Насилие глобализации. Бодрийяр
Перевод на русский язык статьи французского философа Жана Бодрийяра «La violence de la mondialisation», опубликованной в ноябрьском номере 2002 года ежемесячной французской газеты Le Monde diplomatique.
Название англоязычный версии статьи — «Отчаяние владения всем» (The despair of having everything).
Насилие глобализации
От антитеррора к войне
Есть ли в глобализации некая неотвратимость? Все культуры, за исключением нашей, так или иначе избегали участи бесчувственного обмена. Где тот критический порог перехода к универсальному, а затем и к глобальному? Что это за помутнение рассудка, которое толкает мир к абстрагированию Идеи, и какое замешательство толкает к безусловной реализации этой Идеи?
Представление о всеобщем было Идеей. Когда же оно начинает воплощаться в действительности, то оно уничтожает себя как Идею, как идеальную цель.
Человек стал единственным критерием, а человечество, ограниченное самим собой (дословно — имманентное себе самому, прим. переводчика), заняло пустующее место умершего Бога. Отныне человек правит безраздельно, но у него больше нет метафизических причин своего бытия. Не имея больше врага, он порождает его изнутри, выделяя всевозможные метастазы своей бесчеловечности.
Отсюда это насилие со стороны мира — насилие системы, которая преследует любую форму отрицания, уникальности, включая ту высшую форму уникальности, которой является сама смерть; насилие общества, в котором нам в принципе запрещено конфликтовать, запрещено умирать. В каком-то смысле это насилие является концом насилия как такового. Оно работает над конструированием мира, свободного от любого естественного порядка, будь то порядок тела, пола, рождения или смерти. Стоило бы говорить даже в большей степени о жестокости, чем о насилии. Это насилие становится вирусом: оно распространяется путем заражения, цепной реакции и шаг за шагом лишает нас всех иммунных защит и в принципе способности сопротивляться.
Однако партия еще не закончена — глобализация еще не одержала досрочной победы. Перед лицом этой стирающей все различия и растворяющей силы повсюду возникают очаги сопротивления — не просто разные, но диаметрально противоположные. За растущим неприятием глобализации, проявляющимся в форме социального и политического протеста, стоит разглядеть нечто большее, чем просто архаичный отказ, своего рода мучительный ревизионизм в отношении достижений современности и «прогресса». Речь не только о неприятии глобальной технической инфраструктуры, но и в отторжении предлагаемого принципа эквивалентности всех культур. Этот выход подземных вод на поверхность может иметь насильственные, аномальные, иррациональные с точки зрения нашего просвещенного ума, аспекты, и принимать коллективные этнические, религиозные, языковые формы — в равной степени как и индивидуальные, характерные или невротические формы. Было бы заблуждением клеймить эти движения как популистские, архаичные или даже террористические. Всё, что происходит сегодня, направлено против этой абстрактной универсальности — включая антагонизм ислама по отношению к западным ценностям (именно в силу своей позиции самого яростного противника этих ценностей ислам сегодня стал врагом номер один).
Кто может помешать глобальной системе? Точно не антиглобальное движение, которое преследует лишь одну цель — сдерживание процессов дерегуляции. Его политическое влияние может быть значительным, но в символическом плане оно ничего из себя не представляет. Это насилие по-прежнему является своего рода внутренним препятствием, которое система может преодолеть, оставаясь хозяином игры.
Что может помешать системе, так это не положительные альтернативы, а особенности. Однако они не являются ни положительными, ни отрицательными. Они не являются альтернативой, они — другого порядка. Они больше не подчиняются ценностному суждению или принципу политической реальности. Таким образом, особенности могут быть лучшими или худшими. Поэтому мы не можем объединить их в рамках единого исторического действия. Они противятся любой мысли, которая претендует стать единственной и доминирующей, но в тоже время они и сами не претендуют на это. Они изобретают свою игру и присущие ей правила.
Особенности не обязательно предполагают насилие, они могут быть весьма утонченными, например, в виде таковых языка, искусства, тела или культуры. Но среди них бывают и такие, которые связаны с насилием, в том числе терроризм. Терроризм мстит за все своеобразные культуры, которые своим исчезновением заплатили за установление этой единственной мировой силы (т. е. глобализации — прим. переводчика).
Поэтому речь идет не о «столкновении цивилизаций», а о противостоянии, почти антропологическом, между недифференцированной универсальной культурой и всем тем, что в какой бы то ни было области сохраняет свою инаковость, которую невозможно свести на нет.
Для глобальной силы, столь же фундаменталистской, как и религиозная ортодоксия, все отличные от нее формы представляют собой ересь. На этом основании они обречены добровольно или насильственно быть включенными в этот мировой порядок, в противном случае их ждет исчезновение. Миссия Запада (или, скорее, бывшего Запада, поскольку у него давно уже нет собственных ценностей) состоит в том, чтобы любыми средствами подчинить множество культур жестокому закону эквивалентности. Культура, утратившая свои ценности, может только отомстить другим культурам, у которых ценности еще сохранились. Даже войны — как, например, война в Афганистане, в первую очередь направлены, помимо политических или экономических стратегий, на нормализацию дикости, на нанесение сокрушительных ударов по всем территориям. Цель состоит в том, чтобы искоренить любую непокорность, колонизировать и одомашнить все дикие пространства, будь то в географическом пространстве или в ментальной сфере.
Установление глобальной системы проистекает из свирепой ревности; ревности безразличной «размытой» культуры по отношению к самобытным культурам; ревности десакрализованных обществ к культурам или формам, предполагающим жертвенность.
Для такой системы любая форма сопротивления в принципе приравнивается к терроризму [сноска 1]. Теперь снова об Афганистане. То, что на какой-то территории могут быть запрещены все формы «демократических» свобод и разврата — музыка, телевидение или даже женское лицо; то, что какая-то страна может целиком и полностью противостоять тому, что мы называем цивилизацией, независимо от того, на какой религиозный авторитет при этом ссылаются; всё это невыносимо для остального «свободного» мира. Вопрос даже не ставится о том, что современности может быть отказано в ее универсальных притязаниях. Те, кому наша цивилизация не представляется очевидным Благом и естественным идеалом человеческого рода, те, кто ставит под сомнение универсальность наших нравов и наших ценностей, пусть речь даже идет об отдельных группах людей, они сразу же объявляются фанатиками. Ибо, с точки зрения единого мировосприятия и консенсуса Запада, они совершают преступление.
[Сноска 1]. Можно даже продолжить мысль и заявить, что стихийные бедствия тоже являются формой терроризма. Техногенные катастрофы, вроде Чернобыля, одновременно и террористические акты, и стихийное бедствие. Отравление токсичным газом Бопал в Индии — несчастный случай техногенного характера — мог бы быть признан террористическим актом. Ответственность за любую авиакатастрофу могла бы взять на себя какая-нибудь террористическая группа. Характерной чертой иррациональных событий является возможность их приписывания кому угодно и чему угодно. В конце концов фантазия может всё представить как нечто с криминальным генезисом, даже похолодание или землетрясение, впрочем это не ново: во время землетрясения в Токио в 1923 были убиты тысячи корейцев, на которых возложили вину за это стихийное бедствие. В столь целостной системе как наша всё обладает одним и тем же эффектом дестабилизации. Всё угрожает неисправностями системе, которая хотела бы быть непогрешимой. И, глядя на то, что мы переживаем уже сейчас в рамках рационального и программного господства системы, мы можем задаться вопросом, не является ли самой страшной катастрофой сама непогрешимость этой системы.
Это противостояние может быть понято только через призму символических обязательств. Чтобы понять ненависть остального мира к Западу, необходимо перевернуть всё с ног на голову. Это ненависть не тех, у кого мы все отняли и кому ничего не вернули, а тех, кому мы все отдали, но они не могут это вернуть. Таким образом, это ненависть, которая обусловлена не лишением собственности или эксплуатацией, но унижением. И именно на это отвечает терроризм 11 сентября: унижением на унижение.
Худшее для глобальной силы — это не быть атакованной или уничтоженной, а быть униженной. И она была унижена 11 сентября, потому что террористы нанесли такой удар, на который она не может ответить. Все репрессии — это всего лишь средство физического возмездия, в то время как она потерпела символическое поражение. Война отвечает на агрессию, но не на вызов. Ответом на этот вызов могло бы быть только унижение того, кто нанес этот удар (разумеется, не в том смысле, чтобы стереть его в пыль бомбардировками или запереть как собаку в Гуантанамо).
Основой любого господства, в соответствии с фундаментальным законом, является отсутствие вознаграждения. Акт власти — это акт дарения, не предполагающий двустороннего обмена. Соответственно, империя Добра и насилие Добра — это возможность дарить без какой-либо компенсации, т. е. занять место Бога, или Господина, который оставляет рабу спасенную жизнь в обмен на его труд (но труд не является символической компенсацией, поэтому единственным ответом в конечном итоге остается восстание
и смерть). И всё же Бог оставлял место для жертвоприношения.
В традиционном порядке всегда существует возможность воздать должное Богу, природе или какой-либо другой инстанции в форме жертвоприношения. За счет этого обеспечивается символическое равновесие существ и вещей. Сегодня у нас больше нет никого, кому можно было бы вернуть этот символический долг — и в этом проклятие нашей культуры. Дело не в том, что невозможен дар, дело в том, что невозможно воздаяние, поскольку все пути, требующие жертвенности, оказались так или иначе перекрыты (остается только пародия на жертвоприношение, видимая во всех современных формах виктимности).
Мы находимся в положении, когда пощады ждать не откуда, мы постоянно получаем что-то, причем не от Бога или природы, а с помощью технического средства всеобщего обмена и всеобщего удовлетворения. Нам практически всё дано, и мы имеем право на всё, добровольно или насильственно. Мы находимся в положении рабов, которым оставили жизнь и которые связаны неразрешимым долгом. Всё это может работать в течение длительного времени благодаря включению (новых людей, прим. переводчика) в обмен и в экономический порядок, но в какой-то момент фундаментальный закон возьмет свое, и в ответ на этот положительный перенос последует отрицательный контрперенос: насильственная абреакция (освобождение от напряжения, вызванного подавляемыми эмоциями, прим. переводчика) на эту жизнь в неволе, на это защищенное существование, на это пресыщение существованием.
Эта реверсия принимает форму либо открытого насилия (например, терроризм), либо беспомощного отрицания, характерного для современной эпохи, либо ненависти к себе и раскаяния, либо всех негативных страстей, которые являются выхолощенной формой воздаяния, которое отныне невозможно.
То, что мы ненавидим в себе, этот затуманенный объект нашего негодования, так это избыток реальности, избыток власти и комфорта, эта всеобщая доступность, это окончательное достижение — судьба, которую Великий инквизитор в глубине души уготовил одомашненным массам у Достоевского. Однако именно это осуждается террористами в нашей культуре — отсюда эхо, которое находит терроризм, и очарование, которое он вызывает.
Из этого следует, что терроризм так же, как и отчаяние униженных и оскорбленных, основан на невидимом отчаянии привилегированных слоев населения в условиях глобализации, на нашем собственном подчинении интегральным технологиям, подавляющей виртуальной реальности, влиянию сетей и программ, которые, возможно, определяют инволюционный профиль всего человеческого рода, ставшего «глобальным» (разве превосходство человеческого рода над остальной частью планеты не аналогично превосходству Запада над остальным миром?). И это невидимое отчаяние принадлежит нам самим и не подлежит обжалованию, поскольку оно проистекает из исполнения всех желаний.
Если терроризм, таким образом, проистекает из этого избытка реальности и невозможности обмена, из этого изобилия без вознаграждения и этого принудительного разрешения конфликтов, то иллюзия искоренения его как объективного зла является полной, поскольку, такой как он есть, в своем абсурдном и бессмысленном виде, он — вердикт и осуждение, которое это общество выносит само себе.
Жан Бодрийяр
Философ, автор, среди прочих, книг «Войны в Персидском заливе не было» (1991), «Идеальное преступление» (1994) и «Дух терроризма» (2002). Этот текст взят из его нового эссе «Инферно власти».