Сосуды

Вас макали когда-нибудь головой в унитаз школьного туалета?

Меня не макали, — но только потому, что в школе я не ходил в туалет. Терпел до дома.

Сходить в туалет тогда было все равно, что сейчас, не знаю, выйти в Москве на Красную площадь, встать перед мавзолеем и закричать в мегафон путинхуйло. Действие, может, и полезное, но последствия очевидны.

Дело было во времена позднесоветские, когда контролировать деятельность граждан стало не очень модно, а предприимчивость уже приветствовалась, и наша модная директриса решила сэкономить на школьных уборщицах. Полы мыли сами учащиеся, учились таким образом труду. Туалеты были общие, к классам приписаны не были, и потому их не мыли вовсе. В конкурсе на самый засраный туалет наш, мальчуковый запросто опередил бы общественный туалет любого железнодорожного вокзала самой неблагополучной страны мира.

Не знаю где, но не исключаю, что совсем недалеко от Кремля.

Лирическое отступление. Жил однажды в пятизвездочной гостинице на Тверской, — там в туалетах в номерах не было ершиков, — сидишь на унитазе, как на троне, вокруг мрамор, гранит и поддельное золото, а ершика туалетного нет.Не исключаю, туалет проектировали те самые дети, только выросшие, которые ловили в школе лузеров и слабаков, чтобы окунуть их башкой в унитаз. Представление о туалете общего пользования у них, наверняка, с детства закрепилось, — если унитаз, значит должен быть вонюч.

Вдруг понял, что не знаю, почему ту директрису не посадили в тюрьму за растрату: кроме экономии на поломойках, она еще и на молоке для недужных детей экономила, — сама его пила, а может ванны в нем принимала.

Я вспомнил о туалетах, грозе моего школьного отрочества потому, наверное, что был этот ужас не единственным. Например, я знал, что школу покидать лучше через задний двор, поближе к школьным огородам, где нас тоже приучали к труду, чтобы учителя потом плоды труда себе домой забирали.

Если идти через парадный вход, — это я точно помню, — то там справа кусты, а за кустами здание выгибается углом и в этом углу самые крутые мальчики школы тайком курили. А если не курили, то ловили таких лузеров, как я, и развлекались битьем.

С битьем тоже такое дело. Дорогие дети, особенно мальчики, если на вас вдруг нападут толпой и повалят, то самое главное — упасть и сгруппироваться, спрятать самое нежное, что в жизни не раз потом пригодится. Если драчуны входят в раж и бьют уже не для того, чтобы показать, кто в стае главный африкан, то лучше в какой-то момент разом обмякнуть, — обычно драчуны думают, что убили насмерть, и разбегаются.

Ну, или просто прекращают бить.

Узнал я это уже после школы: в туалете университета, на улице одной европейской столицы, возле ресторана, и так далее. В школьные годы чудесные, если приходилось идти через вход парадный, потому что вход черный заперт , я просто лежал и ждал, когда закончат.

Потом вставал, отряхивался и шел домой.

Звучит как драма, но таковой не ощущалась. Вот у одного одноклассика вши нашли и мать выкрасила ему голову зеленкой, — вот это была драма.

Или все тот же вшивый одноклассник украл у другого лузера в нашем классе пилотку, унес в туалет и туда насрал, — вот это была драма. Наша классная пилотку нашла и нестираной понесла к родителям вшивого мальчика, а на другой день он пришел не только зеленым, но и совсем лысым и синим, — такая воспитательная мера.

Меня в школе били, но не били дома, поэтому битье я воспринимал как выражение закона сообщающихся сосудов, — если где-то пусто, то где-то непременно полным полно.

Учился я хорошо. Как же за это не бить?

А еще, — тоже вспомнил, — я не выходил на переменах в коридор. Пилоток я не носил, но могли ж и форменную куртку содрать с известными последствиями. Я все думаю о нашей классной, — пошла ж, нашла пилотку полную говна, понесла. Исполнила свой учительский долг там, где я б, наверное, блевал дальше, чем видел.

Своих обидчиков я не помню, — были одной серой массой. Не исключаю, что это великие глаза страха. Может и поколотили всего пару раз, но боялся-то я каждый день. Похоже на идиотские российские законы, которые не дружат ни с умом, ни с человечностью, — они есть, они действуют избирательно, но главное, чтобы ты каждый день думал, что могут привлечь за что угодно.

Можно бы поинтересоваться, нет ли среди нынешних российских законников, тех веселых злодеев, которые норовили выбить из меня пыль и пыл, но думаю, нет. Мой родной город от Москвы далеко, а та школа была из простых-рабочих. Шанс спиться или быть зарезанным у выпускников моей школы был выше, чем сделаться политиком.

Впрочем, глядя на нынешних российских парламентариев, все думаю, что и они выжили только чудом, — и законы они пишут примерно так же, как в свое время сочинения и диктанты, — сам черт ногу сломит.

Было бы весело узнать, конечно, что тот юный садист, который любил котят в речке топить, сделался депутатом, а его закадычный кореш с пустым лицом профессионального вора теперь какой-нибудь сенатор. А куда им еще? Какой еще от них толк, кроме как делать уважение своему пахану, — другого от них и не требуется.

Тот вшивый одноклассник, когда вырос, пошел сначала в армию, а потом в полицию. Все логично. А если бы умел связать не два слова, а все три, то мог бы и депутатом стать. Нет, надо бы проверить списки, нет ли среди думцев Иванова Петра.

Когда мы с ним встретились в последний раз, он говорил, что школа была самым счастливым для него временем. Не помню, чтобы он был среди тех, кто слабаков и лузеров в унитаз башкой макал, но он точно был среди тех, кто этому событию радовался. В любой же человечьей стае есть злые волки, а есть шакалы, они падалью питаются, - падали, то есть, рады.

Нет, не думаю, что в парламентарии пошел. И на СВО тоже вряд ли, потому что и стар уже, да и труслив.

Сообщающиеся сосуды этих жизней как-то очень сложно для меня сообщаются, — не знаю, какой прок тем садистам от издевательств над лузерами.

Какой они себе тренируют навык? Какой корень извлекают из этого знания?

Если бы писал фантастический роман для подростков, то, наверное, придумал бы сделать из школьных хулиганов пришельцев из будущего. Они потому бьют, что знают, что впоследствии пуст будет их сосуд. Здесь и сейчас проживают золотую, лучшую пору своей жизни, — школьные годы чудесные.

И тут, раз уж я опять упражняюсь в стендапе, нужна бы завершающая кода.

Она такая.

Брал однажды интервью, — сидя в красивом, слушал красивое и о красивом рассуждал. И заметил, что собеседник мой поглядывает, как я рукой делаю пассы, а я всегда их делаю, когда думаю вслух, а голос мой, от природы низкий, начинает притворяться гнусавым фальцетом. И вот ловлю я его взгляд, понимаю, что он видит во мне карикатурного педика, и думаю, что для меня в этом нет ничего, кроме констатации факта.

Мне хорошо во мне. Могу басом. Могу фальцетом. Кем хочу, тем и буду. Я ничем не связан. И кажется теперь, что это потому получилось, что в свое время я умел группироваться, когда наваливалась толпа.

Туалет у меня фешенебельный, чистый. Вот только что фея ушла, оставив в доме лишь красоту и ничего более.

Ах, вот почему полезла эта туалетная тема.