(Не)смелость документалиста Игоря Садреева
"Мой пузырь лопнул. И это, конечно, избавление"
И выражения выверенные, и количество услышавших эти слова можно подсчитать. Свидетелей его каминг-аута на YouTube уже десятки тысяч. Свою принадлежность к числу ЛГБТ+ обозначил Игорь Садреев — бывший главный редактор нескольких известных московских изданий, бывший поставщик качественного документального контента для крупных российских медиаплатформ, а ныне житель Берлина, который и в новой стране занимается любимым делом — снимает документальное кино. Почему он вышел «из шкафа» и что этому предшествовало?
Он не бежал наугад, а уехал в другую страну по рабочей визе. Не гадал, чем будет заграницей заниматься и на что жить, а имел более-менее четкий план. Само нынешнее место жительства — результат заблаговременно продуманных решений. В конце весны 2022 года Игорь Садреев переехал в Берлин, потому что довольно давно договорился об этом с коллегами.
«Мне кажется, что Берлин — единственный город в Европе, где я мог бы жить. Еще когда приезжал сюда впервые из Москвы, в году, наверное, 2008-м, мне казалось, что Берлин – то самое место. Я занимаюсь документальным кино, и в Москве у нас была своя компания, довольно успешная. В какой-то момент один из основателей этой компании, Александр Уржанов, переехал в Берлин по семейным обстоятельствам. И так у нас появилась немецкая компания, и были большие планы работать с международным рынком, сделать что-то с Netflix (даже не столько планов, сколько амбиций). Потом начался ковид, потом началась война. И та часть планов, которая касалась Netflix, растворилась. Но оказалось, что сама по себе немецкая компания — это очень ценный актив. Часть российской команды смогла переехать в Берлин по рабочим визам».
Немецкая бюрократия, кошмар для многих мигрантов, 39-летнего документалиста из России не особо пугает. Тут, как говорит, нужен «метод дятла»: если не открыли одну дверь, надо стучать в другие, — рано или поздно кто-то всегда поможет. В качестве примера Игорь Садреев вспоминает, как записывался на курсы немецкого.
«Там сидела такая милая фрау, чуть-чуть говорящая по-русски еще со времен ГДР. Поначалу она была злая, честно говоря. Это было первое мое столкновение с немецкой бюрократией, я думал, что все так и будет — кошмар, ужас, надо отсюда бежать. Но дальше я вдруг нащупал нужный тон, — стал говорить с ней как будто с мамой. Я просто про себя проглатывал «ну, мам!» и дальше начинал говорить какую-то фразу. И онавдруг совершенно поменялась, – и в лице, и в интонации, – пообещала помочь. И действительно помогла, хотя, в общем, не обязана была, — «вошла в положение». Это было довольно трогательно. И тут я понял, что, возможно, этот лед немецкой бюрократии можно как-то взламывать, — может, чуть более хитрым образом, чем просто требовать и «качать права»».
Его нынешний уровень владения немецким «B1»: Игорь может свободно изъясняться, грамотно писать, читать, не затрагивая узкоспециализированные темы. Для решения бытовых вопросов вполне достаточно, — и едва ли удовлетворительно для человека, который по роду занятий должен уметь разговаривать о вещах довольно сложных.
Конечно, признает он, в Берлине, мировой метрополии, можно обойтись и одним английским, который у Игоря на прекрасном уровне, но этот город, как и эта страна — для него не просто место временного пребывания, — ему важно понять, как устроено общество, где выпало теперь жить.
«Я для себя придумал такую программу, я это называю «принудительной натурализацией»: я сам себя погружаю в немецкую культуру, в жизнь, хоть и понимаю, что всегда останусь эмигрантом, человеком, который говорит с жутким акцентом, у которого другие мозги».
Игорь уверяет, что в Берлине чувствует себя комфортно. Поменяв российскую столицу на немецкую, он, как утверждает, не испытал особого стресса: в отличие от многих других «беглых русских», ему не понадобились ни визиты к психотерапевту, ни антидепрессанты. Объяснение этой стойкости сколь логично, столь и неожиданно: квир-идентичность.
«Я в какой-то момент задумался, а с кем я себя вообще могу ассоциировать? Понятно, с журналистами, потому что у меня журналистское образование. Или с режиссерами документального кино, потому что я этим по профессии занимаюсь. Но в целом-то? У меня татарская фамилия. По лицу моему видно, что татарская кровь во мне есть в каком-то проценте (хотя папа мой всячески это отрицает). Могу ли я себя причислить к татарам? Нет, потому что языка я не знаю, в Татарстане был два раза как турист, с этой культурой, честно говоря, меня ничего не связывает. Могу ли я себя связать с русской культурой и российской культурой? Могу в силу языка, но в целом, нельзя сказать, что я очень уж в эту культуру погружен. Для меня Виктор Цой всегда был не более важен, чем, условно говоря, Дэвид Боуи. То есть большая мировая культура, в основном, говорящая на английском языке, — это тоже, конечно, очень важная часть меня, но и она меня не исчерпывает. Дальше я стал думать, а что, собственно, исчерпывает? И тут я понял, что это квир-идентичность. Именно она позволила мне переехать в Берлин, чувствовать себя здесь как дома, чувствовать себя здесь на своем месте. Вот мы встречаем кого-нибудь незнакомого, — неважно, в Париже или в Сиэтле, или в Мельбурне,— и, зная, что этот человек — гей, мы довольно быстро нащупываем темы для разговора. Это не только секса касается, это касается музыкальных вкусов, фильмов, которые мы смотрим, книг, которые мы читаем».
Нынешнему душевному комфорту на пользу и то, что он, как сам себя называет, «последовательный противник ностальгии». Была Москва — Москва закончилась. Теперь Берлин, где можно заново реализовать свою «любовь к камням», — так Игорь Садреев обозначает интерес к архитектуре. Его любимое берлинское место — близ Zionskirche, на востоке Берлина, недалеко от дома.
«Там есть Zionskirchplatz. И, собственно, церковь, которая так и называется Zionskirche. Она мне страшно нравится своим силуэтом. На эту площадь стекаются сразу пять или шесть улиц, и в простреле каждой улицы виден силуэт церкви. Он все время разный – утром, днем, вечером. Это место, которое меня чем-то наполняет. Даже сложно мне сказать. Какой-то энергией, что ли…».
Игорь уверен, что вряд ли остался бы без работы и в нынешней России, пребывающей в открытой, милитаризированной конфронтации с западным миром. Его успешная карьера документалиста могла, по тамошним меркам, сделаться еще успешней, хорошие заработки могли стать исключительными. И даже квир-идентичность, скорей всего, не была бы для него, существующего в кругу «своих», таким уж затруднительным обстоятельством.
Почему же он тогда уехал?
«Здесь я не чувствую, что живу в пузыре, — объясняет Игорь, — Жил я в Нойкёльне, живу я сейчас в Пренцлауэр-Берге, общаюсь я с такими людьми или с сякими, и у меня в этом смысле никаких нет ощущений, что я нахожусь в пузыре. Мне кажется, что он лопнул. И это, конечно, избавление».
Игорь Садреев говорит, что хотел покинуть Россию задолго до зимы 2022 года. Еще за год до открытого вторжения российских войск в Украину, обсуждал возможность переезда то в Словению по рабочей визе, то в Испанию — на учебу.
24 февраля 2022 года расставило точки над i.
«Война, конечно, стала триггером, просто после чего все решилось за несколько месяцев, — был найден оптимальный путь. Мне кажется, мы молодцы, что не рванули из России в первый же день. Хотя было большое искушение, мы даже купили билеты в Тбилиси. Все тогда уехали, и мы с этими билетами думали, что тоже нужно прямо сейчас уезжать. Мне кажется, что мы стратегически сделали правильно, оставшись. Хотя было и страшно, и неприятно, — да мерзко просто. Ты можешь сколько угодно говорить, что это не от твоего имени, но даже географически в тот момент было очень тяжело находиться в России. И мне кажется, поэтому многие люди тогда из России уехали. На многих давило ощущение, что от этого надо дистанцироваться. Ты как будто бы в комнату зашел, а там человека топором рубят, и тебе хочется выйти. Что-то такое».
Игорь Садреев из тех, кого называют «вундеркиндами». Уже в 23 года стал шеф-редактором российской версии британского мужского журнала FHM. В 25 начал вести специальные проекты в известном московском журнале «Сноб». Год спустя возглавил интернет-журнал «The Village», — в начале 2010-х едва ли не самое важное издание для тогдашних хипстеров, космополитичной российской молодежи.
Интересный факт: журнал «The Village» не боялся рассказывать о «болотных» протестах, — массовых выступлениях против фальсификаций на парламентских выборах 2011 года. И время было другим, и представления о профессиональном долге были тоже иными. Игорь говорит, что для него в этой смелости было логичное продолжение прежних, еще студенческих опытов: в пору учебы на факультете журналистики МГУ он писал для газеты «Акция».
«Я начинал свою карьеру с тех изданий, до которых у власти руки еще не дошли. Моим первым изданием была газета «Акция», — студенческая бесплатная газета, которая по тем временам довольно много себе позволяла. Удивительным образом не было никакой цензуры, но сопротивление было по-другому устроено. В какой-то момент, помню, появилась газета «Реакция». У нас была газета «Акция», — и появилась газета «Реакция». Тоже студенческая, тоже бесплатная, которая очевидно получала какие-то особые условия. Она могла всюду спокойно распространяться, а нас откуда-то выкидывали. То есть тогда сопротивление «системы» было на таком уровне».
Прессы без цензуры, как это было в России в 1990-е, Игорь Садреев не знает, — в его время вопрос был только в мере ограничений и в количестве компромиссов, которые журналист может себе позволить.
Свое 30-летие он отметил в звании главного редактора российской версии американского журнала «Esquire», — тут, как вспоминает, и респектабельный статус, и усиливающееся чувство разочарования от профессии (в том виде, в каком она возможна в путинской России).
«Я ходил на митинги. Это была важная часть моей общественной жизни. Но после того, когда я увидел, что это ни к чему не привело, кроме «Дела 6 мая», — дела людей, которые натурально сели в тюрьму, — и дальнейшего завинчивания гаек, я, честно говоря, довольно сильно охладел к этому. Я всю эту общественно-политическую историю для себя «замел под коврик», подменив еекакими-то более личными вещами. Стенки своего пузыря я выстраивал уже не из картона, а из кирпича».
Тем не менее, летом 2019 года Игорь Садреев был среди тех, кто вышел на одиночный пикет в поддержку журналиста Ивана Голунова, которому грозила тюрьма по сфальсифицированному обвинению в сбыте наркотиков. Почему?
«Ваня Голунов — мой приятель. Московские полицейские подбросили ему наркотики, арестовали. Было очевидно, что «система» его не отпустит, потому что «система» никогда и никого не отпускала. Ему грозит много-много лет тюрьмы. Тогда поднялась большая общественная кампания. Помню, что на следующий день после того, как его привезли на «Петровку» (Главное управление МВД России по г.Москве, — прим. КК), я сидел на работе, и вдруг понял, что не могу просто обновлять ленту новостей, мне нужно что-то сделать. Я написал что-то на листке А4 и поехал на «Петровку». Просто в одиночный пикет. Простоял я там минут десять, меня задержали. Я оказался в хорошей компании, — в РОВД были мои коллеги-журналисты разных оппозиционных изданий. Сидели мы в актовом зале, я помню. На нас собирались оформлять протокол. Как потом стало известно, Дмитрий Муратов (главный редактор оппозиционной «Новой газеты», — прим. КК) позвонил каким-то своим контактам, потому что он был в общественном совете при МВД, и что-то такое завертелось или, наоборот, как-то там заскрипело. В общем, нас отпустили без составления протокола. Просто продержали три часа в РОВД. Мы вернулись на Петровку. Потом долго сидели около суда. Тогда много людей выходило на улицы, — невероятная солидарность коллег. Сразу несколько газет, – «Коммерсантъ» «РБК» и, по-моему, «Ведомости» — вышли с той самой знаменитой фразой «Я/мы – Иван Голунов» на обложке. И, действительно, это помогло, Ваню отпустили, а уголовное дело развалилось».
В 2019 году российские журналисты сумели отстоять своего коллегу, — и, учитывая последующие события, это был, пожалуй, последний пример и профессиональной солидарности, и победы свободы слова в этой стране. Хотелось бы считать правилом, в истории же осталось как последнее исключение времен путинизма, — уже через пару лет представить себе такое в России было невозможно.
«Нет, я не могу жаловаться на свою профессию. Мне кажется, она потрясающая. Когда ей не откручивают голову и веревку на шею не накидывают. Наверное, можно так сказать, что мне надоело бесконечно находиться в ситуации, когда пытаешься что-то протолкнуть, когда ты пытаешься вычерпывать воду из тонущей лодки. Просто надоело».
Был журналистом, редактором, медиа-менеджером, — стал документалистом. В 2017-м Игорь Садреев вместе с коллегами из бывших телевизионщиков начал заниматься производством документального кино для телеканалов и онлайн-кинотеатров. Свою студию они назвали «Амурские волны».
«Я чувствовал, что оставаться в журналистике не могу. Из профессии мне нужно куда-то переходить. И дальше я мог или радикально поменять сферу деятельности, или все-таки, воспользовавшись тем опытом и теми знаниями, которые у меня уже есть, перенаправить их в какую-то другую сторону. Мне кажется, яинтуитивно правильно нащупал, куда мне дальше развиваться».
«Амурские волны» — компания, которая делает видео с журналистской экспертизой». Определение, которое несколько лет назад дал этому делу Александр Уржанов, коллега Игоря, справедливо и для их последующего, уже зарубежного начинания: студии Narra. Они выпускают фильмы, которые куда проще представить себе на домашнем экране, нежели в кинотеатре. В меньшей степени медитативные или субъективистские, и в большей — информационные, разъясняющие: если и журналистика, то отстраненная, где в качестве дистанции — апелляция к коллективному знанию, сложившемуся status quo.
«Мы для себя выработали хитрую формулу. Мы часто говорим про свои фильмы, что в них, с одной стороны, зашит журналистский подход к информации, к героям, к тому, как рассказывать историю. А с другой стороны, это некий кинематографический язык. То есть, в этом смысле я не чистый певец кинематографа, не прирожденный документалист».
Уже в первый год своего существования студия «Амурские волны» стала прибыльной, а через пару лет в числе ее клиентов кого только не было: и московский телеканал ТВ-3 и столичная сеть парикмахерских, и российскийIT-гигант «Яндекс» и «Газпромбанк», и просветительский сайт Arzamas и онлайн-платформа «Кинопоиск». А среди героев — аферист Сергей Мавроди, физик-правозащитник Андрей Сахаров, трагически погибший шоумен Владислав Листьев, рэпер Дэцл, писатель-сказочник Эдуард Успенский.
В списке персоналий я не нашел ни одного квир-человека (по крайней мере, открытого). Между тем, как подчеркивает Игорь Садреев, сам он всегда понимал, что квир — это политика, а марши ЛГБТК-достоинства, именуемые в России «гей-парадами» — не просто веселый карнавал.
Правильно ли будет считать, что прежде он избегал говорить о квире в публичном пространстве?
Игорь если и согласен, то не вполне.
«Наверное, лукавство будет, если скажу, что я «гей-повестку» не притаскивал. Понятно, что она мне всегда была интересна и важна. Я ее не использовал, так скажем, не к месту. Если я понимал, что про это можно сказать, то да. Но я не пытался сделать трибуну из каждого места, где работал. Ни из журнала «Большой город», ни из «The Village». Слава богу, я всегда работал с людьми, которые понимали, насколько эта тема важна. И мы писали об этом. То есть это всегда было частью нашей повестки. Но это никогда не переходило из журналистики в активизм, — скажем так».
Если не герой, не тема, то, по крайней мере, отношение, — Игорь признает, что квир-человек неизменно транслирует и квир-мнение, смотрит и показывает мир через квир-линзу в той или иной степени, — то более, то менее очевидно.
«Каждый фильм, который делаешь, ты, так или иначе, пропускаешь через себя — в большей или меньшей степени. Очень редко бывает, когда ты пытаешься вывести что-то на чистом профессионализме. И обычно получается туфта. А если есть личный компонент, то, конечно, это можно назвать квир-оптикой. То есть, ты смотришь на мир пристрастно, через себя».
«Ради чего я плыл против течения». Так называется документальный фильм, снятый берлинской студией Narra. На ютубе, где док появился осенью 2024 года, заголовок еще более громкий: «Он открыл нам секс».
Речь об Игоре Коне — знаменитом социологе, психологе и сексологе, который еще в советские годы начал научно-популярным языком говорить о табуированных темах, и, в частности, о гомосексуальности как норме. Невероятно, но факт: это первый фильм, суммирующий главные факты из жизни известного российского ученого, сделавшего много и ушедшего из жизни в 2011 году.
Почему автор ленты, Игорь Садреев оказался первым биографом выдающегося исследователя?
«На самом деле, Россия – это страшно «неснятая» страна. Огромное количество людей, которые были нашими современниками, людей в прошлом, в Советском Союзе, в Российской империи, достойны невероятных киновоплощений, — и в игровом виде, и в художественном. Но, к сожалению, этого нет. Игорь Кон в этом смысле не исключение, а скорее правило. Таких людей в России, к сожалению, много, и, к сожалению, это возвращает к разговорам о профессии журналиста, профессии документалиста, — кому это нужно, как и что».
Похоже, фильм-биография Игоря Кона — кино рубежное для Игоря Садреева. Важный акцент этого дока: профессор Кон сделал сексуальность и гомосексуальность предметом серьезного научного размышления, — и его слова стали спасением для многих советских и постсоветских квир-людей. Чтобы подчеркнуть это, документалист вспомнил самого себя, свое отрочество.
Вот как это звучит в фильме:
«Свою книгу воспоминаний Игорь Кон назвал «80 лет одиночества»: «Говорят, что мужчина, чтобы состояться, должен родить сына, построить дом и посадить дерево. Я не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. Не совершил никаких подвигов, не сделал замечательных открытий, не создал научной школы, не сидел в тюрьме, никуда не избирался и вообще мало в чем участвовал». Я и сам вырос в обычном советском городе, в обычной, то есть советской семье. Помню, как мама закатила скандал, найдя в моем школьном рюкзаке презерватив. Мы с одноклассниками в шутку купили его в ларьке. Помню, как учительница химии оставила нас после уроков, включила видеокассету и, вся пунцовая, выбежала из класса: там был какой-то фильм про половое созревание, — пестики-тычинки. Дальше этого сексуальное просвещение в школе так и не продвинулось. Еще помню, как нашел у старшего брата журнал «Ровесник», а в нем — «Курс выживания для подростка». Что? Мастурбация — это нормально? И не отвалятся руки? И не вырастут на них волосы? Книг Игоря Кона в нашем доме не было. Иначе, я уверен, мне не было бы так страшно и одиноко, когда в 17 лет я вдруг понял, что не такой как все. На самом деле Игорь Семенович совершил много подвигов. Он спас и продолжает спасать тысячи людей — от непонимания, одиночества, страха, боли».
Игорь Садреев согласен, что его слова, прозвучавшие в документальном фильме, можно считать «каминг-аутом». Он объясняет, что хотел решить в первую очередь сугубо утилитарную задачу документалиста, усложнить нарратив — показать в своей работе, как ученый-просветитель влиял на людей.
«Я чувствовал, что в фильме не хватает людей, которые могли бы поделиться своим личным опытом, как Игорь Кон им помог. И это, действительно, довольно сложно собрать, потому что он же не врач, который тебя вылечил. К врачу понятная благодарность, – человек был болен, а потом стал здоров. Игорь Кон занимался более тонкими настройками, и сложно найти человека, который бы однозначно сказал, что Игорь Кон меня спас, мне помог. Я был уверен, что таких людей много, с одной стороны. Но с другой, у меня не было каких-то этому правильных доказательств, и я думал, как это облечь в слова. И пришел к мысли, что нужно посмотреть на себя, и сказать с высоты своего опыта, что у меня было, чего у меня не было. Чего мне не хватило, и как бы поменялась моя жизнь, если бы книги Игоря Кона в моей жизни в нужный момент появились. И я решил этим опытом поделиться».
Я слушаю Игоря и сам с ним мысленно спорю: мне кажется, любой более-менее образованный гомосексуал из числа постсоветских, нашел бы слова благодарности в адрес героя фильма. Я не раз был свидетелем пиетета, с каким русскоязычные квир-люди, и в первую очередь геи, говорили о трудах Игоря Семеновича Кона.
И позволю себе еще одно спекулятивное предположение: Игорю Садрееву хотелось рассказать о себе как о квир-персоне. Вполне логичный шаг для человека, который покинул гетто, — баббл «малого круга», удобного, но стесняющего тебя пространства.
«Действительно, формальный каминг-аут в этом фильме, наверное, явлен, если открыть словарную статью и посмотреть, что это слово значит. Просто до этого я много лет жил в ситуации, когда ничего не скрывал особо, а до этого много лет жил в ситуации, когда не афишировал , но и не скрывал: don't ask, don't tell, был такой период. Мало кто из людей вокруг меня этого не знал, и мало кому из людей, с кем я соприкасался, приходило в голову об этом спрашивать».
Игорь Садреев затрудняется сказать, с какого времени перестал скрывать от коллег свою гомосексуальность. Другое дело, что публичность публичности рознь.
«Когда работал в журнале Esquire, я понял, что на самом деле быть публичным человеком отвратительно. И если можно не быть им, то лучше не надо. Вот это непрошенный совет всем, кто об этом размышляет. Мне кажется, минусов у этого гораздо больше, чем плюсов. И я так строил свою жизнь (особенно в последние годы), что публичности в ней было столько, сколько нужно для профессии, чтобы смотрели фильмы, чтобы о них говорили, чтобы то, что я делаю, было заметным. Но, чтобы не был при этом заметен я, мои вкусы или мои пристрастия. То есть, у меня был такой очень утилитарный, профессиональный подход. Я его до сих пор исповедую».
Игорь Садреев родился в Калинине — историческое название «Тверь» этому городу в двух сотнях километрах от Москвы вернули в 1990-м, когда моему собеседнику было пять лет. Каким он помнит родной город?
«Красивее многих — там Волга, мосты. Мне кажется, что это довольно архетипичный российский город. В нем сохранился небольшой исторический центр, буквально несколько кварталов. В нем есть классическая спальная застройка — например, в районе, где я провел все детство. «Южный» он назывался».
Игорь закончил школу с золотой медалью. Был отличником, но едва ли безропотным тихоней. Во всяком случае, чего хочет в жизни, представлял себе довольно отчетливо, и не стал слушать советы родителей, которые предлагали ему изучать экономику в местном вузе.
Ему нравилась журналистика. Игорь вспоминает, как еще старшеклассником работал на местном радио, куда устроился через знакомых матери:
«Бегал с огромным таким «маранцем», кассетным магнитофоном, аудиоопросы на улице делал. Помню, придумал невероятно смешной, как мне казалось, опрос. Ходил по улицам и спрашивал: «Скажите, пожалуйста, а какая настоящая фамилия у поэта Александра Блока?» И люди предлагали миллион разных вариантов. Мнебыло 16 лет, мне казалось это невероятно крутым».
Игорь затрудняется сказать, когда к нему пришло осознание своей гомосексуальности. Чувство собственной непохожести на остальных у него появилось рано, но самому себе он сказал об этом только на первом курсе МГУ.
«У меня была девушка, памятник ей нужно поставить, — так она старалась перевести наши отношения в сексуальную плоскость, а ничего не получалось. Я помню, наутро после очередной попытки, она мне сказала:«Игорь, слушай, а может, ты пидорас?» Я сказал: «Маша, я в следующий раз тебе все докажу». Но, надо сказать, что женское сердце не обманешь. Она невольно стала частью процесса осознания себя. Я ей, очевидно, какое-то количество боли и переживаний этим доставил. Но, видит бог, делал я это не осознанно, я в себе пытался разобраться, и она стала случайной жертвой моего процесса самопознания. Возможно, если бы ее не было, у меня бы это заняло чуть больше времени. Но в конечном счете, да, она стала случайной жертвой этого «ДТП». Попала под колеса».
Не факт, что дорогостоящие, — нынешние работы Игоря Садреева, которые выходят на берлинской студии «Narra», — всегда тщательно сделаны. Они словно вывязаны мелким крючком. И это, наверное, неплохо отражает самого создателя. Рассказывая о себе, он не то, чтобы уклончив, но, подбирая слова, хочет быть в них предельно точен.
Я спрашиваю о родителях. Свои отношения с ними Игорь не без труда обозначает как «нейтралитет»:
«Опять к вопросу об идентичности. Семья это... Блин! Я боюсь какие-то неправильные слова подобрать. Так скажем: у меня глубоких отношений с родителями никогда не было, — ни в детстве, ни потом. И не было глубоких отношений с моим старшим братом, например, с его семьей. Для меня важнее семья, которая не по крови. Просто, скорее..., — он задумывается, — Знаешь, как всегда бывает? Ты ответы внутри себя произносишь, но ты можешь использовать довольно жесткие слова, — ты понимаешь, что имеешь в виду. Я,вот, сказал, что семья не на первом месте, – и понимаю, что если мама услышит, то для нее это будет оскорбительно. Но я же не имею в виду, что для меня родители не на первом месте. Просто наши отношениякак-то оформились, они как-то зафиксировались и... они не слишком глубокие».
Он, похоже, из тех, кто хочет и может, контролировать свою публичность. Став подписчиком его инстаграма, можно догадаться, кем Игорю приходится тот парень, с которым он часто фотографируется вдвоем, но как его зовут, сторонним неизвестно. Игорь вежливо обозначает границы: чем занимается его муж, не говорит, но с удовольствием рассказывает, каким было их знакомство 18 лет назад.
«Оно было скорее комическим, потому что я был в костюме клоуна в тот момент. У друзей была вечеринка в клубе «Китайский летчик», костюмированная. Я почему-то был в костюме клоуна и решил совместить одно с другим. Позвал человека, с которым познакомился в ЖЖ (теперь уже, наверное, нужно объяснять, что была такая популярная социальная сеть, где люди дневниковые записи вели — «Живой журнал»). Там мы познакомились, и я позвал на вечеринку. И, в общем, это стало одной из апокрифических историй: как я предсталперед ним в образе клоуна».
Сейчас они друг другу не просто бойфренды, но и официальные супруги. Расписались в Дании, в 2022 году. Шаг сугубо практический, — так Игорь мог легализовать в Европе и своего мужа. Но одновременно решение символически нагруженное: вот человек, с которым хочу быть всегда.
«Есть интересная вещь. Она связана с моим психотипом. У меня есть такая метафора, – я, как ракета, которая, чтобы лететь вверх, должна отбрасывать ступени. Ракета никогда не тащит за собой старые, отработанные ступени. Она их отбрасывает и летит дальше. И я себя представляю такой ракетой. Я довольно много всего забываю или, может быть, вытесняю. Особенно то, что касается какого-то негативного опыта. Поэтому, как складывалась наша семья, я помню в общих чертах. Я помню, что это был процесс, который занял довольно много времени. Это был довольно болезненный, притирочный процесс. Но со стороны своего партнера я чувствовал невероятную любовь, поддержку, восхищение ,— все на свете. И это как-то очень сильно меня держало. И мне кажется, что я постепенно менялся сам. Это была, наверное, симпатия с первого взгляда, но не любовь с первого взгляда. И потребовалось несколько лет, чтобы понять, что это действительно тот человек, с которым я хочу быть всегда».
И еще несколько цифр, показывающих меру популярности работ Игоря Садреева: «Белое пальто», фильм-биографию российской оппозиционерки Валерии Новодворской посмотрели почти два миллиона пользователей YouTube. У «Сына», фильма-портрета российского кинорежиссера Никиты Михалкова — два миллиона просмотров.
Как бы впечатляюще ни звучало, сам автор отмечает, что для западного мира он в качестве документалиста — фигура, пожалуй, малоизвестная. И в том если не безусловный плюс, то уж точно не минус: Игорь Садреев говорит, что, оказавшись вне России, существенно пересмотрел свое отношение к жизни.
«Я много лет провел с фокусом на карьеру и работу. Достиг там чего-то, но при этом «забивал» на семейную,личную жизнь. В Москве всегда живешь с ощущением, что ты должен заработать все деньги мира.«Достигаторство» всегда стучит тебе по затылку. А здесь я, мне кажется, от этого ухожу. Да, фильм про Новодворскую посмотрело почти 2 млн человек. Успех-успех. А фильм про Игоря Кона посмотрело 40 тысяч человек. Но у меня нет по этому поводу ощущения досады, или ужаса, или неуспеха. Мне кажется, что я и тот, и другой фильм по-своему люблю. Я не расстроен формальным неуспехом фильма про Кона. Так же, как я не то чтобы как-то невероятно окрылен успехом фильма про Новодворскую. Это не равнодушие. Я для себя это называю «буддистское принятие». Важно, как ты чувствуешь себя в процессе. Кайфовал ли ты в процессе работы над этим фильмом? Понятно, что это всегда пережевывание битого стекла, — любая творческая работа примерно такая. Но, вот, ретроспективно смотришь и думаешь: ты год провел с Игорем Коном. Хорошо тебе было с ним или не очень? И думаешь, все-таки было классно. И судя по комментариям, есть люди, которые этот фильм поняли и разделяют ценности, которые в фильме транслируются. И прекрасно. И это лучше, чем если бы было еще пять тысяч комментариев, где было бы написано «Гори в аду, пидор»».
В начале разговора Игорь сказал, что в нынешней иностранной жизни ему не нужны ни антидепрессанты, ни услуги психотерапевта. Однако пару часов подумав о себе вслух, он все же обозначил и то, что это внешнее спокойствие — результат каждодневной эмоциональной работы.
Он медитирует.
«Да, буквально каждое утро просыпаюсь, завариваю кофе и, пока он остывает, я 15 минут провожу в попыткемедитации. Это же очень просто и невероятно сложно. Ты пытаешься ни о чем не думать, следить за своим дыханием и все. Больше тебе не нужно ничего делать. И это самая простая вещь на свете и самая сложная, потому что сразу миллион мыслей в секунду получаешь, пытаешься каждую как-то успокоить и снова чуть-чуть почувствовать себя просто частью большого мира. И так я взлетаю от своей улицы в Берлине, вижу«замочную скважину», — вот этот силуэт Германии на карте Европы. Отлетаю еще, вижу целый континент, который лежит передо мной, как мой новый дом. А дальше мир весь вижу и лечу обратно, параллельно отбиваясь, как от мух, от всевозможных мыслей, о том, что мне нужно сделать дальше, кому позвонить, написать, сложится ли фильм или нет, утвердят ли концепцию, будут ли деньги — от всего на свете. Если удалось эти пять секунд ни о чем не думать, просто лететь над этой картой, то потом, кажется, на весь день хватает заряда, чтобы чувствовать себя хорошо».
Свою теперешнюю европейскую жизнь Игорь Садреев называет «Второй жизнью». И первое, что он сделал, весной 2022 года уехав в Берлин, — вдел в уши по нескольку колец.
«Мне показалось, что это классно. У меня был когда-то пирсинг в ухе, потом дырка заросла. Я приехал в Берлин, и кроме того, что тут все так ходят, для меня это было символом новой жизни. А в новую жизнь нужно приходить обновленным. Я себя обновил вот так — сверху. А в мае 2022 года я сделал себе татуировку — первую и единственную, — показывая, Игорь обнажает запястье, — У меня на руке башенка, которую спроектировали братья Веснины, зачинатели конструктивизма (авангардное движение в архитектуре 1920-)х. Я очень люблю конструктивизм и по нему скучаю, если говорить про Москву. Но вот башенка эта со мной. Я ее взял с собой. Она должна была быть на месте Страстного монастыря в Москве. Проект не был реализован. Я его реализовал на своей руке. Во-первых, это для меня пример невероятной смелости. Это люди, которые стали проектировать архитектуру фантастического уровня. Мне кажется, любому человеку не помешает чуть-чуть смелости. Особенно мне. Я не то, чтобы очень смелый человек. А с другой стороны, — это просто напоминание о любимом хобби. И, может быть, в каком-то смысле прощание со старой жизнью. Вот Москва у меня на левой руке. Вот Берлин у меня в ушах. В 39 лет я начал вторую жизнь, — и надеюсь, что не последнюю. Кстати, мне кажется, что нашему поколению выпала возможность третью жизнь тоже попробовать. Можно лет тридцать пожить, а дальше останется еще немного на третью жизнь, которая, может быть, будет вообще другой».
Константин Кропоткин
(Не)смелость документалиста Игоря Садреева
0:00
42:20
«Квир-беседы». Четвертый цикл интервью с русскоговорящими ЛГБТК-мигрантами выходит при поддержке «Радио Сахаров».
