ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ НА НОЧЬ
рассказ
- Ты любишь стихи?..
Я открываю глаза. Майское утро. Передо мной маячит физиономия, натурально, орка: нос приплюснут и скособочен, верхнюю губу пересекает розовый шрам. Общее впечатление немного портят очки: интеллигентный орк.
- Ты ведь любишь стихи? – более настойчиво повторяет орк.
Я неопределенно мычу. Накануне я выехала из расположения батальона под Мариуполем, где, с непродолжительными отлучками, провела более полутора месяцев битвы за город. Моя донецкая квартира к этому времени ушла, поэтому я остановилась у Гены Горелика. Там же квартировали несколько парней-лимоновцев, в том числе орк, которого вообще-то звали Олегом, позывной – «Макаревич». Парни легли вповалку, а мне Гена выделил отдельную спальню. Но Макаревича это не смутило – с первыми лучами солнца он зашел ко мне поговорить о поэзии.
- Хочется опохмелиться. – Честно пояснил Макаревич. – Подкинь мне на водку, а за это я прочитаю тебе свои стихи.
Я едва не расхохоталась. В довоенной жизни скорее мне платили за то, что я слушаю или читаю чужие стихи. Вовсе не наоборот. Впрочем, стихи Макаревича я бы послушала и бесплатно, но…
- На водку денег не дам. Надо будет сходить в магазин и купить еды на завтрак… Но это, скорее, я сделаю сама – или попрошу Гену.
Нет, я вовсе не трезвенница, и денег для Макаревича мне жалко не было. Но садиться на стакан с утра – бессмысленное похабство, и я не собиралась поощрять в этом Олега. Тем более что человека этого есть за что уважать: сорвав в четырнадцатом году концерт певца Макаревича (оттуда и позывной) за поддержку рокером украинских войск, Олег сел на несколько лет в тюрьму. А после освобождения отправился добровольцем на Донбасс. Лицо ему порвало взрывом украинской гранаты, во время боев за Мариуполь.
Прошел год. За это время Макаревича догнала медаль за Мариуполь, а также его ранило еще дважды; один раз – аккурат под Новый год. Мы с товарищами приезжали к нему в больницу, привозили йогурт и форму взамен одежды, срезанной с тела кровавыми лохмотьями. Олег встречал все это с детской признательностью; а мне все время казалось, что это мы ему должны.
Еще Макаревич имел ряд дурных привычек, и потому то и дело косячил. Командир ему эти косяки прощал – но после битья. Я никак не могла понять, почему Олег позволяет себе уходить в отрыв, после которого приходится позволять командиру подобное, с собой, обращение. В моих глазах он был, да и остается – героем.
Как-то раз я увидела запись избиения Макаревича – офицером – на видео. Смотреть на это было стыдно за обоих, вскипала кровь.
Офицер орал и дрался, Макаревич принимал это с настоящим смирением.
А ведь он, дурашка, не орк, а просто русский народный святой, блаженный – подумалось мне.
Мы с Макаревичем не просто друзья, но и собратья по перу. Поэтому я показала ему свой рассказ, пока Олег отвисал в группе быстрого реагирования; то есть не удерживал опорников, которые позже назовут его именем, не получал ранений, не злоупотреблял в увалах – в общем, скучал. «Ты написала правду… Только одно замечание – герой на войне или лжец, или мертвый. Пока живой – никакой не герой. Просто кусок затюканного этой жизнью мужика…»
Он был прав, конечно – на войне героем назвать можно едва ли не каждого. Каждый преодолевает страх смерти, преодолевает себя. Каждый – под этой смертью ходит. Но называют героями, действительно, или лжецы – себя, или мертвых – все остальные.
А еще мне вспомнилось – как Макаревич, придя в увольнение и напившись своей водки, метался на нарах в бункере в бесплодных атаках на Красногоровку. Тогда я подошла к нему и попросила угомониться. Олег же открыл на меня свои белесые финно-угорские глаза, - он родом из Коми, а по крови мордвин, - и попросил: «Поцелуй меня на ночь».
