Наталия Курчатова

- А я вас знаю! – выпалила я из своего партера этому богатырского роста человеку, будучи готова к тому, что он попросту не расслышит. Человек посмотрел на меня с веселым интересом и улыбнулся.

С гвардии сержантом Андреем Морозовым мы познакомились после похорон командира снайперского взвода Андрея «Скрипача» Куцкого, погибшего на позициях 9 полка - якобы застрелившись из своей снайперской винтовки.

Морозов, былинной стати породистый русак под два метра ростом – бородатый, синеглазый, с округлым иконописным лицом – приехал на Донбасс из Москвы еще весной четырнадцатого. Угодил к «казакам», которые приняли его за шпиона, сутки провисел распятым на оконной решетке. Перед тем, как отрубиться, сказал: «Если я у вас тут умру, бандеровцев за Днепр будете гнать сами…»

Сами не справились – и Морозов вернулся на войну.

Человек словно из русской сказки, но не академического сборника, а той, что рассказывают детям: где добро обязательно побеждает зло.

Облик его и характер, на первый взгляд, не очень вязался со стилем его публицистики: хлестким, мрачноватым, едко остроумным и бесстрашным. Порой невозможно было с ним согласиться, но не отметить класс рассказчика было нельзя. Кажется, в тот же вечер мы схлестнулись с Андреем на какую-то тему… впрочем, дальнейшему общению это не повредило. Несколько последующих лет Морозов был одним из самых компетентных и надежных моих контактов среди военных. Так было и в глухие годы непризнанного Донбасса, и в пару первых лет спецоперации, принявшей черты большой войны – как и предсказывал Морозов. Его взгляд – и мой на него взгляд – в значительной степени определил тот, что ли, экзистенциальный дрейф, который происходил со мною: постепенно покидая матрицу расхожего освещения событий на Донбассе нашим телевизором, я, словно полярник на льдине, теряла связь с титулованными коллегами ради фантастического обетованного острова, своего рода – земли Санникова на вулкане войны, в которую превратился Донбасс.

…- Живой! Да ты живой! – мужчины обнимаются в тесном подвальном помещении.

Оба – действующие военные, добровольцы. Один, брюнет помоложе, вскоре будет пьян с пары бокалов, второй, седеющий шатен с манерами представителя московского среднего класса и позывным из «Дюны», поразит меня репликой:

- Я почувствовал некий жизненный тупик. А тут – война. Помимо убеждений, скажу честно… это был способ преодолеть тупик.

Неожиданный способ «преодолеть тупик» - уйти воевать в артиллерию, а оттуда – в штурмовики.

Это мой четвертый Новый год в Донецке, за пропуском 2021/22, когда я уехала на Большую землю по семейным. И второй – совершенно, безо всяких скидок, военный.

Если в новогодье 19/20 я бестрепетно метнулась из центра на поселок Северный, и только там застала стрельбу, если в 20/21 мы с товарищем и его таксой прогулялись после гостей по городу в заснеженной тишине, то… в прошлом году в дом на бульваре Пушкина, где я ночевала, пришли чешские ракеты «Вампир» - и в ту же ночь атакой «Хаймарсов» сложили военную располагу в Макеевке, множество жертв. А в этом, спустя какие-то минуты после боя курантов, ракеты и «Хаймарсы» снова пришли по центру, разгромив гостиницу «Донбасс Палас».

Те мои друзья, к которым я четыре года назад ездила на Северный, сейчас воюют, оба – и муж, и жена. Муж был уже был тяжело ранен.

Тот товарищ, с таксой которого мы гуляли по Донецку всего три года тому, к слову – университетский преподаватель – тоже на фронте. Где такса? Надеюсь, с нею все хорошо.

- Ты любишь стихи?..

Я открываю глаза. Майское утро. Передо мной маячит физиономия, натурально, орка: нос приплюснут и скособочен, верхнюю губу пересекает розовый шрам. Общее впечатление немного портят очки: интеллигентный орк.

- Ты ведь любишь стихи? – более настойчиво повторяет орк.

Я неопределенно мычу. Накануне я выехала из расположения батальона под Мариуполем, где, с непродолжительными отлучками, провела более полутора месяцев битвы за город. Моя донецкая квартира к этому времени ушла, поэтому я остановилась у Гены Горелика. Там же квартировали несколько парней-лимоновцев, в том числе орк, которого вообще-то звали Олегом, позывной – «Макаревич». Парни легли вповалку, а мне Гена выделил отдельную спальню. Но Макаревича это не смутило – с первыми лучами солнца он зашел ко мне поговорить о поэзии.

- Хочется опохмелиться. – Честно пояснил Макаревич. – Подкинь мне на водку, а за это я прочитаю тебе свои стихи.

Я едва не расхохоталась. В довоенной жизни скорее мне платили за то, что я слушаю или читаю чужие стихи. Вовсе не наоборот. Впрочем, стихи Макаревича я бы послушала и бесплатно, но…

- На водку денег не дам. Надо будет сходить в магазин и купить еды на завтрак… Но это, скорее, я сделаю сама – или попрошу Гену.

Нет, я вовсе не трезвенница, и денег для Макаревича мне жалко не было. Но садиться на стакан с утра – бессмысленное похабство, и я не собиралась поощрять в этом Олега. Тем более что человека этого есть за что уважать: сорвав в четырнадцатом году концерт певца Макаревича (оттуда и позывной) за поддержку рокером украинских войск, Олег сел на несколько лет в тюрьму. А после освобождения отправился добровольцем на Донбасс. Лицо ему порвало взрывом украинской гранаты, во время боев за Мариуполь.

Когда попадаешь в Нижний Новгород, первое, что бросается в глаза – даже не открыточный исторический центр, но простор. Широта. Вид с верхних набережных, с торжественной Чкаловской лестницы, будто копированной прямиком в фильм «Звездные войны», с канатной дороги над Волгой - на слияние двух больших русских рек.

Когда я захожу в палату к Захару Прилепину, отмечаю, что она, хоть и отдельная – очень маленькая. Две кровати, одна – не застелена. У кровати Захара – стопка книг. На столе иконы. Жалюзи на окнах. Темновато.

- Тебя хоть спускают гулять? – вырывается у меня.