Вращение, ч.1

Отпуск надвинулся неотвратимо – теперь уже наверняка. Хороший повод отмахнуться от мира и начать этот рассказ, чтобы избавиться от навязчивых образов теснящихся у меня в голове.

Я знаю, вам очень обидно, что я пишу это вроде бы и не для вас, а для себя: не для того, чтобы вложить в ваши головы собственную мудрость, а в ваши души – просветление, нет, - для того, чтобы, засыпая, не думать о живых, а еще для того, чтобы проверить, правда ли, что жизнь увлекательнее любой книги. Когда-нибудь я напишу книгу для вас, а пока – у меня нет той мудрости, нет и просветления.

Я расскажу вам, как врут руки и как бывают верны слова.

Я расскажу вам о бешенстве в глазах и ласке в голосе, о том, как трудно бороться с улыбкой, о том, как больно бывает от объятий и как хочется, чтобы было больно.

Я расскажу вам о том, как однажды Сережа увидел девушку в электричке метро. Девушка была в зеленых обтягивающих брюках и розовой футболке, но привлекла его внимание не этим, а тем, что читала книжку небольшого формата, в которой Сережа сразу узнал издание серии «Иллюминатор». Он все пытался встать так, чтобы прочитать имя автора и название книги, но между ним и девушкой, которая стояла у выхода, постоянно протискивался народ, и пока Сергей переминался с ноги на ногу, девушка подошла ближе к двери и закрыла книжку. Тут Сережа заметил, что между страниц она положила как закладку карточку Московского метрополитена. Она москвичка?

Те несколько десятков секунд, что оставались до станции, Сережа вглядывался в лицо и фигуру девушки, пытаясь уловить в ней Ольгины черты. Но ни в плотно обтянутой футболкой груди, ни в складочках шеи, ни в тонко очерченных губах, ни в темных глазах и слегка рыжеватой косе не было ничего, что напоминало бы Ольгу. Конечно, это еще не значило, что девушка была не москвичкой. Не все москвички обязаны походить на Ольгу, улыбаться, как она, или так же по брови нахлобучивать бейсболку. Но в сознании Сергея Москва была связана с Ольгой – и только с ней, и любое упоминание Москвы вызывало в памяти Ольгу – такую, какой она была при их последней встрече, а еще точнее, такую, какой он представлял ее себе последний год, испытывая томительное желание продолжить начатое год назад. Конечно, при встрече он увидит, что она не совсем та, что он помнил, и виновато в этом не время, а память, но это никогда не бывало настолько важно, чтобы заставить его разочароваться в ее образе. И каждый год он удивлялся, что Ольга не та, какой он ее знал, как при их второй встрече, когда он удивленно воскликнул: «Ты, оказывается, черненькая, а я думал, блондинка», - а она засмеялась над его ошибкой.

Сергей вышел на «Петроградской» и еще некоторое время думал об Ольге и об этой незнакомой девушке одновременно, и об обеих девушках вместе, пока не перестал понимать, какая часть его продолжает думать об Ольге, а какая – о девушке в розовой футболке, и где Ольга, а где незнакомка, и пока ему не стало казаться, что при их последней встрече Ольга была именно в зеленых брюках в обтяжку – они шли ей, как шло все, что она надевала.

На самом же деле, он никогда не помнил, кто во что и когда был одет, как не помнил теперь, во что была одета Катя, когда поддалась его уговорам – пожалуй, слишком навязчивым – и пришла в бар «Циники», где он ждал ее еще за полчаса до ее появления, хотя она пришла ровно в шесть. А если бы он подумал хорошенько, сосредоточившись, он бы вспомнил плюшевую юбку, ползущую при ходьбе вверх, и желтую кофточку, нарочито закрытую, что было глупо при такой юбке, потому что у Кати была очень красивая грудь и не очень красивые ноги студентки филфака. Но Сергей не умел и не хотел уметь вспоминать. Поэтому когда он думал о Кате, он, прежде всего, видел ее такой, какой она была на последнем экзамене в институте: он запомнил свободные черные брюки, высоко обнажавшие ногу, когда она садилась. Еще он, конечно, хорошо запомнил, как запомнили все, кто был в тот момент в кабинете, ее трясущиеся, с красными прожилками руки и то, как преподаватель назвал ее красавицей, уточняя ответ. А вот какую оценку получила Катя, Сергей не помнил, потому что для него всегда была важна только стипендия, а то, что получила не тройку, - это наверняка: Катя никогда не получала троек.

Еще Сережа никогда не старался особо задумываться над тем, каковы люди на самом деле, и что чувствует каждый из них в тот или иной момент, хотя и любил порассуждать о том, что каждый носит маску. Поэтому он бы очень удивился, если бы узнал, что ночью того дня, когда Катя сдала последний экзамен, она проснулась оттого, что кричала сама на себя: «Прекрати! Прекрати! Прекрати!..». И, сев в постели, обхватив руками колени и стиснув зубы, снова пережила тот момент, когда Сергей положил голову ей на плечо – не то чтобы специально, но и не случайно, и все видели, и Катя отшатнулась от него в ужасе тоски. И теперь ей не давали спать причудливые образы того, что могло бы быть потом, если бы она не отшатнулась от него, и все произошло бы не в институте, или – пусть в институте, но не тогда, когда вокруг столько народа и Аня тоже там, среди других, и если бы Сережа сделал это не для того, чтобы она видела, а для того, чтобы ощутить щекой Катино плечо.

Того, как он положил голову на Катино плечо, Сережа уже не помнил.

В конце концов, это прикосновение было всего лишь звеном в тончайшей цепи, которую он плел для нее – сначала от скуки, потом – потому что было уже поздно останавливаться, а еще потом – потому что стало интересно, куда может завести его и ее эта цепь. Когда начались каникулы, они какое-то время звонили друг другу, и Катин голос постепенно вытеснил в его сознании ее лицо. И потому они оба довольно долго тянули со встречей, то назначая ее, то вновь отдаляя, и чем дольше они откладывали встречу, тем больше забывали друг друга – и так до того дня, когда он вернулся домой поздно и очень злой. Спать не хотелось, но делать было совершенно нечего, и тогда он позвонил Кате и как-то случайно пригласил на следующий день в бар. А она, как и раньше, не ответила ни да, ни нет, и он так и не был ни в чем уверен, когда пришел в «Циники» и заказал две кружки пива – на полчаса раньше назначенного срока, и это были очень глупые полчаса, когда он ждал, не зная, придет ли она, пытаясь пить медленней и убеждая себя, что он, в крайнем случае, с удовольствием выпьет и ее кружку, хотя это была неправда: он не хотел пива, а хотел только, чтобы она пришла. Он хотел, чтобы она пришла красивая, как никогда, немного грустная, и тогда он будет очень мужественным, очень ласковым и очень смелым. Он сделает так, чтобы ей стало теплей – сначала в душе, а потом можно будет перейти и к телу. Правда, здесь его фантазии останавливались, и он как-то смутно представлял, что же будет потом и как это будет.

Катя пришла не такая, какой он ее ждал, но Сережа был уже так рад, что она вообще пришла, что не успел разочароваться. Она пила пиво, смеялась, когда нужно, и когда нужно сочувствовала, и он сделал для нее еа сей раз исключение и слушал ее так же внимательно, как она его, и с таким же удовольствием, как говорил сам, хотя обычно понимал, что никакие разговоры о ком-то еще не могут быть настолько интересными, как разговоры о нем. Она казалась усталой и немного разочарованной в чем-то, и Сереже хотелось защитить ее от этого чего-то, взять себе кусочек ее усталости, и он говорил ей комплименты, но ни разу не позволил разговору зайти туда, ради чего он был затеян.

Потом он, конечно, жалел, что был так слаб – или добр? – и не поцеловал ее даже на прощание. И уже на следующий день он пригласил ее к себе домой, и она согласилась.