Краски Дениса. "Я, наконец-то, стал себе другом"
Его статус можно назвать трижды неопределенным. Человек с паспортом непризнанной во всем мире ДНР. Беженец в Германии, еще не знающий, как и где будет жить дальше. Транс-человек, гендерная идентичность которого не соответствует маркеру в паспорте: он, транс-мужчина, официально все еще считается женщиной. Денис — из Донецкой области, сейчас живет в Германии. Ему 22 года, больше половины его жизни приходится на войну, — то на «гибридную», то на нынешнюю, полномасштабную, открытую.
2023 год. На прайде в Гамбурге.
Денис — родом из городка недалеко от Донецка. Там все еще живут его родители. Уже почти 10 лет это серая правовая зона: ДНР, так называемая «Донецкая народная республика», — плод затяжного конфликта между Россией и Украиной. По нормам международного права это территория, с 2014 года оккупированная Российской Федерацией.
Серая зона не только в смысле политическом. Она в буквальном смысле — посеревшая. Денис вспоминает:
«Я отчетливо помню, как мы ехали в январе 2015 года домой из России. Тогда была жуткая пурга, машину постоянно заносило на территории Нижнего Новгорода и дальше. И когда пересекли границу, все стало абсолютно серое. Я помню, как мы ехали, я смотрю в окно, и там побитые деревья осколками, посеченные какие-то здания, техника. Общий упадок очень сильно ощущался. Я как будто бы приехал в совсем другую страну».
Увидеть своими глазами момент превращения Донецкой области в выморочную ДНР Денису не довелось. В 2014 году, когда стало неспокойно, родители отправили его в деревню к бабушке, матери отца, под Нижний Новгород. Вернулся он уже в другую реальность: часть одноклассников уехали с родителями в Украину, а кто-то начал украшать себя российской символикой. Мой собеседник хорошо помнит, как не только увидел, но и услышал войну:
«Я помню первую ночь. Я допоздна любил сидеть. И вот сижу ночью и слышу какое-то «бух-бух-бух» вдалеке. Я не мог понять, это гром или что. Я растолкал отца, он говорит: «Это стреляют, но где-то в стороне Горловки. До нас не прилетит, ложись спать». Я тогда выдохнул. Я понял, как звучат выстрелы, как их отличать от грома. И вопросов больше не возникало. А потом мы спускались в подвал, сидели в подвале с соседями. Один раз прилетел во двор снаряд. Я видел разрушенную многоэтажку — между вторым и третьим этажом прилетел снаряд».
Что происходит, он, еще подросток, едва понимал, а прежний, детский опыт доказывал, что знаний недостаточно. Приходилось спешно пересматривать свои представления о людях и мире, — можно сказать, что не Денис начал интересоваться политикой, а большие геополитические игры вторглись в его детство.
«Я помню этот странный фон в конце 2013-го — в начале 2014-го, когда постоянно по новостям крутили новости про киевский Майдан, родители постоянно это смотрели. Я не понимал, что к чему. У меня была подруга из Киева, с которой я постоянно ссорился на эту тему. Я не понимал контекста, я повторял просто тезисы, которые говорили мне родители: вот хотят к Европе, вот хотят, чтобы все были геями».
Его родители работали на местном заводе, — это градообразующее предприятие. В сторону России они смотрели с надеждой, — этот городок в 60 километрах от Донецка свои лучшие времена пережил в 1980-е позднесоветские годы, когда граница между Украиной и РСФСР была, скорей, номинальной. Родители Дениса, люди, как и большинство в их городке русскоязычные, были готовы верить призывам и лозунгам российского телевидения, уже тогда, 10 лет поставившего на поток пропагандистскую ложь.
«Да, они хотели, чтобы случилось, как и с Крымом, чтобы нас просто присоединили к России. Но получилось так, что мы превратились во что-то неясное, и ни туда, и ни сюда. В итоге ситуация получилась даже хуже, чем с Крымом, потому что по нам стреляли, все эти годы снаряды и летели в нас, и от нас».
Этнический украинец по матери, этнический русский по отцу, сам Денис считает себя украинцем. И уверенность в этой своей идентичности пришла к нему именно в пору того радикального перелома, когда он сделался жителем «несуществующей страны». Он — украинец в Донецкой области, в 2014 году фактически захваченной Россией.
Как это двойственное положение отражалось в его малой, детской еще жизни?
«В момент, когда уезжал, я как-то тоже был «патриотически заряженным» из-за родителей. А когда вернулся, то понял, что меня очень сильно обманули — я тоже попался в эту странную ловушку. Но я думал: ну, окей, сейчас какая-то странная ситуация, сейчас год-два, вернемся обратно в Украину, и все будет просто как раньше. Но прошел год, прошло два… Тогда я занял самую нейтральную позицию: тише травы, ниже воды. Я себе поставил цель доучиться, домучиться в школе так, чтобы про меня никто ничего не знал».
По плотности переживаний детство — пора уникальная, день кажется равным месяцу, а месяц — году. Но, вспоминая родной город после 2014 года, он говорит о чувстве остановившегося времени, — все вокруг странным образом замерло, а временами приобретало очертания столь пугающие, что хотелось поскорей их забыть. Сейчас воспоминания тех лет иногда к нему возвращаются, — Денис удивляется, что умудрился вытеснить все это куда-то на задворки памяти.
«И вот ситуация, про которую я абсолютно забыл. Я про нее вспомнил, когда пытался разобраться в своем прошлом, что же все-таки произошло. Я нашел в онлайн-беседе класса, что в нашу школу, оказывается, попадал снаряд, обрушилась крыша, и погибла уборщица-техничка. Я вспомнил эту женщину. И оказывается, что в то время я даже подробности знал. Мне кто-то, не помню кто (родители, наверное) сказал, что там ногу кому-то оторвало, — что-то такое произошло. И в итоге она погибла».
2012 год. День рождения.
О раннем детстве Денис помнит немного. Вспоминает рассказ мамы: ему подарили розовое платье, но ожидаемой радости не увидели. Мать отмечала непохожесть ее ребенка на остальных.
«Она рассказывала, что линия поведения у меня была стереотипно мальчишеская. В детском саду на каком-то мероприятии (новогоднем, наверное) сидит ряд девочек, все такие скромные, ноги сдвинули. А я сижу вразвалку, как она выразилась, «как пахан». Я всегда с мальчиками больше дружил в детстве. И к ним больше тянулся. Мы с третьего класса с друзьями рисовали комиксы про самих себя. И в какой-то момент я обсуждал с ними будущие сюжеты и говорю: «Давайте сделаем так, что моего персонажа, мое это тело убьют, мой мозг пересадят в тело парня, и я с этого момента буду парнем». Тогда мои друзья сказали: «Нет, это дурацкая идея». Я такой: «Ну ладно, рисуем как есть».
Особость его выражалась в выборе одежды. То, что для Дениса покупали родители, ему категорически не нравилось. Могло бы показаться делом вкуса, но причины, как потом выяснилось, были сложней и глубже.
«Каждый раз, когда мы выезжали на рынок, это было очень тяжело: то, что выбираю я, они мне, естественно, не купят. И с девятого класса по одиннадцатый у меня был очень ограниченный гардероб: двое-трое джинсов, две кофты с капюшоном. Я принципиально отказывался покупать то, что предлагали они. Мама более лояльно ко мне относилась. Она мне периодически давала деньги. Говорила: «Езжай на рынок, бери, что хочешь. Просто носи, чтобы было новое».
По мере взросления его понимание с отцом, и прежде довольно хрупкое, вырастало в проблему. Пришлось даже прятать толстовку, которая считалась одеждой для мальчиков. В общении с матерью, впрочем, тоже хватало барьеров. Какую-то часть своей жизни Денису был вынужден утаивать, — например, факт, что он начал скрывать грудь за тугими бинтами.
«И один раз была такая ситуация, что я собирался пойти гулять с девочкой, которая мне нравилась. Мама в этот момент мыла голову. И я помню, что у меня проскочила мысль, что надо сделать быстрее, а то вдруг она зайдет. И вот только я ложусь на диван, начинаю забинтовываться, мама открывает дверь. Она хотела мне что-то сказать. И я помню не ужас, а полное непонимание, какой-то страх того, что она увидела, она стала свидетелем чего-то очень неправильного. Она рассказала про это отцу. Был долгий разговор, что это было. Я не помню, что я им говорил, но очень много было звоночков, начиная с 2014 года. Я и имя «ВКонтакте» менял. И посты в поддержку ЛГБТ репостил, из-за чего мне говорили: «Ты что, «ВКонтакте» есть бабушка, а если бабушка увидит? Ты что, «ВКонтакте» есть крестные, а если крестные увидят?». Из-за этого фона я научился хорошо скрываться. Я делал, как считаю нужным, но так, чтобы это не было особо заметно. После скандалов менял имя «ВКонтакте», — ставил какое-то на английском. Говорил, что это мой персонаж. Начиная с 2014 года я никак не говорил при родителях о себе. То есть я абсолютно избегал родовых окончаний. Не было «я сделал», я говорил «мною было сделано». Наверное, это все звучало очень по-дурацки, но я выбрал тактику, что сейчас доживу с родителями, и когда уеду, когда буду уверен, что меня на улицу не выгонят, сделаю каминг-аут».
Небольшой город, нарастающая изоляция от внешнего мира, сложности экономические, на фоне которых бытовые отношения обычно усложняются. Логично предположить, что социализация Дениса, непохожего на других подростков, оставляла желать лучшего. В разговоре он запросто опровергает мою гипотезу. И близкие друзья были, и общие занятия, и гендерно-комфортное для него прозвище — «Ганс».
«Я еще в начальной школе понял, что в рамки классных ребят, в эту школьную иерархию на верхушке я не вписываюсь. Поэтому сразу пошел к изгоям. Мне с ними было классно. У нас был мальчик, которого травили из-за его фамилии. И был мальчик, который воспитывался отцом и бабушкой без мамы. И вот я их выбрал, и мы дружили. У нас была, как мы говорили, «наша банда». Мы бегали с палками, лазили по заброшкам, по подвалам, ненавидели «футболистов». Мне никогда просто «футболисты» не нравились. И друзья, с кем я тогда общался, тоже это подхватили: «Мы лучше, мы выше «футболистов», «футболисты» – это быдло».
В 16 лет Денис избавился от ненавистной длинной косы, которую носил по желанию родителей. Короткая стрижка, по правилам тогдашней школы, считалась мужской, мальчишеской, что вызывало вопросы у некоторых учителей. Классной руководительнице не нравилось, что он ведет себя как парень.
«Один раз она мне сделала замечание за то, что я сижу с широко расставленными ногами. Я помню, это была перемена. Она заходит, на меня смотрит, называет по фамилии и говорит: «Как ты сидишь?» Я сначала посмеялся, я думал, что она шутит. Я смотрю, она в лице не меняется. Я такой: «Что? Вы серьезно?» Ну, мы потом с друзьями моими над этой ситуацией просто посмеялись, потому что она была абсолютно дурацкая».
Наверное, можно сказать, что внешне все обстояло более-менее благополучно, — пусть и не без поправок на место и время. Иное дело внутренняя, душевная, закрытая от посторонних жизнь. «Селфхарм», — Денис именует англицизмом свою тогдашнюю жутковатую привычку: года два подряд он ранил себя шариковой ручкой и даже думал более острых предметах.
«Я считал, что я единственный транс-парень на весь наш город. И мое убеждение никак не поменялось, потому что других транс-людей из нашего города я до сих пор не знаю. И в седьмом классе все начало обостряться, потому что уже приближался пубертат, происходили уже изменения, свойственные пубертату. И это все мне очень сильно не нравилось. И как только появились очень значимые изменения, я помню, как я судорожно гуглил, как от этого всего избавиться»
Смятение вызвали менструации, — самоощущение все сильней расходилось с телесностью. Во всем решительный, Денис думал о том, чтобы прекратить месячные самым радикальным образом.
«Я помню момент, когда лет в 12-13 стоял с ножом в ванне и думал: «Вот если попаду, куда надо, то это прекратится. Куда-нибудь, чтобы репродуктивные органы были настолько повреждены, что их надо было бы удалить, и чтобы менструации никогда не было».
До крайности, к счастью, дело не дошло, но чем старше становился, тем меньше у него было сил и желания скрывать и скрываться.
Денис понял, что не одинок в 2016-м. Тогда он переписывался с ровесницей из Ростова, российского города.
«Она мне скинула блог одного транс-парня из Москвы. Он записывал начало своего «перехода»: как у него меняется голос, тело. Я помню, как я, восхищенный, пришел к маме с его фотографией, показываю: «Мама, смотри». Она такая: «Что ты мне за голого мужика показываешь?». Я говорю: «Как ты думаешь, кто это?» Она такая: «Нет предположения». Я говорю: «Это транс-парень. Он когда-то был, то есть родился девушкой». Она сказала: «Боже мой, не показывай мне это».
Встреча Нового 2022 года с родителями.
Дениса всегда интересовали творческие профессии. В пятнадцать, посмотрев руководства на YouTube, они с приятелем разыгрывали разные сценки. Но, уехав после школы в Донецк, пошел учиться на психолога, рассудив, что реализовать мечту будет крайне непросто. Трудности, в первую очередь, бытовые: надо жить в общежитии. Родителям было не по карману оплачивать жилье в большом городе, будь то Россия или Украина — на жизнь в соседнем Донецке они смогли изыскать средства.
Денис, вспоминая свою учебу, смеется:
«Была очень странная ситуация с книгами: у нас какие-то уроки велись по украинскому учебнику, какие-то уроки по российскому учебнику. У нас педагогику преподавал колдун. Он себя презентовал как потомственного экстрасенса. И потом кто-то с курса нашел трупик сайта, где он оказывал магические колдовские услуги».
В донецком вузе Денис представлялся уже мужским именем, что было нормально воспринято однокурсниками и вызывало недоумение у некоторых преподавателей. Впрочем, были такие, кто уважал волю необычного студента.
«Одна преподавательница увидела списки и увидела меня, целую пару ко мне никак не обращалась, а потом оставила на перемене и спросила: «Как к тебе обращаться?» Это было супермило, потому что это был первый человек в вузе, кто вот так пришел и осторожно спросил. Я объяснил ситуацию, и она сказала: «Все хорошо, подписывай тетрадки, как хочешь, я буду знать, что это ты».
Друзья в Донецке, по его словам, появились довольно быстро — многие из сообщества ЛГБТ+. Досуг их был по преимуществу домашним. Другой возможности для встреч фактически не было. Гей-клуб, единственный в городе, был закрыт в 2014 году — после того, как туда ворвались вооруженные грабители в униформе.
«Мы в основном собирались на квартирах, слушали музыку, танцевали, бесились. Кто-то красился, играли в «настолки». Мы не пили особо алкоголь. У нас политика была такая: мы выше этого, мы развлекаемся без алкоголя».
Представляя жизнь Дениса в Донецке, нужно все время делать оговорки. Да, есть понимающие друзья, да, обстановка в вузе более-менее нейтральная. Но все это в городе с неопределенным правовым статусом. Денис говорит, что к 2016 году перестрелок стало меньше, тревожный общественный фон сделался обыденностью: со временем привыкаешь, что на улицах много людей в военной форме, а иногда по окраинам что-то грохочет.
Куда важней для него была реализация себя или, если угодно, адекватная самоощущению манифестация. Транс-людей в Донецке он нашел благодаря соцсетям.
«Изначально я зашел в группу «ВКонтакте» по теме, вбил в фильтре город Донецк. Тогда еще списки участников были открытыми. И просто написал каждому. Ответов было мало. Потом я через одного вышел на другого, который жил в городе по соседству. А с одним меня свела одногруппница. Она сказала, что вот в таком-то, таком-то вузе есть тоже транс-парень. Я такой: «Добудь его, пожалуйста, контакт». Я ему написал в личные сообщения. Я намекнул, что мы в одной лодке. Он испугался, что кто-то, наверное, информацию сливает, сагрессировал на меня. Думаю: «Ладно, обидно, но ладно». Но потом через какое-то время он пришел, извинился. Я такой: «Ладно, давай попробуем сначала познакомимся». И это был мой самый классный контакт. Мы до сих пор общаемся., поддерживаем связь».
Новые знакомые из транс-сообщества, в Донецке существующего полуподпольно, помогли Денису сделать и самый, наверное, важный в жизни транс-человека шаг. В 2019 году он начал гормональный переход.
«Через тогдашнего моего партнера я вышел на другого человека, который уже был на гормонах. Он мне сказал, наконец, название препарата. Как оказалось, в Донецке это проще простого. Ты приходишь в аптеку, говоришь, что нужен такой-то препарат, который рецептурный. Тебе его просто продают. Причем до смешного. На первой пачке, которую я купил, было написано на украинском, что отпускается строго по рецепту.
Мой первый укол мне поставил транс-парень. Второй укол ставил он же. Но со вторым уколом было вообще смешно. Его мама сказала, что она не хочет никаких проблем, поэтому идите колитесь, где хотите. Мы пошли на «заброшку». И он мне поставил там укол. Потом я нашел видео на YouTube, как правильно делать уколы. И у меня тогда была знакомая, которая в меде училась. И я обмолвился, что мне надо укол сделать. Первый раз самому себе. Она такая: «Запиши на видео, посмеемся». Это было 16-минутное видео, где я себя морально готовлю к тому, что себе сейчас сделаю укол. Но меня, когда накатывает страх, всегда успокаивает, что, когда занимался селфхармом, то я делал себе намного больнее. Что такое укол?»
День первого укола.
Одна инъекция в две недели. И с того времени все будто встало на свои места: тело начало казаться ему своим, тем самым, желаемым. Начал в июне, а в августе голос зазвучал ниже. И еще одно радостное открытие: стал сильней.
«Я занимался спортом с пятого по седьмой класс. Ходил на легкую атлетику. И у меня никогда не получалось подтягиваться. Вот, сколько бы я ни делал упражнений на руки, никогда не получалось. Здесь же, на гормональной терапии, проходит где-то полгода – я подхожу к турнику и три раза подтягиваюсь. Просто так».
Через год, в 2020-м у Дениса отпала нужда в перетяжке груди, — перераспределение жира по мужскому типу сделало молочные железы почти незаметными.
Как эти внешние перемены воспринимали окружающие?
«Я помню, что люди, от которых не ожидал, написали мне, типа: «Поздравляю, что у тебя наконец-то все получилось». И в скобочках: «Я же правильно понимаю, что что-то получилось?» Это было очень приятно, что все нормально к этому отнеслись. Единственное, что одна преподавательница потом устроила лекцию. Опять же, пыталась давить паспортным именем, что это не поменяется».
В телефонных разговорах мать часто спрашивала, что у Дениса с голосом, — обычно он отвечал, что сильно простыл. Но потребность рассказать о себе нарастала, и он решился на каминг-аут:
«Ну, я выпил. По-моему, это было пиво и спирт, разведенный с водой с медом. Естественно, я напился до вертолета. Язык у меня заплетался. Звоню маме и все объясняю. Мама плачет. Я говорю: «Не плачь, все нормально, так случается». Но мои родители искали виноватых, что это они недосмотрели, недоследили. Я им пытался доказать, что здесь нет ничьей вины. Просто так случилось. Это маленький процент, но он есть. И потом мама сбросила вызов. Эта тема больше не поднималась. Прям, принятия какого-то до сих пор нет, потому что на расстоянии им легко ко мне обращаться в женском роде, хотя маму периодически «клинит». И она может случайно, ну, с ее точки зрения, случайно оговориться, назвать меня в мужском. Ей было намного проще, когда у меня кто-то был, потому что начиналось не «как там у тебя дела?», а «как у вас дела?» «А что вы сегодня делали?» То есть просто можно было говорить во множественном числе и никак ко мне не обращаться».
С отцом было еще сложнее. Мир его по-прежнему бинарен: есть мужчины, есть женщины, остальное не обсуждается. Денис говорит об этом с сожалением:
«Мне кажется, то, каким я получился как личность, ему, в принципе, не очень нравится. Ему непонятно, как со мной общаться, и мне непонятно, как с ним общаться».
Начав трансгендерный переход, сильно меняясь внешне, Денис должен был, наконец, поменять гендерный маркер в документах. Паспорта у него было два: не только донецкий, но и украинский. В 2018 году он съездил с мамой в соседний Бахмут, за пределы так называемой ДНР.
Оба удостоверения личности не отражали реального положения дел, но чтобы официально обозначить пол как мужской, нужна справка F64.0, международного образца. Денис получил ее в 2020-м, побывав в России. Тогда в Самаре он прошел все обследования, получил, наконец, документальное подтверждение о трансгендерности, но до смены паспорта дело так и не дошло. В ЗАГСе Донецка ему сказали, что прежде необходимо хирургическое вмешательство. Какое — не сказали.
2023 год. Фиссельхефеде.
Обострение военного конфликта в Донецке ждали. Множились слухи, что из числа местных готовят некий «резерв». 24 февраля 2022 года, день полномасштабного вторжения российских войск в Украину Денис помнит хорошо.
«Везде новости о том, что война началась, что поехали танки к границе, что в Харькове начались обстрелы. И я просто как в каком-то вакууме. Я весь тот день, целый день листал новости. Смотрел, где что происходит, кто куда продвинулся, как это вообще произошло».
В поисках истины он стал строже относиться к своей «цифровой гигиене»: удалил собственный профайл в социальной сети «Вконтакте», подконтрольной российским спецслужбам, перешел в свободный от цензуры «Телеграм», где, как говорит, получил возможность оперативно следить за украинскими медиа.
«Я пытался понять, что делать мне как человеку, который всегда был на стороне Украины и оказался на территории вражеского государства. Как мне выехать вообще оттуда?».
Было ясно, что нужно уезжать. Не было и вопросов о маршруте, — только в Европу. Но как пересечь границу? Внешне считывается как парень, а в паспорте в графе «Пол» указано: «женский». Денис справедливо ожидал, что сложности неизбежны.
На отъезд он решился в августе 2022 года. Пограничникам честно сообщил, что находится в процессе трансгендерного перехода. Даже в ситуации экстремальной ему было важно открыто говорить о своей идентичности.
«Я вот с тринадцати лет себя осознал, я живу в этой гендерной роли, и я достаточно, скажем так, бинарный, в эту систему вписываюсь, и какие-то, не знаю, платья и юбки для меня проходят только на уровне прикола. Посмеяться. Разыгрывать роли….
Я проходил границу ДНР-Россия, и там пограничник такой: «Останься». Завел в отдельную комнату и испуганными глазами посмотрел на своего коллегу: «Я не знаю, что делать, я никогда в таких ситуациях не оказывался». И они там долго обсуждали, звонили начальнику, а время было час-два ночи. Он спрашивал. Сначала замялся и такой: «А можно вопрос нескромный? А ты будешь себе «этот» пришивать?». Я ему сказал, что я все операции сделаю. И чтобы ну как бы не рушить его картину мира. Он мне даже удачи пожелал».
Куда тягостней было общение с российскими пограничниками на эстонской границе. Там, на КПП «Ивангород» Дениса вместе с четырьмя другими украинцами начали с пристрастием допрашивать.
«Просматривали телефоны на наличие проукраинских каналов. А я сразу же завел себе другой телеграм-канал, подписался на абсолютно нейтральные каналы про аниме. Без новостей, без политики, без всего. В тот момент я увлекался рисованием. У меня были сохранены референсы накаченных полуобнаженных мужчин. И один очень неприятный наружности пограничник за это зацепился, начал нести какую-то гомофобную чушь. Я не помню точные слова, но он с какой-то насмешкой высказался, что вот там в Европе таких, как ты, точно любят. У меня вот вопрос к нему: таких, как я, кого?»
В выезде в Евросоюз отказали. Причин Денис не знает. Пришлось уехать в Санкт-Петербург, благо, был знакомый, у которого можно было переночевать.
Придумать новый план бегства помогли виртуальные консультанты: в телеграме есть специализированные анонимизированные каналы для мигрантов из Украины. Денису рекомендовали выбираться в ЕС через Беларусь. Вначале на машине в Москву с такими же товарищами по несчастью, а далее, тоже группой, в Смоленск. Российско-беларусскую границу пересекали, минуя контрольно-пропускной пункт.
«Мы прошли речку вброд. И там нас встретили небезразличные люди из Беларуси уже. Довезли до нужного пункта. И кто-то поехал в Латвию, Литву, кто-то в Польшу. Мой путь лежал дальше через Польшу»
На поезде до Варшавы, а далее на автобусе — в Ганновер, на северо-запад Германии. С собой он взял два рюкзака, чемодан и один пакет из супермаркета. Очень много места заняло пальто, — оно было совсем новое, дорогое, расставаться с ним не хотелось.
А почему он захотел уехать в Германию?
«Здесь больше всего было контактов. И была более понятная процедура. Я просто никогда в «никуда» не прыгал. Я всегда почву прощупывал. И там, где для меня больше всего открывается информация, туда я и еду».
«В Германии просто на кого попадешь. Это просто рандом. Кто-то тебе поможет, кто-то не поможет. Кто-то пошлет, — скажет, что нужен переводчик. Кто-то тебе скажет: «Вот листочек, переведи через Google и подпиши». И получается, меня отправили в город, называется Фиссельхефеде (Visselhövede). Укороченно его называли просто Фисель. Территория бывших казарм. Домики двухэтажные, поделенные на комнаты. Какие-то комнаты закрывались, какие-то не закрывались. Но потом везде замки сделали. Я как только приехал, сразу сказал администрации, что транс-парень, что у меня не сменены документы. «Мне здесь нарассказывали страшилок, что на почтовый ящик надо обязательно клеить свою фамилию. Это правда?» Мне сказали: «Да, это правда». Я такой: «Хорошо. Тогда, к сожалению, мне нужны более безопасные условия. Либо отдельное что-то, чтобы это закрывалось, либо какой-то резерв ЛГБТ-людей, куда меня можно было бы отправить». Меня спросили: «С кем ты можешь жить? С девушками, с парнями?» Это была моя ошибка, потому что я бы мог все это время жить один. Я сказал, что только с парнями. В итоге через какое-то время в этом лагере ко мне подселили молодого парня. Мы с ним подружились. Он свидетель Иеговы. Про меня сосед знал, что я бисексуал. О том, что я транспарень, знали только в администрации и охранники».
Пребывание в лагере он описывает как более-менее приемлемое. Правда, приходилось терпеть «дэднейминг»: сотрудники лагеря называли его по паспортному, «женскому» имени, что в его случае было близко к аутингу, раскрытию личных данных перед посторонними.
«У меня были неплохие взаимоотношения с соседями по дому, но они были странно, окологомофобно настроены. Поэтому свою историю о том, что я когда-то там встречался с парнем, я переписал, как будто бы встречался с девушкой».
В лагере в Ганновере он провел первые две недели, в городке Фиссельхефеде — с августа по ноябрь 2022 года. Условия были более-менее приемлемыми: отношения с другими беженцами приемлемые, пища казенная, но в еде Денис неприхотлив. Худшее было впереди: в ноябре он оказался в нижнесаксонской деревне Бетерзен близ городка Ротенбург.
«Это дом двухэтажный. Скорее всего, кому-то достался по наследству. И оборудовали первый этаж под беженцев. И мы туда заехали. От него воняло: если ты когда-то в детстве лазал по заброшкам, — вот такой же запах. Сырость, долго пустующее здание».
Комнат в доме было пять. У него была своя, отдельная, но дверь там не закрывалась. Общий язык с большинством соседей было найти легко, но некоторых Денис красноречиво именует «странными», «конфликтными».
«Ну, там два парня систематически напивались вдрызг и не попадали в туалет. Когда они съезжали, то сперли телевизор. После себя они оставили в комнате какой-то нереальный срач»
С собой у Дениса был приличный запас гормональных препаратов — уколов хватило вплоть до того, как он сходил к местному эндокринологу. Немецкие препараты, говорит, удобней прежних: теперь одного укола хватает не на две недели, как прежде, а на три месяца.
С оформлением в местном Центре занятости тянул до последнего, — рассчитывал уехать в место поспокойней. Это означало, что пособие он некоторое время не получал, выживал как мог, — хорошо, что была хоть крыша над головой.
«Ну, я питался всякой дрянью, типа, заварных пюрешек, хлопьев с молоком. У меня был очень сильно ограниченный бюджет. Поэтому покупал все самое дешевое и растягивал по максимуму».
Денис с благодарностью вспоминает местного немца, с которым познакомился через дейтинг-приложение. Секс у них был, к обоюдному удовольствию, а тот был готов и приютить у себя Дениса на какое-то время.
«Меня всегда удивлял его кредит доверия. Он мне мог просто ключи дать и поехать на работу. Типа «сиди тут». Ну, мне немножко сложно принимать помощь, поэтому я сильно этим не злоупотреблял».
Из нелюбимой деревни он сумел выбраться. Сейчас живет в Ротенбурге, — небольшой, но все-таки город. Снимает комнату у русскоязычного хозяина. Среди соседей — итальянец, немец и аргентинец. О себе как о транс-парне Денис им не рассказывает, но не исключает, что те и сами догадались. Отношения, скорей, доброжелательные, — только, вот, мочалки и тряпки норовят на общей кухне исчезнуть, и приходится часто покупать новые.
«С ними легко. Никто не жалуется. Один раз я ходил выпивал с одним из соседей. Были его друзья, и был мужчина из Казахстана, который уже долгое время прожил в Германии. И он передал слова этого соседа, что тот видит, что я часто привожу в гости своих друзей, и передает, что ему нравятся эти люди, и что он не против».
Денис говорит, что опыт бегства, переезд в другую страну научил его проще относиться к людям: знакомиться, встречаться, понимая, что эти связи могут прерваться в любой момент. Если кто-то уходит, то кто-то обязательно приходит.
«В лагере я позаводил хорошие знакомства. Я переехал в другой город, мы стали меньше общаться, и мне от этого было очень-очень грустно, потому что и так тяжело людей находить, а сейчас… Ну, я не знаю, мне кажется, я просто стал сам себе другом наконец-то, и я не боюсь оставаться один. И если я останусь один, то это временно, рано или поздно какие-то другие социальные связи завяжутся. Да, они не будут такими же, они будут другими, но это же тоже развитие. Люди, по которым я скучал, все разъехались. По миру их очень сильно раскидало. Сейчас я только скучаю по родителям».
Вероятность, что родители тоже переберутся в Германию, невелика. Они не хотят ничего менять, — замерли в ожидании, пусть случится то, что случится.
«Я предлагал им: «Давайте вы переедете, вы можете и кота забрать, никто ж не запрещает. Но просто не захотели. На фоне чего я предлагал? Я предлагал им переехать на фоне того, что осенью осколки перебили нам стекла в кухне и на балконе. У нас пластиковые окна, там два слоя стекла. И вот наружный слой полетел. Родителей дома не было, дома был только кот. Когда они приехали, все побитое. Мама перепугалась, я ей пытался объяснить: «Давайте вы ко мне, вместе все-таки легче». Но из-за того, что отец сказал, что все нормально, все хорошо, ничего страшного, они просто отремонтировали стекла за свой счет и живут дальше. Я так понимаю, это просто люди, у которых нет какой-то стройной позиции. Они будут жить в тех условиях, в которые жизнь их поставит».
Сейчас он учит немецкий с репетитором, — языковой интенсив оплачивают родители. В планах — поступление в вуз, на этот раз творческий. Может быть, это будет Гамбург, — там есть хорошая киношкола, где можно поучиться режиссуре.
В кино он хотел бы рассказывать о транс-людях. Может быть, о мигрантах из их числа. Логично, что я прошу Дениса описать сцену из воображаемого будущего фильма:
«У нас был охранник в столовой. Я периодически на него смотрел. Он на меня смотрел тоже. Ну, думаю: «Новая жизнь, свободный мир. Скажу ему, что он прикольно выглядит. Я к нему подошел, говорю на английском, он такой: «Я не понимаю английский». Он позвал охранницу, я думал, все, сейчас умру со стыда. Я ей объяснил, ушел и решил, что больше никогда его видеть не буду. Но потом проходит какое-то время, он ко мне подходит с переводчиком, показывает перевод и такой, типа: «У тебя есть Instagram?» Мы начали переписываться. И что самое умилительное, он не писал мне на немецком, он писал мне всегда через переводчик на украинском. У нас была очень кинематографичная сцена в туалете, где он мне признавался в симпатии через Google-переводчик на фоне грязных туалетов. Он дико стеснялся. Это ни во что не вылилось, потому что он живет далековато, и тогда уже подходило время учебы, и он собирался увольняться. Для центрального персонажа фильма это могло бы быть толчком: все не так плохо. И вот эта депрессивная фаза, которая начинается при эмиграции... И как будто бы мир заиграл новыми красками, и персонаж захотел адаптироваться дальше».
Квир-беседы: совместный проект квир-организации Quarteera и немецкого фонда Магнуса Хиршфельда.
