Плюсы Стефании
"Я научилась выговариваться"
Сиротство, детдом, приёмная семья, издевательства в школе, а ещё и война, и бегство, и утрата близких. Этой украинке всего 21, но ей выпало больше, чем иные переживают за всю свою жизнь. Она родилась с «плюсом» и, кажется, дело само ее выбрало. Стефания работает с вич-инфицированными, и то, как она преодолевает стигмы с этим связанные, — свидетельство потрясающей силы духа.
И стены, кажется, новые, и мебель. Эта квартира напоминает номер современной трехзвездочной гостиницы. На то, что здесь не только ночуют, но и живут, указывает наличие кухонной ниши здесь же, в комнате, которая одновременно и спальня, и кабинет. И немного гостиная: в уголке у балконной двери в напоминание о зимних праздниках — небольшая елочка из веселого белого пластика.
Я в гостях у Стефании, на крайнем берлинском востоке, — район новостроек, недалеко аэропорт Шенефельд. Сюда она переехала в августе 2022 года.
«Это квартира, которую я снимаю уже год, может, даже больше года. Мне помогли немцы найти ее, у которых я жила. Снимаю, обустраиваю, как мне нравится, на свой вкус. Большую часть оплачивает Jobcenter (Центр занятости, — прим.КК). Я плачу маленькую сумму. Jobcenter, например, платит 400, а я — 50.
Аренда бессрочная, очевидный минус один — не очень хороший интернет, что важно для нее, будущего дипломированного эколога, четверокурсницы украинского колледжа, в котором она учится дистанционно, пять дней в неделю.
«Четыре пары, если по здешнему времени считать, то с семи утра до двух часов дня, если по Украине, то с восьми до трех. Там одни конспекты. У нас практика в конспектах вся прошла. Когда я начала учебу, первый год еще нормально было у нас, мы выходили офлайн, а второй, третий и четвертый курсы это все онлайн, и все тупо в конспектах».
Найти квартиру помогли немцы, у которых жила первые три месяца, когда уехала из Украины. Стефания поминает добрым словом Катарину, берлинку из района Карлхорст, отдавшую беженцам свой садовый домик.
«Она сама вышла на нашу организацию. Сначала организация связывалась с людьми, которые есть здесь, в Берлине. Перед тем, как ехать в Германию, вообще неизвестно было, куда мы едем. То думали Польша, то думали Берлин, еще какие-то страны. Но в итоге Катарина нас согласилась принять. Она довольно быстро приехала на вокзал, на который мы приехали, когда ехали сюда, в Берлин».
В Берлин Стефания попала в составе группы: шесть девочек, два мальчика, все из семей, которые называют «социально-незащищенными». Самой младшей — 16, Стефания — самая старшая. Всем им нужны особые условия, у всех у них — положительный вич-статус.
Собственно, и в Германию в марте 2022 года они выехали благодаря помощи профильной организации, — «Teens Ukraine», помогающей вич-позитивным подросткам. До открытого вторжения российских войск на территорию Украины она занималась по преимуществу просвещением.
Стефания поясняет:
«Чтобы подросткам с вич рассказать и показать, что с вич можно жить спокойно, что нужно принимать терапию, как бы это сложно не было. Хотя все и понимают, что всю жизнь это сложно делать, но сейчас, слава богу, наука не стоит на месте, и если в 2000-х годах мы пили по восемь таблеток утром и вечером, то сейчас в 2023 году можно пить одну таблетку. Мы о приверженности говорили чаще. Приверженность — это чтобы подростки пили каждый день регулярно таблетки, чтобы не опаздывали, чтобы не пропускали, чтобы не прятали таблетки».
Уезжая из Днепра, Стефания взяла с собой таблеток на 20 дней. Больше не было, — оставалось лишь надеяться на чью-то помощь. Ожидания, к счастью, оправдались: в Берлине, уже через неделю нашли клинику, готовые предоставить юным мигрантам антиретровирусную терапию.
«Здесь все в одной больнице, не надо по больницам ходить. Тут можно не проходить раз в полгода полное обследование. Тут просто сдаешь кровь, тебе дают твои результаты, и ты просто получаешь таблетки. И тут мне поменяли с трех таблеток на одну».
Стефания признает, что ее переезд в Германию мог быть гораздо сложней, если бы она еще до февраля 2022 года не понимала, как устроена система помощи вич-инфицированным. Когда Россия открыто напала на Украину и нужно было уезжать, моя собеседница знала, к кому обратиться за помощью.
Стефания — из числа тех, примерно 30 тысяч украинских беженцев с вирусом иммунодефицита. Ей 21, и двадцать один год у нее вич-позитивный статус. Она родилась с «плюсом».
«Я точно не знаю, но как мне говорили, это, скорее всего, от моей родной матери. Я ее никогда не видела, потому что я до 11 лет жила в детском доме. А о вич я узнала, когда в очередной раз попала в больницу. Я пила таблетки, в детском доме следили за этим. Просто мне не говорили, что это за болезнь. Говорили, что витаминки, их надо пить для здоровья. Когда я была в больнице, перед тем, как меня удочерили, я в 11 лет решила поинтересоваться, зачем пью таблетки, что за таблетки, и что у меня за болезнь. Мне не сразу рассказала врач. Но я же настырная. И в итоге в какой-то день я зашла к ней в кабинет, она посадила меня и такая: «Ты сильно не напрягайся, я расскажу. Ты поймешь -не поймешь, примешь-не примешь». Она рассказала, что это вич, что тебе надо пить таблетки, чтобы таблетки блокировали вич. И это надо делать, к сожалению, регулярно. Пока эта болезнь неизлечима, но все идет к тому, что когда-то она будет излечима. На тот момент я не очень это восприняла: «вич,, ага». Я не поняла бóльшую часть того, что она сказала. Я была, слава богу, не одна вич-позитивная, в детском доме нас было четверо. Нас называли «четверняшки», потому что мы всегда одинаково одевали, мы всегда вместе пили таблетки и так далее».
Ни родного отца, ни матери Стефания никогда не видела. Информация о них приблизительна, но она имеется — Никополь, где родилась, город не очень большой и при желании можно понять, откуда ты. Отец, по ее словам, умер в 2000-х годах. Мать жива, — сейчас тоже находится где-то в Германии, куда уехала как беженка. У Стефании есть несколько братьев и сестер, но их точное количество она не знает: кто-то тоже оказался в детском доме, а кто-то остался с матерью.
«Сначала я, такая: нафиг мне эта семья? А в 18 лет решила, что мне это нужно, надо спросить. Мало ли что. Может что-то изменилось у нее или еще что-то. Мне рассказывали, что она алкоголичка и наркоманка, всех детей покидала и где-то живет. Со мной вообще очень «веселая» история: меня она родила и выкинула. Меня нашли возле мусорки. Она родила и выкинула. А потом дом малютки, детский дом, и пошло-поехало».
Стефания считает, что с детским домом в Никополе ей более-менее повезло — могло быть и хуже. У нее была еда и одежда, она получала необходимые препараты, а взрослые умели хранить профессиональные тайны: о вич-статусе некоторых детей посторонним не рассказывали.
Жестокости не было, в детских комнатах, правда, были свои правила.
"Нас контролировали, но если тебя побили или еще что-то, об этом нельзя было говорить, потому что ты, типа, «крыса». Там были разные ситуации. Вещи старшие у младших всегда забирали, это, я думаю, во многих детдомах, интернатах и так далее".
Чего в детдоме не было и, наверное, быть не могло, — индивидуального подхода к каждому из воспитанников. На Стефании это сказалось самым прямым образом — когда пошла в школу, то быстро оказалась в числе отстающих.
«В первый класс был в обычной школе, но из-за того, что я не улавливала знания быстро, меня во втором классе перевели в специализированную — для тех, кто немножко умственно не успевает. Просто надо было, возможно, уделять больше времени и внимания. Чтобы не орали, что пока ты не сделаешь, не выйдешь, — не надо давить на человека, а спокойно все пытаться объяснять. Но я понимаю, что не было времени, что воспитателей мало, а детей до фига. Каждому дать время, как мать — ребенку, не могут».
В детском доме в Никополе, на юге Украины Стефания прожила до 11 лет — нашлись люди, готовые ее удочерить. Разговоры об этом были и раньше, но прежние семьи отказывались, как только узнавали, что у девочки вич.
«У них был сын младше меня, и как они мне говорили, когда он заговорил в 4 года, то попросил старшую сестру. Они искали ребенка и оказались в Никополе. Сначала позвонили директору, с директором общались. Я, такая: знакомиться с очередной семьей? Хорошо, поехали».
Стефания предполагает, что о вич-статусе приемные родители узнали далеко не сразу, — уже на последних этапах удочерения, во время оформления документов. Для отца, по ее словам, это особой проблемы не составило, мать же, кажется, и по сию пору, имея достаточно знаний по «теме», не может избавиться от настороженности.
Попав в новым дом, Стефания получила свою отдельную посуду, мыть которую она должна была сама.
«Если сравнивать детский дом и семью, у меня они на похожих линиях, получается, и плюс-минус сойдет.
О приемной матери Стефания говорит с чувствами сложными, — не сошлись характерами. Я же, слушая, отмечаю дефицит образования у взрослой женщины. Взяв ребенка с вич, она по незнанию на полтора года лишила его жизненно-важной антиретровирусной терапии.
«У меня мать не принимала мой статус, она думала, что если я перестану пить таблетки, то, возможно, вич и уйдет. Она как-то так думала. Она не верила в медицину, говорила, что это только хуже делает. Тогда у меня слишком последствий не было. У меня вирусная нагрузка ухудшилась. Как чувствуешь? Да никак. Просто иммунитет падает, и ты начинаешь болеть. У меня вылезали большие лимфоузлы. Потом я поехала в больницу, сдала кровь и поняла, что надо срочно начинать. Ибо дальше хуже, и можно не дожить. И тогда она поняла: блядь, что я делаю?»
Отношения с приемным отцом Стефания описывает в красках более радужных. Благодаря ему она узнала, что дни рождения, оказывается, можно праздновать. Ей тогда исполнилось двенадцать.
«Он мне на первый день рождения подарил собаку. Перед этим спросил: «Что ты хочешь на день рождения?» А я такая: «А что мой день рождения?» Я еще тогда удивлялась, потому что в детдоме мы не очень праздновали. И я такая: «Я люблю собачек, подари мне собачку». Он мне говорит: «У меня, конечно, аллергия, но я подарю тебе». А я сказала и забыла. А на день рождения откуда-то мы привезли собаку, ньюфаундленда. Да. Мне подарили собаку на первый день рождения, и мы вышли на улицу, задули со свечами большие шары. И он говорит: «Загадай желание на следующий год».
Что тогда загадала, уже не помнит, как не знает и того, исполнилось ли желание. Последующие события вытеснили детали праздника: они часто переезжали, и перемены эти далеко не всегда были к лучшему.
Ее родители были менеджерами, занимались продажей профнастила (из него делают крыши, ворота и заборы). Можно предположить, что были в этом деле едва ли успешны. Стефания говорит, что у них бывали времена, когда отец оставался без работы.
«С деньгами были проблемы. Меня в школах стебали, потому что я ходила в изношенных вещах. Деньги мне не давали, потому что мне говорили какое-то время: а зачем они тебе нужны? Тебя в школе кормят. У меня из-за того, что я приемной была, какие-то льготы вроде бы были. Считалось, что раз я из детдома, а в школе организовали обед, то и хорошо. Продленка иногда есть, — тоже хорошо».
Стефания подсчитала, что среднее образование получала в 15 школах двух стран: жила в селе под Харьковом, в пригороде Санкт-Петербурга, в деревне близ Твери и, наконец, вплоть до отъезда в Германию, — в Днепре, недалеко от бабушки, матери приемной матери.
Опыт пребывания в городке под Питером был для нее наиболее драматичным. Там Стефания едва не лишилась способности ходить. Причина — жестокость одноклассников, равнодушие взрослых.
Стефания привыкла к шутливым вопросам: в школу она ходит или в детский сад. Невысокого роста и хрупкая не только на вид. У людей с вирусом иммунодефицита отмечают снижение минеральной плотности костей. Стефания говорит, что уж и сосчитать не может, сколько у нее было переломов. Рассказывая, смеется: все заживает быстро «как на собаке».
«У меня еще бывает такое, что я, если что-то сломаю, руку или еще что-то, я не сразу чувствую. У меня высокий болевой порог, и я не чувствую, что я что-то ломаю. У меня руки были переломаны не один раз».
В школе, в городке под Санкт-Петербургом одноклассники сломали Стефании несколько пальцев, и это было только началом ее голгофы. Слушая, я не могу сдержать слез: ее, чужую, пришлую, беззащитную систематически избивали.
Сначала узнали, что я из детдома, за детдом меня стали буллить. Типа, детдомовская, мы с детдомовскими не общаемся, мы такая крутая школа. Могли поиздеваться, постебаться, иногда вещи позабирать. Потом, когда узнали о вич, не приняли информацию, и могли начать бить меня толпой».
По словам Стефании, конфиденциальную информацию о вич-статусе разнесла по школе медсестра, — выяснила, что означает шифр в медицинской карте приезжей школьницы, и поделилась с кем могла и хотела.
«В школе иногда медсестры и учителя дружат. Она рассказала подружке, «только тссс, не говори». И это «не говори» все равно распространилось. И так как это распространилось, подростки не воспринимали нормально ситуацию, не зная, что это такое. Плюс она преподнесла это не как вич-статус, а как СПИД, типа спидозным здесь не место».
Как и в детдомовские времена, помощи у взрослых она не искала. Неизвестно, как долго это могло бы продолжаться, если бы не один инцидент: однажды подростки заманили ее в спортзал на пятом этаже школы.
«В какой-то момент меня взяли за руки, за ноги, мотали, еще что-то. И я не знаю, было уместно или неуместно, но они меня выкинули. В общем, я вылетела в окно. Слава Богу, я не прямо вниз полетела. Как мне потом рассказали, я не долетела до первого этажа. Там была крыша, и я, такая: вот это приземление!»
Стефания говорит, что несколько человек были тогда уволены, — может быть, в их числе оказалась и говорливая медсестра. То время моя собеседница помнит не очень отчетливо. Выпав из окна на крышу третьего этажа, она относительно легко отделалась, — был защемлен нерв в позвоночнике. Однако нормально ходить она не могла, был необходим реабилитационный курс. Тогда Стефания приняла решение для нее самоубийственное — отказалась от антиретровирусной терапии.
«Да, я понимала, но у меня тогда уже психика, видимо, страдала эмоционально. Я и перед этим уже хотела суициднуться. И решила, что если хочу суициднуться, можно тогда и уже не пить таблетки».
Возможно, инстинкт самосохранения оказался сильнее. Возможно, сказались экстренные меры, предпринятые родителями, — они снова переехали. Это была деревня близ Твери. А далее опять Украина, — в Днепре жила мать ее приемной матери. Стефания вспоминает, что держаться на ногах более-менее твердо смогла года через полтора после инцидента. Примерно тогда же начала заниматься боксом.
«Какое-то время я была в Днепре, училась там школе. Это был восьмой класс. Было изначальное непринятие меня, но я привыкшая, когда меняю школы, и меня не принимают. Но в какой-то период все-таки начинают узнавать, что я когда-то была в детдоме. Сначала я реагировала по принципу: «Ну и что? Я была в детдоме. Была когда-то. Сейчас я не в детдоме, сейчас я в семье». Они говорят: «Ну и что? Ты же детдомовка. Все детдомовки воры». Я, такая: «Да вы что?» Я сначала пыталась тоже на них агриться: «И что? И как? Что-то пропало?» Могли и толпой собраться. Но я уже сама за себя могла спокойно постоять. У меня уже переломов сильных не было, я сама могла вдолбить. Я как-то более шла на разговор, пыталась объяснить, что это и так далее. Но если собирались компашки, я и понимала, что жопа, то просто начинала бить без предупреждения, то с ноги, то с кулака, и все, до свидания. Я понимала, что может начаться, и я первая била, чтоб на меня не было прилета».
И еще одна потеря, — не первая и, увы, не последняя. В 2015 году ее приемные родители развелись. Стефания со сводным братом осталась с матерью. Отец уехал к собственным родителям, в Донецк, а вскоре погиб. В многоэтажный дом, где он находился, попала ракета.
Школу Стефания сначала просто бросила, — «надоело». В младших и средних классах она оставалась на второй год, и в конце концов хотела только одного: чтобы все это поскорей закончилось.
Она ушла и потому, возможно, что нужно было работать: денег в семье не хватало. Сначала раздавала на улице флайеры, затем пошла помогать тем, кого хорошо понимала, — людям с вич.
Сколько велика потребность в такой работе для Украины, можно понять уже из статистики. По данным ЮНЭЙДС, в 2021 году с вирусом иммунодефицита жили примерно 260 тысяч украинцев, антиретровирусную терапию получали только 60%. Ситуацию как «критическую» международные эксперты оценивали еще до открытой фазы войны. В Европе по темпам распространения вич Украину опережает только Россия. Главные причины: незнание своего диагноза и дефицит просвещения.
Стефания начала работать с детьми. Почему это для нее важно?
«Потому что мне как будто хотелось, чтобы они не были замкнутыми, чтобы они не повторяли моих ошибок, не переставали пить таблетки. Я же знаю, какие могут быть «побочки». Чтобы они как-то воспринимали себя, чтобы могли спокойно о себе говорить и так далее. Мы много говорили с ними, общались на эту тему. Там и психологи были, которые приходили, тоже разговаривали, объясняли, что все будет хорошо, сейчас вы такое количество таблеток пьете, скоро, возможно, у вас все поменяется, наука не стоит на месте».
А через год, в 2019-м она ушла в «Каритас», благотворительную организацию Украинской греко-католической церкви. Там людей с вич никак не выделяли. Там, по словам Стефании, ко всем относились хорошо.
Профессию эколога выбрала по случаю, — в колледже были свободные места. Первые годы учебы вспоминает с радостью. Это ученое заведение оказалось для нее комфортным местом, — ничего похожего на то, что она пережила прежде в многочисленных школах.
«Я в колледж шла, думала, что тоже может начаться какой-то буллинг насчет меня, что меня не примут. Но там хорошо пошло с людьми. Даже когда я сама стала говорить, что когда-то была в детдоме, поменяла 15 школ, то-се, пятое-десятое, меня спокойно воспринимали. Прикольный опыт. Про вич-статус я сначала паре людей рассказала, которым я стала доверять. Я начала сначала с одной девушки. Как-то мы с колледжа идем домой. Мы любили пешком походить. Днепр не сильно большой, пару часов можно погулять и как раз домой дойти. Как-то мы идем, и она говорит: «Расскажи что-то о себе». «А что тебе еще обо мне рассказать? Ты уже плюс-минус что-то знаешь обо мне». «Ты не рассказывала про детство и еще про что-то». «А тебе зачем об этом знать?» Она стала вопросы задавать. Я, такая: «Хорошо». Стала задавать вопросы: «Ты знаешь, что такое вич? Ты знаешь, как относятся к вич-людям?». Так и рассказала. Ну и потом по очереди с некоторыми тоже гуляла, мы тоже как-то разговорились и рассказала. И в итоге через год вся группа знала».
Именно в колледже Стефания получила возможность осознать себя и как квир-человека. Открытость в одном допускает и открытость в другом. На первом курсе у нее, бисексуалки, появилась первая девушка.
«До этого я понимала, что мне время от времени очень нравятся девушки. Просто я одной призналась, но она меня отшила. Мне время от времени очень заходили девушки. Я сначала не понимала, что меня так на девушек тянет. А потом в колледже поняла. Сначала одногруппники нас неправильно понимали. Мы сначала же вроде как подружки-подружки были, но и не показывали никому, что мы встречаемся. Потому что мы понимали, что сейчас что-то может начаться. А потом, когда мы стали уже под конец первого курса показывать, точнее не то, что показывали, но уже не скрывали, что мы пара, некоторые задавали вопросы: «А как вам это? А как вам это? А как вам спится вместе?» Я такая: «Хотите проверить? Идите — проверяйте». Я уже привыкшая была, что мне могло бы прилететь. Но нам не прилетало, слава Богу, в колледже».
Та первая влюбленность осталась, по ее словам, в прошлом, — бывшая девушка Стефании осталась в Украине, а расстояние делает свое дело. Можно выразиться и патетично: в их отношения вмешалась война.
Стефания вспоминает 24 февраля 2022 года, — черный день в современной украинской истории.
«Мне позвонила бабушка. Она жила недалеко от аэропорта. Она мне звонит, говорит: «Началось». «В смысле началось?». «Ты не слышишь?» «Нет», – слышу шум какой-то, но я думала, поезд. А мы живем возле места, где электрички ходят. «У нас поезд едет». «А это не поезд? Это ракеты летят. Война началась, надо что-то делать. Буди всех, идите в подвал».
Месяц я как-то пыталась понять, что происходит. Я пыталась гулять, меня отвлекали. Мы на каток даже ходили пару раз. Когда тихо было, мы ходили. Если я была у бабушки, то мы спускались в погреб. Если у мамы, мы между стен сидели, там не было погреба и не было поблизости бомбоубежища. Прилетит так прилетит, что делать. Мать у меня постоянно на панике была. Пока я с ней не общалась, я не знаю, что у нее там было, но она на панике всегда была. Она меня не хотела вообще никуда выпускать, говорила, сиди и не двигайся. Я пыталась как-то атмосферу разрядить – то шутила, то музыку включала, то еще что-то. У меня паника внутри была, но я же эмоции фиг покажу. Я паниковала. Если я паникую, начинаю что-то руками делать, я пытаюсь что-то делать, но на эмоции я фиг выведу. Я больше пыталась успокоить. Особенно брата. Он младший, и он очень сильно все воспринимал. Он рыдал пару дней».
То, что мне, визитеру, представляется рядовой особенностью, для Стефании, на самом деле, в новинку. Она относительно недавно научилась рассказывать о себе без утайки. Помогло общение с психотерапевтом. Стефания регулярно общается со специалисткой из Украины, живущей сейчас в Лондоне. Психологическая онлайн-поддержка для нее бесплатна, — это помощь украинской вич-позитивной организации «100% жизни».
«Сейчас плюс-минус прорабатываю темы детского дома, детства, подросткового периода, и то, что происходит. Это мне дает стабильную психику. Потому что раньше я была скованной, мало говорила. Если кто-то вспоминал, что я с детдома и так далее, у меня могла начаться истерика. Я или истерила, или все держала в себе, чтобы как-то не показывать. Мне намекали не один раз. Плюс я понимала, что у меня часто депрессии, у меня бессонница и так далее. Просто я как будто бы не хотела сама делать ничего. Я могу упасть в кровать и буду спать там целый день. Я понимала, на что мне намекали. Если я вообще не могла одна находиться, я приглашала людей чуть ли не каждую неделю ко мне, чтобы кто-то был рядом. И мне намекали, что пора бы куда-то обратиться, чтобы или антидепрессанты, или просто общение. Типа, тебе надо выговариваться, хотя бы прожить с кем-то, проговорить хотя бы те же смерти, которые ты держишь в себе. Я, такая: а зачем оно мне надо? Поможет ли оно мне вообще? Я как будто бы не верила, что мне что-то поможет. Пошла. Проверила. Вроде зашло».
Психологическая поддержка была для нее настоятельной необходимостью. Депрессивные состояния были у нее и прежде, но год 2023-й оказался даже тяжелей предыдущего. Вначале в Днепре погиб младший брат, — ехал на велосипеде и его сбил лихач. А минувшим летом внезапно отказало сердце у 65-летней бабушка. Ушел из жизни человек, с которым в приемной семье у Стефании были наиболее близкие отношения.
«Для меня это было такой удар, что, капец, я пару месяцев потом не выходила из дома. Я в депрессуху впала.Депрессуха, что я не смогла поехать в Украину. Я до этого ездила. Как раз до того, как она умерла, я за неделю до этого вернулась из Украины. Я была в Украине и перед отъездом, за вечер до отъезда, мы с ней виделись. И она меня просила, чтобы я осталась хотя бы еще на пару дней. А я уехала. Да, у меня было чувство вины жесткое, что она ж мне говорила, мы долго не общались какое-то время, потом это. В итоге я уехала. Я начала себя корить за то, что мне ж говорили, она меня попросила, а я не осталась».
Смерть бабушки не сблизила Стефанию с приемной матерью. Сейчас они никаких отношений не поддерживают, пускай обе и находятся в Германии.
«У нас плюс-минус похоже. Просто у нас у обоих упертые характеры, и мы фиг друг друга выслушаем. Я пыталась какое-то время выслушать, но когда я пыталась, чтобы она выслушала, то тут сложно. Она не выслушивает. Да, я пытаюсь как будто бы поверить, что будет что-то лучшее, и вдруг у нас у обоих что-то все-таки сложится. Я понимаю, что у нее сейчас никого нет, и у меня тоже никого нет. Но хотя у нас когда-то и были фиговые отношения, я все равно пытаюсь что-то как будто бы в голове накрутить, что когда-то сложится».
Саморазрушительных мыслей у нее стало меньше. Однако, как свидетельствуют факты, беречь себя в полной мере она еще не научилась. У Стефании — третья группа инвалидности, что не помешало ей, оказавшись в Германии, попробовать себя на довольно тяжелой работе. Она пошла на стройку: три месяца вместе с другими мигрантами из Украины укладывала плитку. Могла б и дольше, но там ее обманули, — за каждодневный многочасовой труд она получила в общей сложности 350 евро. Официально оформлена не была, а значит не могла и защитить свои интересы.
«Мне аванс пару раз выдали, сказали, подожди, скоро будет. Я повелась: хорошо, жду. Провелась, три месяца прошло, я проработала, а мне все обещали, обещали. Я ждала. Потом поняла, что нет, все. Меня потом они же решили звать на другой проект делать дома, я отказалась. Что за хрень? Я работу делаю, а вы мне не платите. Они обещали, обещали, в итоге ничего».
Нельзя назвать таким уж легким и ее последнее место работы, — убирала номера в берлинском четырехзвездочном отеле. В час надо было навести порядок в пяти комнатах, за день — в сорока.
«Убирала пару месяцев, все было ок. Когда я сильно ухожу в физическую работу, я морально ухожу от эмоций. Обычно мне это помогало. А тут, когда меня что-то на работе выбешивало, я поняла, что мне уже работа не сильно помогает. А я нагребла очень много комнат, и поняла, что сорок комнат мне на спину дают большую нагрузку. Это на мою-то! Мне плитка так на спину не давала, как сорок комнат».
Ежемесячно из немецкой казны она получает сейчас 500 евро пособия, — этого должно хватить на еду, одежду и транспорт. Но надо было расплатиться за похороны близких в Украине: сначала брат, потом бабушка.
«Люди умирали у меня, я пыталась как-то финансово помочь. Потому что понимаешь, что там еще хуже, а похороны и так далее как-то организовать надо. И я подумала, что я же, типа, тут, значит, я могу как-то попытаться организовать».
Сейчас ее главная задача — доучиться в колледже. Чем будет заниматься дальше, пока не знает. Нет понимания, и где будет жить. В Германии ее смущают бюрократические сложности. А каким она видит свое идеальное будущее?
«Идеальное будущее? Я думаю, что вряд ли в Украине. В Украину можно ездить, но пока не в Украине. Где-то за границей, я думаю. Сейчас я полгода занимаюсь фотографиями, фотографирую. До этого думала на психолога пойти. И сейчас еще думаю. Я хочу и работать сразу, и учиться. Но если я буду и работать, и учиться одновременно, то у меня будет несходка снова. Я буду или одно пропускать, или другое, а я такое не люблю.
Уходя, я заметил рядом с елкой фотоаппарат на высоком штативе. В фототехнике я не разбираюсь, но выглядело солидно. Стефания объяснила, что камеру ей подарили американцы, — в Берлине были представители какой-то антиспидовской организации.
Я опять подумал о «плюсах» — неожиданных следствиях уязвимости. Ты со всей очевидностью нуждаешься в поддержке, — а значит можешь на нее рассчитывать.
Аудиоверсия разговора: https://youtu.be/y8ZBzZM6unM?si=dbrAY3Md63jPC0Bq
Квир-беседы: совместный проект квир-организации Quarteera и немецкого фонда Магнуса Хиршфельда.
