Любым другим именем, ч.5. Тёмные дни

Всё, что последовало после той ссоры с мамой, было очень мрачным. И всё было очень мрачно ещё долго. Не буду наскучивать вам, рассказывая каждую историю, давайте просто скажем, что одним за другим последовали демотивирующие, стрессовые и вызывающие боль события. Было много драмы, я потеряла почти всех своих новых друзей и снова начала чувствовать себя очень, очень плохо. В течение месяца я переехала в кампусный дом ЛГБТ из-за проблем с соседом по комнате. Троица, жившая там, была всем моим социальным кругом. Мы по большей части сидели, курили траву и пили. Моя успеваемость покатилась вниз. 

Один из профессоров гендерных исследований, который “помогал” мне пережить ситуацию, где родители “от меня отказались”, посоветовал мне финансово эмансипироваться. Что только создало для меня дополнительные финансовые проблемы, которые прибавили ещё стресса. Я помню, что ничего не чувствовала месяцами, а когда я не была выпавшей из реальности и что-то чувствовала, это была исключительно злость. Я до сих пор не знаю, что из этой злости было вызвано тестостероном, а что – общим состоянием моей жизни. 

Гнев начался как огонь. Сначала он тлел. Я обнаружила, что я более раздражительна. Сложнее стало мириться с маленькими вещами, которые бесили меня в других людях. Мне было некомфортно жить с этой новой тенденцией беситься от любых людей, так что я начала изолироваться, пытаясь спрятать этого кошмарного человека, которым, я думала, я становилась. С тестостероном я это не связывала – просто думала, что я плохой человек. Мне не хотелось видеть людей, и когда я с ними виделась, я чувствовала себя настолько не собой, что понятия не имела, как к ним относиться. Даже спустя пять лет я всё еще думаю, что этот опыт очень сильно повредил мою самооценку и социальные навыки. Он точно изменил меня, как человека. 

Мне до сих пор очень тяжело думать о следующих паре лет моей жизни, что уж там писать об этом на публичное обозрение. Одна искупляющая вещь случилась в тот ужасный период – в начале 2017 года я забрала из приюта моего кота, Корндога (да, так его зовут), и он был рядом со мной сквозь все эти трудности. Я помню тогдашнюю себя как пустую оболочку от человека, как монстра, как кого-то, кто просто больше не понимает чувства в ее собственном теле. Чтобы ещё хуже все сделать, сами инъекции тестостерона стали большой проблемой и для меня, и для Джейми; нам требовалось часами рыдать и хватать рот воздух, чтобы решиться раз в неделю вонзить иглы в нашу плоть. У меня всегда были эмоциональные проблемы, но это было что-то другое.

В старшей школе я рассчитывала на будущее, где я буду учиться в колледже и проходить гендерный переход, и какая-то часть меня искренне верила, что тестостерон каким-то образом превратит меня в этот архетип пацана-спортика, и что я буду красивым парнем с кучей друзей и личной жизнью. Не очень в общем-то получилось. Я была одинокой, погруженной в токсичные и стрессовые взаимоотношения с людьми, на академическом испытательном сроке, с проблемами с законом из-за употребления веществ, и чувствовала себя одержимой каким-то бесом, который, как я сейчас понимаю, был как минимум частично вызван всё ухудшающейся хваткой тестостерона, подчинившего себе мой разум. Реальность моей фантазии о будущем резко разрушилась, но я все еще не понимала основные проблемы в своей жизни. Поэтому я начала искать другой план побега. 

Джейми была в похожей позиции резко ухудшающегося психического здоровья, а еще все еще криво пыталась справиться с травмой из детства по поводу своей серьезно нефункционирующей семьи. Одним вечером она предложила нам сбежать. Просто взять чуть-чуть наших вещей, которые поместятся в машину, и переехать в новый большой город. Такой, что примет нашу трансовость и позволит нам выразить свой настоящий потенциал. Я сказала ей, что знаю именно такое место…

Чикаго.

Так что незадолго до конца того учебного года мы сказали той кучке знакомых, что у нас была, что мы переезжаем. Они нам пожелали удачи – радовались, что мы вылезаем из пригородов и переходим к вещам получше. Я помню, что мне было неловко об этом рассказывать, как будто был какой-то когнитивный диссонанс между тем, что беготня за трансовостью лишь сделала мою жизнь хуже, и тем, что я снова делала радикальное решение, чтобы вновь погнаться за трансовостью. 

Я уволилась со своей хреновой работы в фастфуде, ушла из университета, который бы все равно меня выгнал, съездила к маме, чтобы поставить ее в известность о моих планах (мы тогда снова разговаривали, пусть и очень натянуто), и вскоре была на пути в Чикаго. У нас получилось снять маленькую квартиру-студию и мы обе подали документы в колледжи в городе. Я в итоге так и не начала снова учиться, потому что вскорости после переезда на новую квартиру мое психическое здоровье стало ещё хуже. 

Что, я думала, станет для меня новым стартом, оказалось продолжением прошлого. Я изолировалась, мне было настолько некомфортно с самой собой, что другим людям я в глаза смотреть не могла. Я не нашла работу, не училась, ни с кем не познакомилась, и по большей части даже из кровати не вылезала. Примерно в это время со мной стало происходить что-то странное. И это странное я связываю с тестостероном. 

Когда вам рассказывают про тестостерон, они его представляют, как косметическую вещь. Мол, ну да, может, повысится раздражительность, может, повысится либидо, да и есть вся эта штука про повышенный риск сердечно-сосудистых заболеваний и рака, но по большей части это для перераспределения жира и низкого, командующего голоса. Мои документы по информированному согласию даже щедро предупреждали меня насчет “скачков настроения”. Но я не знаю, могло ли хоть что-то подготовить меня к тому, как это ощущалось. 

Во время первых месяцев приёма тестостерона, как вспоминается, я просто в общем чувствовала удушающую пустоту и неспособность понять, какие эмоции я испытываю, и на этом фоне были разбросаны легко вызываемые вспышки гнева. Что-то, что раньше бы вызвало у меня грусть или фрустрацию, теперь наполняло каждую клетку моего тела яростью. Раньше я могла рассердиться до слёз, или до криков, или до (очень редко) хлопанья дверью, и я вряд ли вообще чувствовала тягу к дальнейшей физической экстернализации. А когда я была на тестостероне, гнев требовал, чтобы я выплеснула его наружу. Я чувствовала себя, как будто мое тело просто взорвется, если я что-то не ударю или не кину что-то, и это пугало меня. 

Плакать больше был не вариант, по крайней мере, на первых порах, так как расплакаться было практически невозможно. Когда я была перегружена эмоциями, вместо того, чтобы легко расплакаться, как я могла раньше, я начинала испытывать дикую ярость. Вместо того, чтобы бить других или что-то вокруг себя, я просто начинала бить себя. Я билась с яростью, избивая себя кулаками, и в какой-то момент, когда боли было достаточно, я наконец могла расплакаться. И когда я рыдала, это длилось часами. Часто я засыпала и с утра мало что о произошедшем вечером помнила. Такие нервные срывы со мной происходили примерно раз в неделю, а на моей голове и теле регулярно появлялись синяки от того, что я себя била. 

В один день у меня случился такой кризис. И вместо того, чтобы ударить себя, я причинила себе сильный вред кухонным ножом. И когда я достаточно успокоилась, чтобы со мной можно было говорить, Джейми меня уговорила поехать в травмпункт. Могу лишь представить, насколько травматично для нее было все это. Я всё еще не связывала свои проблемы с тестостероном. Мы обе думали, что я тяжело психически больна, несмотря на то, что до тестостерона я ничего и близко похожего не испытывала (и с тех пор тоже не испытываю!). 

В ту ночь меня положили в психиатричку, где я провела семь дней. Там никто не интересовался высотой моей дозы тестостерона или тем, может ли он влиять на мое поведение. Вместо этого мне диагностировали пограничное расстройство личности, депрессию и острый психоз. И прописали 4 разных психиатрических таблетки. После выписки я честно принимала выписанные мне препараты и даже чувствовала некоторое подтверждение от того, что мне выписали “анти-психотик”. Я была благодарна, что мне наконец-то диагностировали серьезные психические болезни и выписали сильные препараты, которые починят мою нарушенную химию в мозгах и позволят мне вести лучшую жизнь. 

На протяжении следующих недель мне надо было ходить на амбулаторную программу групповой психотерапии. Она проходила трижды в неделю, а сессии были по три часа. На этой интенсивной групповой психотерапии мы говорили про осознанность и про то, как выдерживать вызовы на работе, если вы живете с “психической болезнью”, но более глубокой психологической работы там не было. И тот факт, что я была молодая биологическая женщина на супрафизиологических дозах синтетического тестостерона, оставался снова незамеченным. При каждом моем столкновении с любой психиатрией или психотерапией во времена, когда я идентифицировала себя как транс, мой приём тестостерона никогда не был идентифицирован как возможный источник проблем с психическим здоровьем, и мое желание быть “мальчиком” тоже не рассматривалось как возможный результат существовавших ранее эмоциональных проблем. Мои “предпочтительные имя и местоимения” всегда использовали без вопросов и колебаний, и эту идентичность “подтверждал” каждый доктор, с которым я встречалась в то время. Я все еще не испытывала того скептицизма относительно индустрй психического здоровья и медицины, которые есть у меня сейчас, так что рассматривала эти обстоятельства как еще дополнительную мотивацию не подвергать сомнению свою трансгендерную идентичность. 

Пока я ходила на эту группу, лучше мне не становилось. Я всё еще сидела без работы, употребляла вещества (включая некоторые из моих выписанных препаратов), не могла выбраться из кровати большинство дней, говорила на терапии о суициде и страдала от “эпизодов”. В итоге психиатры и психотерапевты в амбулаторной программе усадили меня на стул и сказали, что мне необходимо обратно госпитализироваться. Я так и сделала. В тот раз осталась на дня четыре. Когда выписалась, решила, что эти программы мне не помогают, и когда я прекращу на них ходить, я найду другого психотерапевта (в местном ЛГБТ-центре), найду работу и попробую найти друзей. Последнего не случилось, пока я не вернулась в прирожденный пол. 

В течение следующего полугода или около того я работала в маленьком магазине печенья, часто – очень подолгу. Включая относительно частые 10-часовые одиночные ночные смены, после которых я не возвращалась домой до примерно 5 утра. Не надо пояснять, что это тоже было не лучшей обстановкой для моего психического здоровья, но именно тогда начали происходить некоторые перемены. Я стала регулярно взаимодействовать с людьми, и хоть никаких друзей на долгое время я не нашла, мне сильно помогло просто знать лица, имена и быть наблюдателем, подслушивая драму, происходившую в жизни моих коллег. Один из них, тоже трансгендер, подкинул мне контакты организации, которая выдавала гранты на транс-операции, так как мое тогдашнее медицинское страхование такие операции не покрывало. Коллега показал мне сайт, где можно на это всё податься, но я постоянно прокрастинировала. Что было странно, учитывая, что я публично говорила говорила о том, насколько сильно я хочу сделать операцию. Так что я не ложилась под нож хирурга, чему сейчас исключительно благодарна. 

Во время ночных одиноких смен у меня было много времени на рефлексию. В каком-то смысле это сводило с ума, но сквозь общий невроз были рассыпаны моменты ясности. Я помню, как в первый раз решила снять свою утяжку для груди на работе, потому что в магазине были только я и еще один сотрудник, который на бэке сидел, а эту сраную хуйню носить было больно. Не иметь ничего стягивающего грудь под моей рабочей футболкой ощущалось куда более натурально. Я начала пропускать инъекции тестостерона, потому что ужасно от них тревожилась, так что ставилась один или два раза в месяц. С этими изменениями мои “эпизоды” стали капитально реже. Я помню, что листала сабреддиты про трансов в надежде, что получу какие-то ответы, что мне делать, если гендерный переход мое психическое здоровье не улучшает. Там было много постов, посвященных этому вопросу, и самый популярный ответ был – “просто продолжай”, потому что однажды, когда ты достаточно хорошо “пассишь”, всё будет того стоить. Были моменты, когда я смотрела на свою жизнь и сомневалась буквально почти в каждом выборе, например, в своих отношениях и в переезже в Чикаго. Я думала о том, как все эти вещи, в которые я прыгала с головой в надежде, что они мне помогут, не сделали ничего на то и похожего. Единственное, в чем я не сомневалась – так это в моем решении быть трансгендером. Для смены этой установки требовалось более жестокое столкновение с реальностью.