Воображение свободы Сергея Давыдова
Был востребованным российским драматургом, стал — квир-мигрантом в Германии; сценаристом, автором антивоенных стихов и пьес, а еще сочинителем знаменитого «Спрингфилда», квир-романа о «подкошенном поколении». Как жажда свободы привела Сергея Давыдова, парня из провинциального Тольятти в московский актуальный театр, в большую литературу, в другую страну.
В середине мая 2024 года в России, в книжных магазинах появилась книга прозы, которую удобней рассматривать, а не читать. Некоторые слова, предложения и даже абзацы в этом небольшом романе закрыты черными плашками, — так издатели решили сделать видимыми требования кремлевской цензуры. На взгляд государственных моралистов главная опасность книги состоит в том, что это квир-роман. Сочинение, рассказывающее о любви и надеждах двух российских студентов, которые живут и еще не знают, что скоро войска их страны вторгнутся на территорию Украины, сделав многие мечты невозможными.
Этот текст проделал довольно прихотливый путь: вначале публикация в личном блоге писателя, затем зарубежный релиз.
Роман о буднях молодых геев в Самаре и Тольятти получил восторженные отзывы критиков, и по сей день отлично продается на виртуальных торговых площадках и в книжных вне России. И вот, наконец, российская премьера, — книга купированная, изуродованная требованиями цензуры.
Она называется «Спрингфилд». Ее автор — Сергей Давыдов, еще относительно недавно молодой успешный российский драматург, а ныне квир-мигрант, человек вынужденный покинуть родину и теперь строящий все заново в Германии.
Как и почему появился «Спрингфилд», как роман изменил жизнь Сергея, как изменился сам Сергей, в начале 2023 года покинув свою родину?
«Спрингфилд». Написан на русском, в данный момент переводится на испанский и французский, может быть, скоро появится и немецкий перевод. Этот роман именуют «романом поколения», — по крайней мере, те из русскоязычных читателей, которые могут говорить об этом открыто, — те, кто уехал из России и никак не связан ограничениями варварской путинской цензуры.
«Это роман про двух молодых парней, которые живут в депрессивном промышленном городе Тольятти и пытаются преодолеть «довременье» и вырваться в лучшую жизнь, не имея никаких ресурсов, кроме силы воли, — объясняет Сергей, — Мои герои существуют в 2021 году. Это время, когда многим казалось, что все самое лучшее впереди. И, как бы сейчас плохо ни было, потом станет лучше. В итоге эта книжка, как многие говорят, но я считаю, что это правда, о поколении, которое просто скосили. Это книжка о памяти, о том, во что мы верили, о чем мечтали, и что в итоге пошло прахом».
«Спрингфилд» — роман о времени накануне полномасштабного вторжения российских войск на территорию Украины. У главных героев много планов на будущее, но мы, читатели, уже знаем, что всему этому не бывать. Совсем скоро вузы, о которых они мечтают, лишатся своих лучших преподавателей; страны, которые они хотят посетить, будут отделены новой высокой стеной или, если угодно, огромным рвом войны. Кто-то из ровесников Андрея и Матвея окажется в Украине с оружием, а кто-то (возможно, они сами), — будет вынужден покинуть свою страну.
Для Сергея, студента, изучавшего литературное мастерство в магистратуре московской Высшей школы экономики, это была дипломная работа. Прежде он сочинял пьесы и стихи, но тут нужна была проза. По объему, скорей, повесть, а не роман. Давыдов не против именовать свое самое знаменитое сочинение и поэмой, — там есть стихи-верлибры.
Из романа «Спрингфилд»:
«Мы шли ко мне домой по теплому ночному городу, взяли в круглосуточном по полторашке „Балтики“, пили и болтали. Мы решили, что на первый московский Новый год должны нарядиться в костюмы Екатерины Шульман и Альбины Сексовой, чтобы целоваться в таком виде под бой курантов и показывать фак телевизору. Ум и сердце прекрасной России будущего должны слиться в магический час. Этот перформанс мог бы назваться „Господи, помоги мне дожить до лучших времен“. Или как-то так».
Текст был закончен летом 2022 года, — к тому времени стало окончательно ясно, что гей-роман уже не может рассчитывать на благосклонность российских издателей. Тогда в русскоязычном интернете вовсю полыхали дискуссии в связи с новым витком гомофобных ограничений, — речь шла о полном запрете на так называемую «пропаганду ЛГБТ». Новый пакет законов был принят в Москве в конце 2022-го, — фактически это стало формой вето на любую квир-публичность в России.
Теперь в этой стране квир-люди официально лишены права голоса, право собрания, право свободного самовыражения.
Новую несвободу Сергей Давыдов воспринял как знак, — нужно отпускать текст на волю, пусть живет свою жизнь хотя бы в рукописи.
«Я человек идеи. Этот текст нужен людям, и я должен сделать так, чтобы он стал им доступен. Я не просто так его писал. Моя работа должна остаться и быть замечена. Должна существовать. Последняя точка – это публикация. Так или иначе, текст должен дойти до адресата. А что будет дальше, черт его знает, нет будущего. Это я тогда так думал».
Чудо этого романа в том, однако, что он не утонул в братской интернет-могиле. «Спрингфилд» из блога автора не только перекочевал в виртуальные квир-библиотеки, но и всерьез заинтересовал профессионалов книжного бизнеса, которые из-за своей антивоенной позиции были вынуждены уехать из России и решали тогда, что делать дальше. Весной 2023 года прозаический дебют Сергея Давыдова обозначил появление независимого зарубежного издательства Freedom Letters, — оно вознамерилось выпускать книги, которые запрещено издавать в нынешней России.
Почему, кстати, «Спрингфилд», а не, скажем, «Весенняя лужайка»?
«Я точно не хотел называть роман чем-то вроде «Ебля горячих парней на заброшке-2» или что-то в этом духе. Это все, конечно, бесконечно пошло. Но и называть как-то претенциозно роман, типа там,«Степи» или как-то так, было бы тоже как-то… Я решил выбрать «Спрингфилд», потому что это один из центральных образов. «Спрингфилд» — только ты произносишь это слово, у тебя уже рождается какая-то плюс-минус понятная картинка американского пригорода. Ты даже можешь не знать, откуда ты помнишь, как эти пригороды выглядят. Это то, что для себя конструируют мои герои, чтобы жизнь не казалась такой невыносимой. Они играют в эту игру. «И в то же время spring field – это же «весеннее поле». А в моем романе постоянно фигурируют степи, и там фигурирует юность. Поэтому, мне кажется, «Спрингфилд» — идеально».
Критики отмечают, что это очень плотное повествование, — в тексте нет, кажется, ни одного лишнего слова. Это страстный роман, и к тому же умеющий быть и горьким, и гомерически смешным. Немаловажно и то, что это роман с секретом, — его последние страницы радикально меняют представление о происходящем.
Сергей объясняет, что ему в этом помог опыт драматурга.
«Если у тебя появилась концовка, если ты ее придумал, даже если ты ее потом изменишь, это значит, что все внутри твоего текста так или иначе работает. Значит, у тебя конфликт главный разрешился, тема закончена. Драматургическое мышление, сюжетное, когда мыслишь интригой, сюжетными поворотами, структурой, очень помогает, но в романах оно работает через раз. Я совершенно не понимал до последнего момента, чем текст заканчивать. И я помню, что, когда я придумал эту концовку (она придумывалась где-то на главе восьмой только, притом, что в романе десять глав), я подумал: блин, точно, вот это ровно то, что нужно было сделать».
Сергей Давыдов не против, когда его «Спрингфилд» обозначают как «квир-роман», и в этом смысле он сильно отличается от многих авторов, которые готовы писать о людях из сообщества ЛГБТ+, но в приставке «квир-» видят, скорей, ограничение.
Для Сергея это "радужная" линза, — способ увидеть мир через особые очки. И да, в его книге хватает типичных сюжетных поворотов квир-беллетристики: и запретная любовь двух парней, и гомофобная среда, и тяжелый каминг-аут и даже замаскированный «прайд» — марш достоинства ЛГБТ-людей.
Из романа «Спрингфилд»:
«Я читал, что где-то в Берлине находится мемориал гомосексуалам — жертвам холокоста, и что это большой серый камень, в нем прорублено крохотное окошко, а внутри — черно-белый телевизор, который показывает двух целующихся мужчин. Они вечно целуются в этом маленьком черно-белом окошке, в этом большом сером камне, спрятанном от людей в большом парке. И если бы в России сделали мемориал гомосексуалам — жертвам репрессий, он находился бы тут — в подземном обоссанном туалете на площади Куйбышева, самой большой площади Европы, как говорят все экскурсоводы».
Сергей Давыдов был среди тех российских театральных деятелей, кто открыто и без промедления начал говорить «нет войне». Уже тогда, в весной 2022 года это означало, как минимум, скорый запрет на профессию. В России Путина не любят, когда вещи называют своими именами: войну — «войной», а не «специальной военной операцией».
«Я помню, как проснулся с похмелья 24 февраля. Накануне мы что-то отмечали, и я тогда больше всех говорил, что не будет ничего, что этого просто быть не может. И вот как только я открываю новости, то я сразу же начинаю высказываться против войны, — я сразу же подписываю открытые письма протеста. Я понимал, что все, жизнь закончена. Я это прекрасно понимал, но я понимал, что не могу позволить замазать себя в крови, не могу пойти против базовых чувств, базовых понятий о морали и нравственности, которые у меня есть. Это был принципиальный момент».
Страха за себя, за свою так хорошо складывающуюся карьеру у Сергея не было, — возможно, потому, что прежде ему очень везло: он всегда занимался актуальным, современным театром, которому российские власти до поры до времени не мешали, для которого свободное самовыражение — едва ли не краеугольный камень всего.
К началу 2022 году у Давыдова сложилась слава одного из самых перспективных молодых российских драматургов. Предмет его гордости — особое упоминание жюри театрального российского конкурса «Золотая маска» за пьесу «Республика» в 2021 году.
Сергей объясняет:
«Пьеса «Республика», деколониальная пьеса о гражданской войне в Таджикистане, во многом основанная на опыте моей семьи. Вся моя семья на протяжении 100 лет жила в Таджикистане, все этнические русские. Я рассказывал про то, как русские, которые были вынуждены бежать со своей родины Таджикистана в Россию, которую они придумали, бежали и думали, что Россия большая, добрая, сильная, а оказалось, что России они не нужны, Россия своих не защищает. Все эти слова были ложью».
Сейчас символизм напрашивается сам собой, — опыт беженства, который переживала его семья из поколения в поколение, стал вскоре и личным переживанием Сергея. Трудно сказать, как было с его предками, но в его случае отъезд в другую страну связан не с бегством от бедности, но с требованием свободы, — это триггер, из которого растут все его тексты, — и театральные, и поэтические, и прозаические.
«У меня есть этот мотив. Это поиск свободы, наверное. Потому что он у меня идет из текста в текст: желание свободы и избавление от авторитарного мучения, скажем так. Это то, что, безусловно, меня двигает».
Его родители родом из Таджикистана, из Душанбе, — и отец, которого почти не знает, и мать. Сергей родился уже в Тольятти, но по рассказам родных хорошо представляет себе причины бегства, — в 1992 году в Таджикистане, объявившем о своей независимости, началась гражданская война, которая продолжалась пять лет и стала причиной гибели, как минимум, 60 тысяч человек.
«Первые события начались в 1990 году, но все понимали, что на этом ничего не закончится. А с 1992 года началась полноценная гражданская война, и, естественно, все русские стали бежать, потому что это была деколониальная война. И моя мама, увезла на себе то, что смогла».
В Душанбе, столице еще советского Таджикистана, его мама была ревизором в Министерстве культуры, — «крутая должность», как говорит Сергей; она могла себе позволить даже заграничные поездки, пусть и страны «социалистического лагеря», ныне несуществующего.
«Типа Польша 1989-го года, представляешь, что это такое, да? Или там Восточный Берлин. Понятно, что там уже были развалы, где торговали джинсами и так далее. И она покупала там какие-то шмотки с Запада, носила их несколько раз и перепродавала в Советском Союзе. У нее был такой бизнес. Рисковала, кстати, очень здорово. Потому что в делегации всегда был КГБшник. Она очень хотела, чтобы этот «совок» закончился, наконец. Но когда СССР развалился, то получилось драматично. В Тольятти ей сначала повезло, она встроилась в новую демократическую структуру, работала в муниципалитете заместителем мэра. И это был демократичный молодой мэр. Но все закончилось, когда мэр ушел, команда сменилась, и она стала заниматься каким-то бизнесом. Последние лет 20 она занималась каким-то мелким предпринимательством».
Свое детство и отрочество в Тольятти, «российском Детройте», городе на Волге, знаменитом автопромышленностью, Сергей называет, скорее, «бедным». «Сложными» он именует отношения с матерью. Она в борьбе за достойную жизнь довольно жестко диктовала условия, а сын далеко не всегда был готов подчиняться.
И снова кодовое слово «свобода». Его собственная жизнь не становилась легче и от правдолюбия, нежелания играть по принятым за норму, несправедливым правилам. В школе, особенно в старших классах Сергей стал объектом буллинга.
«Уроки химии строились так, что училка просто выходила, поворачивалась жопой, что-то там за пять минут сама себе рисовала, ничего не понятно, и раздавала задачники. А контрольные нужно было выполнять практически каждый день. И некоторым в классе она давала задачники с ответами. И получалось, что ее любимчики получали «отлично», а остальные ничего не знали. Меня эта фикция раздражала. Я помню, я ей тогда сказал: «Вы должны учить, а вы здесь устроили профанацию и коррупцию. И то, что мы не знаем химию, — это ваша вина, а не класса». Я ей это сказал, а она вышла в такой позе: «Я отказываюсь от класса из-за Давыдова». И все на меня разозлились, потому что я сломал коррупционную схему. Я не мог понять, почему одноклассники злятся. Ведь вам самим нужно сдавать ЕГЭ. Вы заинтересованы в том, чтобы знать химию. Почему вы злитесь на меня? И таких ситуаций было много».
На тот момент гомосексуальность Сергея уже не была в школе тайной. Свой драматичный каминг-аут, случившийся в 14 лет, он позднее подарил одному из героев романа «Спрингфилд».
«Я сделал хорошую презентацию на каком-то предмете. И у меня одноклассники попросили одноклассники флешку с презентацией. Это еще нулевые годы, и порно мы скачивали, а не смотрели онлайн. Я забыл о том, что у меня на этой флешке как раз-таки лежала свежая пачка, чтобы на моем компьютере ничего не было. И у меня стали качать одноклассники. Я спохватился, стал вырывать флешку, но что-то они увидели. И так получилось, что тогда все узнали. Я помню, это был один из самых страшных дней в моей школе. Вообще моя школьная жизнь была довольно страшная, но это был один из самых страшных дней. Мне казалось, что я просто не доживу. Я даже мужественно просидел урока три, а потом съебался со школы, потому что я понял, что я просто больше не могу там сидеть».
Если противников мало, то драка. Если много, то надо бежать. А еще могут запросто выбросить из окна портфель. Давать отпор Сергей научился, обошелся и без жалоб взрослым. Сейчас, оценивая последствия школьного буллинга, он не исключает, что именно тогда приобрел уверенность, что он не может быть объектом эротического интереса.
«Класс про меня узнал, и эта невротизация сработала так, что я полностью отказался от идеи, что могу претендовать на какую-то романтическую жизнь. Я совершенно не мыслил себя как объект романтики. Я задним числом понимаю, что иногда мне симпатизировали. Но я не видел, что кто-то оказывает мне какие-то знаки внимания».
Из романа «Спрингфилд»:
«Я не встраиваюсь в сюжет, который предлагает мне жизнь. Я играю роль подружки невесты в каком-то из эпизодов ситкома. А у невесты улыбка до ушей — она знает, кто она и зачем, и мир ей совсем не жмет и играет по ее правилам. И ни в одной книжке мне не удавалось найти историю, которая объяснит мне, как жить».
Типичный для гея из провинции шаг, — отъезд из недружелюбного родного города — был, в его случае, наверное, запрограммированным. Важным, и, как говорит сам, «жизненно-необходимым» был для Сергея и каминг-аут перед матерью.
О своей гомосексуальности он сообщил ей в 16 лет, сразу после школьного выпускного, перед отъездом в Самару, где поступил в аэрокосмический университет.
Почему ему было важно сказать об этом матери?
«Потому что я ложь не люблю. Но дело в том, что у меня во многом авторитарное воспитание. Оно даже, скорее, тоталитарное, потому что тогда мать стремилась управлять всеми сферами моей жизни. Но это не мое, не моя судьба, не мой путь. И я решил сыграть с нулевой суммой. В принципе, я и так многого от жизни-то и не ждал. Ничего мне счастливого жизнь не предлагала. Абсолютно. И я понимал, что от того, что я сейчас скажу правду, мне на самом-то деле хуже не станет. Что она сделает? Денег мне не будет давать? Она мне и так денег не дает, условно, допустим. Что она сделает? Лишит меня своей любви? И так довольно-таки дорого она обходится, такая любовь. Знаешь, когда тебе, с одной стороны, говорят: «Ты у меня такой хороший, ты у меня такой замечательный, давай только теперь ты будешь на меня работать бесплатно. Ты никуда не поедешь и будешь играть полностью по моим правилам. Короче говоря, станешь просто моим продолжением. И тогда, может быть, я буду тебя любить». Конечно, нафиг мне нужна такая любовь. И поэтому я просто решил, что она мне нафиг не нужна. Все, я выбираю правду».
Известие, что сын — гей, мама Сергея приняла «как трагедию». Возможно, она, сама хлебнув лиха, попросту испугалась за своего ребенка. Жизнь Сергея выстраивалась по лекалам ей совсем незнакомым.
«Моя мама всегда жила культом силы. Она к этому привыкла, потому что ее жизнь была выживанием. Ей нужно было выжить в своей дисфункциональной семье, потом ей нужно было выжить в Советском Союзе, пробиться, чтобы не жить как родители. Потом ей нужно было выжить в новой стране, с нуля все начать и так далее. И ей казалось, что гомосексуальность ребенка – либо ее ошибка воспитательная, либо моя дурость, но в любом случае это то, что нужно очень жестко сломать и изменить, потому что это небезопасно для ребенка. Этот ребенок, как она думала, гомосексуальный ребенок, не соответствует критериям сильного защищенного человека. И поэтому она всячески пыталась меня подавлять, искала рычаги давления на меня самые разные, но в итоге все-таки не получилось, я слишком вредный для этого».
Отношения, как он говорит, «здоровые», выстроить с мамой удалось относительно недавно, года четыре тому назад. Связано ли это с успехами Сергея на театральном поприще: постановки, награды, все новые и новые проекты?...
У него самого ответ прозаичней: возраст.
«Я думаю, моя мама поняла, что она не вечна, она стареет. У нее есть единственный сын. Конечно, она никогда не понимала, чем я занимаюсь. Я совершенно не оправдывал ее ожидания и не разделял ее ценностей во многом, но она поняла, что сын-то не дурак. Если он занимается какой-то фигней, но при этом зарабатывает деньги, при этом у него есть профессиональные достижения, при этом совершенно очевидно, что у него большой волевой компонент, и он не занимается всякой дуростью. И он единственный. Значит, наверное, есть смысл попробовать его понять. Но я тоже прекрасно понимаю, что мать у меня одна, и что бы ни было, я в любом случае должен пытаться сохранять отношения. Наверное, психотерапевты могут сказать, что надо сепарироваться от родителей. Но мы смогли выработать схему взаимоотношений, где не нарушаем границы друг друга и любим друг друга».
Свою первую пьесу Сергей Давыдов написал, еще будучи студентом аэрокосмического университета Самары. Возможно, в том следствие новых, прежде непредставимых свобод. Вспоминая учебу, Сергей говорит о группе друзей-неформалов, любителей контркультуры, для которых его гомосексуальность не составляла проблемы. И эти друзья, и эти времена тоже попали потом в его роман «Спрингфилд».
Из романа «Спрингфилд»:
«Мы — пестрое племя деклассированных и как бы безродных, изгнанных официальной культурой. Слушаем Metallica, старых русских панков и Machine Gun Kelly, трясем головы под Burzum и по пьяни воем Максим. Мы ностальгируем то ли по нулевым, то ли по девяностым, потому что в настоящем — огромное здание ФСБ».
Первую влюбленность Сергей пережил в 18 лет. И она, складывается впечатление, была, скорей, уроком, нежели ничем не замутненной радостью. Тот парень был ярок, смел, на свой лад популярен. А Сергея то приближал к себе, то отталкивал. И еще один типичный в жизни гея сюжет: сближение с человеком якобы гетеросексуальным, слова которого расходятся с делами, а намерения неочевидны.
«И получалось так, что он каждый раз находил каких-то новых девушек себе и брал меня третьим в их компанию, типа, как лучшего друга, и я был, знаешь, такой прокладочкой. Мы, типа: «пойдем курить», а сами сосемся где-нибудь за углом. Потом возвращаемся к девушке и дальше сидим, разговариваем. В общем, это была очень странная история, я больше никогда в такие истории не попадал. Но, когда тебе 18 лет, в принципе, простительно».
Не исключено, что разделенное, взаимное чувство квир-персонажей двух пьес Давыдова — может быть результатом того, что когда-то чего-то не получилось так, как хотелось. Одна из частей пьесы «Порно-оптимисты» посвящена двум парням, которые решили сообща заразиться коронавирсуом, чтобы в больнице оказаться рядом. А в другой пьесе — «Let s play» — действует уже взрослая, сложившаяся гей-пара.
«Это бодрый экшн про то, как подростки спасают свой город от госкорпорации, которая решила устроить им катастрофу. Я очень люблю эту пьесу, она очень жизнеутверждающая. И там есть суперагенты, Андрей и Винчестер, которые являются парой. Они пытаются это скрыть, говорят: «Мы просто вместе снимаем жилье, ходим в качалку». Но их разборки там настолько очевидны, что надо быть слепым, чтобы не понять».
Сейчас на его счету больше десятка больших пьес, и больше двух десятков постановок. Как из будущих инженеров получаются востребованные драматурги?
В случае с Сергеем Давыдовым на вопрос этот можно, наверное, ответить односложно, — упорство, а точнее — отсутствие страха перед поражением. Ключевую интенцию можно обозначить и как уверенность в собственном предназначении. За отказом на одном конкурсе пьес, следовал интерес на другом. С особой благодарностью Сергей вспоминает «Любимовку», российский фестиваль молодой драматургии, в котором принимал участие каждый год, начиная с 2014 года.
«Это был старейший фестиваль молодой и современной драматургии. Сила его была в том, что он выбирал авторов не за совершенные тексты, а за то, что эти авторы интересны как личности. И задачей «Любимовки» было интегрировать молодого автора в актуальное искусство, в актуальный театр, — заразить свободой, запустить его в профессиональное поле. «Любимовка» тоже была вынуждена покинуть Россию, и сейчас мы разбросаны по миру».
Сергей говорит о фестивале «Любимовка» в прошедшем времени, — после 24 февраля 2022 года это сообщество уже невозможно в прежнем виде. Хвала соцсетям, — прежние связи не оборвались, но видоизменились. Собственно, отъезд в Европу стал для него возможен не без помощи друзей из театрального сообщества, — он получил немецкую гуманитарную визу, ее выдают тем россиянам из числа оппозиционеров, кому на родине грозит серьезная опасность.
«Германия согласилась меня принять. Первым моим вариантом был Узбекистан, но я тогда не смог уехать, потому что с мамой случилась беда, и я был вынужден остаться в России. Потом возникла ситуация, что из-за запрета на профессию у меня не было денег, и я не понимал, откуда их брать. Какое-то время я оставался в России и, честно говоря, совершенно не хотел покидать страну, как и большинство людей, которые уехали. Я совершенно этого не хотел».
Сергей оказался в Штутгарте, на юго-западе Германии. О бытовом он рассказывать не очень расположен. Но сейчас, больше года спустя называет себя даже «микро-патриотом» Баден-Вюртемберга, — немецкой земли, где волей случая оказался. Возможно, это связано с обстоятельствами романтического толка. Здесь у Сергея появился «близкий друг», — он затрудняется дать этим отношениям какое-то четкое определение.
Интересно же то, что фактически их познакомил роман «Спрингфилд». Читатель написал писателю.
«Он просто написал мне. Это было примерно год назад. Примерно месяц я его сливал. Тогда у меня вышел роман, и мне столько людей писало. Но потом подумаю: неприлично уже просто человека так сливать».
Его друг говорит на пяти языках, включая русский. Гражданин Германии. Профессия творческая. Разногласий как этических, так и политических у них нет. Как и Сергей родом из российской провинции. Как и Сергей, против войны, против путинизма. «Общий эстетический вайб», — так это у ребят называется.
«Был, по-моему, прекрасный май. Мы гуляем, и мне прям так весело стало. Еще был прекрасный май, по-моему. Я думал, что он ужасно приличный парень, «ботаник». Но потом, когда мы стали вместе шароебиться, то я понял, что все, конечно, намного интереснее. И в общем, мы закорешились, и вот теперь таскаемся периодически тут по городу вместе. Я давно не испытывал такой сильной привязанности к человеку. Когда самое базовое, самое главное — это просто бесконечная благодарность, просто бесконечный фан».
Вообще, общительность молодых мигрантов из России, на взгляд Сергея, описывает и всю нынешнюю волну эмиграции. Объединенные общей бедой, они хотят помочь друг другу. И в том польза как для души, так и практическая: проще решить бюрократические, бытовые вопросы.
«Была эмиграция конца нулевых — начала десятых, люди уезжали за хорошей жизнью. И сколько я с ними ни разговаривал, они в основном говорили следующее: «Я хотел просто Россию забыть и все. И уехать в новую жизнь». А тут ты не можешь отключиться от России, потому что у тебя там родственники. А многие люди имеют в России статьи за антивоенную деятельность, — много угроз. Это то, что сильно объединяет. Мы не должны были покидать Россию. Большинство людей, которые уехали в последние два с половиной года, не хотели никуда уезжать. Я тоже никуда не хотел уезжать. Мы вместе придумываем, кто мы теперь в этой новой реальности».
Будет ли Сергей получать немецкое гражданство, — вопрос открытый и, похоже, не очень-то принципиальный. Куда важнее для него — придумать и довести до ума что-то новое, — то пьесу, то поэму, то книгу. У него уже написан сценарий короткометражки, который, возможно, скоро станет фильмом-мюзиклом.
«Это история про очень гордого парня, который переезжает в Германию, в Берлин, по необходимости, тоже избегая российского суда. У него в России остается бойфренд. Это реализм, но в то же время это еще и мюзикл».
Предполагается, что говорить в нем будут на трех языках, — немецком, английском и русском. Сам Сергей свой языковой барьер понемногу преодолевает. Он приехал в Германию с нулевым знанием немецкого, а теперь в его распоряжении сертификат B1, — доказательство, что он более-менее свободно говорит на этом языке.
«Да, я начал чуть-чуть писать на немецком. Если ты живешь в другой стране, то ты должен уважать эту страну и знать ее язык. Это и тебе нужно, и это уважительно просто по отношению к стране. Но всегда, когда у меня есть возможность говорить с моими друзьями не на немецком, то я пользуюсь этой возможностью».
Из поэмы «Никто не хотел стать частью истории»:
«Никому не становится лучше от мысли
Что он стал частью истории.
Никому не становится лучше
От того что он как в том фильме «Наши матери, наши отцы».
После начала войны я живу в Германии
и вынужденно учу язык перебиваюсь в общагах
с другими вынужденно уехавшими.
В Германии все пропахло историей
и иногда я не понимаю, как немцы с этим живут.
Рядом с моим домом в Германии
Был концлагерь.
Рядом с моим домом в России
все время стоит моя русская боль
и ее хорошо видно как одинокую новостройку
в степи пригорода.
Как скалу на тарелке».
Фрагмент этой поэмы был опубликован в сетевом издании «ROAR», вестнике антивоенной и оппозиционной культуры, который выходит регулярно, начиная с весны 2022-го.
Переживание войны России против всего западного мира, осмысление длящейся катастрофы составляет, похоже, главный интерес для Давыдова. Новые стихи и пьесы Давыдова переводятся на иностранные языки, — английский, итальянский и даже японский. Весной 2023 года он собрал работы своих друзей и коллег в сборник «Пять пьес о войне», — тот был опубликован независимым издательством Freedom Letters.
«Пять пьес о войне» вышли несколько месяцев назад. Важно то, что драматургия помещена в литературное поле. Это бесконечно талантливые тексты, и люди должны их читать. Люди сидят и ждут романы, потому что считают, что другое не является литературой, — но она уже есть, пожалуйста, читайте и не ищите оправдания. Это тексты, которые пытаются описать то, что никто еще не умеет описывать. Вот ситуация, которую мы переживаем в России, или переживали, как я полтора года назад… Мы продолжаем переживать за рубежом, потому что все близкие остались в России. Это то, что совершенно не является частью нашего опыта. Это совершенно не описано новыми средствами».
Весной 2024 года о Сергее Давыдове вновь заговорили в России. Руководитель издательства «Freedom Letters» Георгий Урушадзе нашел способ опубликовать роман «Спрингфилд», не нарушая российских законов: все, что могло бы возмутить московскую цензуру, заменено на черные плашки. Например, вот этот фрагмент:
Из романа «Спрингфилд»:
«Однажды парень из одиннадцатого класса покончил с собой. Я видел его только мельком: высокий, сутулый и с кучей анимешных значков на рюкзаке. Я догадывался, что он тоже квир, но никогда не подходил. <...> Потом к нам в класс пришел какой-то мужик с погонами и стал рассказывать о вреде гомосексуализма, аниме и пользе патриотизма. Я разозлился и сказал ему в лицо: „Этими беседами вы убиваете детей. Вы очень глупый“. Сказал и ушел, а потом долго мысленно ему пересказывал статью об эпидемии суицидов квир-подростков из-за социальных факторов, которые создали такие, как он».
Книга, которую трудно читать. Для Сергея Давыдова — это, в первую очередь, акт символический.
«Андрей и Матвей вернулись домой в каком-то смысле наконец-таки, в свой родной Спрингфилд, в Россию, в Самарскую область. Во-первых, это насмешка над цензором. И каждый, кто купит эту книжку, будет понимать, что покупает артефакт времени».
«Спрингфилд» — не первая книга, которая в последние годы вышла в России с черными плашками, отчетливыми шрамами цензуры. В таком виде литературу об ЛГБТ-людях начали там издавать не позднее 2022 года, — когда обсуждали новые гомофобные законы.
«Самое главное, что это штука, которую можно сохранить на память о времени, которое было таким странным и страшным, это насмешка над цензурой, это победа над цензурой в каком-то смысле, хотя кажется, как будто бы мы прогибаемся под цензуру. Но кого мы обманываем? И в то же время это возможность прикоснуться к персонажам, которые тебе нравятся, к истории, которая тебе нравится. Мне ужасно важно и радостно, что книжка выходит на бумаге в России, что ребята возвращаются домой».
Может быть, чистый акционизм, а может быть, и своеобразная реклама. Весь тираж романа «Спрингфилд» на виртуальных торговых площадках в России был распродан за полчаса после того, как о книге в своем блоге сообщил издатель.
Этот жест означает, безусловно, и новую видимость для автора. Не боится ли Сергей, что «коллективный путин» откроет на него охоту, — назовет «иностранным агентом», обвинит в «экстремизме», как представителя «международного движения ЛГБТ»?
«Конечно, боюсь. Конечно, это усложнит мне жизнь, но ты должен выбирать. Либо ты продолжаешь вести свою линию, либо ты начинаешь, попытаюсь сказать прилично, юлить. Я человек последовательный. Я так и тексты строю. И если уж так получилось, что я автор «Спрингфилда», если уж так получилось, что я автор всех этих пьес, если уж так получилось, что все это так сложилось — так какого же черта мне сидеть и чего-то бояться? Да, я могу бояться, но мне нужно продолжать делать то, что я делаю. У меня нет вариантов. Просто так получилось, что это моя роль на этот сезон, в этом сериале. Я должен довести свою роль до конца».
Сергей живет в Германии с января 2023 года. Опыт сильный, серьезно преображающий. Какие перемены он ощущает в себе сам?
«В Германии ты очень, ты лучше понимаешь, что такое человеческое достоинство. Потому что, как известно, конституция Германии начинается с чего? Человеческое достоинство неприкосновенно. И здесь ты действительно начинаешь понимать, как могла бы функционировать полиция, социальная служба, многое. И это чувство нормальности у тебя благодаря этому сохраняется.
Если бы я жил в России, сохранять чувство нормальности мне было бы намного труднее. В этом смысле я не осуждаю тех людей, которые перестали читать новости и попытались жить своей частной жизнью.
Расскажу историю. У меня есть подруга, которая всю жизнь отрицала, что она бисексуальна, и пыталась жить нормальной гетеронормативной жизнью. И тут во время войны получается так, что она внезапно встречает женщину, с которой у нее случается роман. И теперь они уже который месяц живут вместе. И все это время она строит, несмотря на все эти запреты, свой рай под кухонным столом. И у них все хорошо, они ездят на дачу и с друзьями празднуют дни рождения, шашлыки жарят и водочку пьют. И все у них замечательно. И так они сохраняют свою нормальность.
Это здорово. Ну и ладно, что они не читают новости, понимаешь, и ладно, что они каждый день не переживают за судьбы целой кучи людей. Они себя сохраняют. Это очень важная задача. А я сохраняю себя тем, что я живу в Германии. Потому что, если бы я жил в России, я бы просто не мог отклеиться от этого. Ну как ты отклеишься, если тебя профессии лишили?»
Konstantin Kropotkin
Queerbesedy Davydov 42.mp3
0:00
45:09
«Квир-беседы», четвертый цикл интервью с русскоговорящими квир-мигрантами в Германии выходит при содействии «Радио Сахаров».
