членом ЕС, но, к сожалению, подписание ассоциации сорвалось, потому что опять нагадили русские.

Однако же завистливые совки качали слегка головами, глядя на житье их. «От москалюк не будет добра, — поговаривали все в один голос в анонимных чатах да на форумах в Интернете — Откуда, как не от искусителя, пришло к украинцу богатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот день, когда разбогател он, Москалюк пропал, как в воду?» Говорите же, что люди выдумывают! Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с ним сделалось, Еврокомиссия знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Даже срать в Фейсбуке перестал! Все думает, как будто он образованный какой, и как будто бы хочет что-то припомнить.

Когда Пидарке удастся заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит на мешки — «постой, постой, позабыл!» — кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот-вот все сызнова приходит на ум... и опять все ушло. Кажется: сидит в шинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка, как лицо Путлера. Кто-то подходит, бьет по плечу его, зовет на Майдан послушать новый трек певицы Русланы... но далее все как будто туманом покрывается перед ним, будто покурил хмурого он... Пот валит градом по лицу его, как с туриста в аэропорту Антали, и он в изнеможении садится на свое место. Чего ни делала Пидарка: и совещалась с психоаналитиками, и в свинг-клуб водили, и в Польшу на шоппинг ездили, — ничто не помогало.

Так прошло и лето. Много украинцев поехали на заработки в Италию, Португалию да Польшу, работать на платнациях, нивы жать, те, что побогаче, в Канаду подались на лето мувингом «косарей» двадцать в сезон поднять... В Киеве пропала горячая вода. В хатах похолодело. Радужные флаги то сям, то там, словно символы гей-клубов, пестрели по полю. Попадались по дороге и туристы, которые ехали за своими секс-удовольствиями. Верховная Рада разрешила проституцию, чтобы стимулировать экономику. Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот до чего доводит Украину влияние северного соседа с его отвратительным климатом! Вот уже в ясный морозный день тиктокеры, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливалися по снеговым кучам, останавливаясь то там то здесь, чтобы наснимать потешных видео маде ын Юкрайн, между тем как матери их работали служанками да санитарками в Италии, а отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком морозец или купить водки да сала на деньги, присланные женою, которая еще не обосновалася в Европе настолько, чтобы снова выйти замуж за какого-нибудь ляха, и, как это они называли, «отключить супружника от финансовой трубы как Путляра Украину от газовой». Наконец снега стали таять, а Украину так и не приняли в ЕС, а Петро все тот же, и чем далее, тем еще суровее.

Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в ноги мешки с евро и тринадцать флажков Евросоюза. Одичал, оброс волосами, перестал краситься, и брить ноги, стал страшен; и все думает об одном, все силится припомнить что-то; и сердится и злится, что не может вспомнить. Часто дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнесть какое-то давно забытое слово, — и неподвижно останавливаются... Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет и кусает себе руки, кричит, словно специалист по Украине на «Общественном Российском телевидении» и в досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука... Что это за напасть Еврокомиссионная? Жизнь не в жизнь стала Пидарке. Страшно ей было оставаться сперва одной в хате, да после свыклась бедняжка с своим горем. Но прежней Пидарки уже узнать нельзя было. Поправилась она, круглой стала в бедрах да груди, перестала выглядеть асексуально. Раз кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти к чудом уцелевшему на Украине русской докторице — в больницах теперь только два отделения было: «лечение еврофлагом» и «народная медицина» - жившей в Гейском овраге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни благодаря какому-то «профильному медицинскому образованию».

Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху идти с собою. Это было ввечеру, как раз накануне очередного и теперь уже точно безповоротного Подписания Ассоциации с Европейским Союзом. Петро в беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи. Как вот мало-помалу стал приподниматься и всматриваться. Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидарки. «Вспомнил, вспомнил!» — закричал он в страшном веселье и, размахнувши топор, пустил им со всей силы в русского врача. Топор на два вершка вбежал в голову несчастной женщины и та рухнула, как подкошенная. Старуха умерла, и дитя лет семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посреди хаты... Простыня слетела. «Ивась!» — закричала Пидарка и бросилась к нему; но привидение все с ног до головы покрылось кровью и осветило всю хату красным светом... В испуге выбежала она в подъезд; но, опомнившись немного, хотела было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что не под силу было отпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадили дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, - весь евроремонт испорчен! - и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. А поверх кучки пепла — билет в Лодзь лоу-костом, годовой контракт на сбор клубники, одни кружевные трусики с дыркой на том самом месте, откуда всякий уважающий себя украинец должен вывалить свое gomno на москалей, и половинка билета в Венскую оперу. Кинулись к мешкам: одни битые черепки лежали вместо евро! И поверх записочка:

Но никто ничего не понял, потому что написано то было на кацапско-москальском наречии, отмененном на Украине еще в лохматом 1992 году. Выпуча глаза и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли украинцы, будто вкопанные в землю. Такой страх навело на них это диво.Что было далее, не вспомню.

Пидарка дала обет ехать в ЕС в Амстердам и устроиться в квартале красных фонарей; собрала оставшееся после имущество, и через несколько дней ее точно уже не было на Киеве. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Амстердама козак, где работал грузчиком в порту, рассказал, что видел в квартале красных фонарей «госпожу», растолстевшую, в которой земляки по всем приметам узнали Пидарку; что будто еще никто не слыхал от нее ни одного слова; что пришла она в Амстердам пешком и принесла оклад к иконе Еврокомиссии, и по дороге заходила помолиться в Страсбург и Брюссель к официальным учреждениям ЕС. Позвольте, этим еще не все кончилось. В тот самый день, когда пропал Петрусь, показался снова Москалюк; только все бегом от него. Узнали, что это за птица: никто другой, как Путяра, принявший человеческий образ для того, чтобы губить украинцев; а как на Украине все грамотные и смотрят канал «Интер» и знают, кто главный враг украинца, то вот так нечистый и приманивает к «русскому миру» украинских молодцов. Того же году все украинцы побросали земли свои — их все равно правительство продало - и перебрались в ЕС на сельхозработы; но и там, однако ж, не было покою от проклятого Москалюка. Тетка покойного деда говорила, что именно злился он более всего на подписание Ассоциации с ЕС, и всеми силами старался выместить все на украинцах. Раз трудовая диаспора собралась в шинок в Польше после трудного рабочего дня и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, котел с вегги-бойлами и ризотто. Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и про чуда, будто бы, есть в каких-то странах центральное отопление, то то уж совсем чудеса. Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно всем, — что вегги-боул поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся финно-угорские усы значительно заморгали на присутствующих. Все тотчас узнали на вегги-боуле рожу Москалюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит подписать договор о вступлении Украины — ну, того, что от нее осталось — в ОДБК и поехать спасать алавитов... Честные старшины за шапки да скорей восвояси. В другой раз сам бывший староста Петро Порошенко, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою бутылью, не успел еще раза два достать дна, как видит, что бутыль кланяется ему в пояс. Черт с тобою! давай креститься!.. А чарка ему:

- Чо ты крестишься! Вальцман твоя фамилия и отец твой Вальцман, директором автопарка в Бендерах был!

И точно! Вспомнил все Петр, за менорой побежал. А тут с половиною его тоже диво: только что начала она замешивать мацу в огромной кастрюле, вдруг та выпрыгнула. «Стой, стой!» — куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядку по всей хате... Танцует «Семь сорок», похахатывает! Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам. И даром, что отец Володимер Зеленьский ходил по всему селу с менорою и гонял москальского черта мясным с молочным по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене и пишет анонимные комментарии с целью повлиять на выборы в на Украине. Да чего! Вот теперь на этом самом месте, где стоит Еврорегион наш, что раскинулся от Киева до Киева, в окружении дружественных Черниговской, Донецкой, Харьковской и прочих Еврорегионов, наше, кажись, все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо почерневшей площади Майдана, которое нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и Путляра, — нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, — так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные плечевые проститутки стаями подымались из придорожных рощ и с диким криком метались по городу...

В. Лорченков и Н. Гоголь

(c) из романа Учерьъёсы Сугона