Стереть случайные черты
Александр Блок представляет собой русский гений, который не был марксистом и коммунистом, но сразу же страстно принял Красный Октябрь как великое благо и по сути сгорел на службе у советской власти.
Вот что писал Блок в своей статье «Интеллигенция и революция» (9 января 1918 года).
Цитата: «Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России», слышу я вокруг себя.
Но передо мной – Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой. <…>
России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и – по-новому – великой. <…>
Размах русской революции, желающей охватить весь мир (меньшего истинная революция желать не может, исполнится это желание или нет, – гадать не нам), <…>
«Мир и братство народов» – вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать.
Русские художники имели достаточно «предчувствий и предвестий» для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия – большой корабль, которому суждено большое плаванье. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчетливостью, умеренностью, аккуратностью: «все, все, что гибелью грозит», таило для них «неизъяснимы наслажденья» (Пушкин). Чувство неблагополучия, незнание о завтрашнем дне, сопровождало их повсюду. Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было все или ничего. Они знали, что только о прекрасном стоит думать, хотя «прекрасное трудно», как учил Платон.
Великие художники русские – Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой – погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет. <…>
Надменное политиканство – великий грех. Чем дольше будет гордиться и ехидствовать интеллигенция, тем страшнее и кровавее может стать кругом. Ужасна и опасна эта эластичная, сухая, невкусная «адогматическая догматика», приправленная снисходительной душевностью. За душевностью – кровь. Душа кровь притягивает. Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно.
А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию».
Отвечая на вопрос «Может ли интеллигенция работать с большевиками?», Блок говорит (14 января 1918 года) следующее.
Цитата: «Может и обязана. <...>
Я политически безграмотен и не берусь судить о тактике соглашения между интеллигенцией и большевиками. Но по внутреннему побуждению это будет соглашение музыкальное.
Вне зависимости от личности, у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков».
Вчитаемся еще раз, «вне зависимости от личности» (то есть независимо от индивида, речь идет о чем-то надиндивидуальном) «у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков». Блок призывает всех: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию».
В чем природа этой музыки? Речь явным образом идет не о марксизме, а об ином начале, которому по мнению Блока вместе служат и большевики, и интеллигенция, и народ.
Я намерен построить ответ на этот вопрос на великих строках Блока:
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Поэт — необязательно мыслитель и расшифровка его строк по принципу «что хотел сказать автор» неубедительна. Поэт не «хочет сказать», в гениальном произведении, поэт выражает пронизывающие его токи истории.
Тем не менее, расшифровка, пусть и весьма специфическая, нам нужна. Иначе нет предмета для разговора. Зададимся вопросом, каков может быть генезис используемых Блоком образов и на что они могут указывать.
Блок в возрасте 16 лет познакомился с русским философом Владимиром Соловьевым, был дружен с его троюродным братом, и в целом формировался в существенной степени под влиянием философских взглядов Соловьева.
Вот что Блок писал о Соловьеве в 1920 году, за год до своей смерти.
Здесь нужна развернутая цитата: «Вл.Соловьёв жил и занимал совершенно особое положение, играл роль, смысл которой далеко ещё не вполне определён, в русском обществе второй половины XIX века. В этом периоде зачиналась и подготовлялась эпоха, наступившая непосредственно вслед за его кончиной; <...>
Вл.Соловьёву судила судьба в течение всей его жизни быть духовным носителем и провозвестником тех событий, которым надлежало развернуться в мире. <...>
Если Вл.Соловьёв был носителем и провозвестником будущего, а я думаю, что он был таковым, и в этом заключается смысл той странной роли, которую играл в русском и отчасти в европейском обществе, — то очевидно, что он был одержим страшной тревогой, беспокойством, способным довести до безумия. Его весьма бренная физическая оболочка была как бы приспособлена к этому; весьма возможно, что человек вполне здоровый, трезвый и уравновешенный не вынес бы этого постоянного стояния на ветру из открытого в будущее окна, этих постоянных нарушений равновесия. <…> Его житейский подвиг был велик потому, что среди необозримых равнин косности и пошлости пришлось ему тащиться с тяжелой ношей своей тревоги, с его "сожжённым жестокой думой лицом", как говорил А. Белый. Он жил в мире Александра III, позитивизма, идеализма, обывательщины всех видов. Люди дьявольски беспомощно спали, как многие спят и сегодня; а новый мир, несмотря на всё, неудержимо плыл на нас, превращая годы, пережитые и переживаемые нами, в столетие.
Почти неуместным, неловким кажется сейчас вспоминать Вл.Соловьёва по поводу случайной годовщины. Вспоминать тома, в которых немногие строки отвечают сегодняшнему дню; но это потому, что не исполнились писания, далеко не все черты новой эры определились. Нам предстоит много неожиданного; предстоят события, ставящие крест на жизнях и миросозерцаниях дальновиднейших людей, что происходило уже в ближайшие к нам годы не однажды. <…>
Целью моих слов была только попытка указать то место, которое для некоторых из нас занимает сегодня память о Вл.Соловьёве. Место это ещё полускрыто в тени, не освещено лучами ещё никакого дня. Это происходит потому, что не все черты нового мира определились отчётливо, что музыка его ещё заглушена, что имени он ещё не имеет, что третья сила далеко ещё не стала равнодействующей и шествие её далеко не опередило величественных шествий мира сего.
Вл.Соловьёв, которому при жизни "не было приюта меж двух враждебных станов", не нашёл этого приюта и до сих пор, ибо он был носителем какой-то части этой третьей силы, этого, несмотря ни на что, идущего на нас нового мира».
Блок пишет о Соловьеве, то есть о философии Соловьева, как о «третьей силе», которая еще не раскрылась и способна определить ход будущей истории России на фоне предстоящих (напомню, текст написан в 1920 году) событий, «ставящих крест на жизнях и миросозерцаниях дальновиднейших людей».
Уже будучи советским поэтом, председателем Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, Блок пишет, как человек обусловленный Соловьевым, а не марксизмом-ленинизмом.
Владимир Соловьев, один из крупнейших русских философов XIX века, был платоником. Я не хочу утверждать жестких рамок, но платонизм не изымаем из Соловьева. Блок также ссылается на Платона, в том числе, прямо: «как учил Платон» (см. цитату выше).
Поэма «Возмездие» не была закончена. Первое ее издание вышло в 1922 году, после кончины Блока. В предисловии (написано в 1919 году) к первому изданию Блок подчеркивает, что не хотел заканчивать поэму о революции после того, как революция уже свершилась. Цитата: «Не чувствуя ни нужды, ни охоты заканчивать поэму, полную революционных предчувствий, в года, когда революция уже произошла, я хочу предпослать наброску последней главы рассказ о том, как поэма родилась, каковы были причины её возникновения, откуда произошли её ритмы».
Блок пишет, что «поэма «Возмездие» была задумана в 1910 году и в главных чертах была набросана в 1911 году» и далее описывает напряженное ожидание революции, которое он стремился воплотить в тексте.
Разбор поэмы я начну не с ключевых строк в прологе, а с первой главы.
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!
В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел,
Бессильных жалоб и проклятий
Бескровных душ и слабых тел!
С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин,
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин,
Конгрессов, банков, федераций,
Застольных спичей, красных слов,
Век акций, рент и облигаций,
И малодейственных умов,
И дарований половинных
(Так справедливей - пополам!),
Век не салонов, а гостиных,
Не Рекамье, - а просто дам…
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели тёмные дела…
А человек? - Он жил безвольно:
Не он - машины, города,
«Жизнь» так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда…
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, -
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман:
Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть, и дух погас,
И ангел сам священной брани,
Казалось, отлетел от нас:
Там - распри кровные решают
Дипломатическим умом,
Там - пушки новые мешают
Сойтись лицом к лицу с врагом,
Там - вместо храбрости - нахальство,
А вместо подвигов - «психоз»
Перед нами развернутое проклятие модернизации, материализма («матерьялистских малых дел») и буржуазии. В столкновении духа с материей, традиционного общества с буржуазным автор занимает однозначную сторону.
Обратите внимание на «гуманистический туман» и на «Под знаком равенства и братства Здесь зрели тёмные дела…», это принципиально важный момент. Сегодня в нашем сознании светский гуманизм и религия, модернистские и традиционные ценности как бы слипаются в одно консервативное целое, представляя собой славное и единое прошлое, которое нужно отстоять от проклятого будущего. Но в XIX веке и в начале ХХ века в России модернизация («гуманистический туман») были тем самым проклятым будущим («темными делами»), которое не принимали.
Гуманизм является органическим и беспроблемным продолжением религиозного традиционного общества только в нашем восприятии — когда уже всё случилось и сознание перепрошито на базе светского гуманизма. В момент же наступления гуманизма он представлялся не принимающим новую фазу людям проклятой силой, агрессивно уничтожающей прежний уклад под лукавыми лозунгами («равенства и братства»). Я не оспариваю того, что гуманизм органически вытекает из предыдущей эпохи, но он же отрицает и отменяет ее.
Далее Блок усиливает проклятия модернизации.
Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рёв машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлёт аэроплана
В пустыню неизвестных сфер…
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И чёрная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
ЧтО ж человек? - За рёвом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
Здесь осуществляется переход от тени Люциферова крыла и рева машины к вопросу о человеке. Если бы не было такого перехода, то перед нами был бы чисто реакционный текст. Но вопрос о будущем человека выводит его из русла реакции. Настоящий реакционер не может поставить вопроса о будущем человека на новом историческом этапе, его будущее — в прошлом.
Поставив вопрос о человеке, Блок резко отбрасывает нас из ХХ века в 70е годы XIX века. В Петербурге проходит парад войск, вернувшихся с русско-турецкой войны. Здесь явлен очень важный эпизод.
Замедлил бледный луч заката
В высоком, невзначай, окне.
Ты мог бы в том окне приметить
За рамой - бледные черты,
Ты мог бы некий знак заметить,
Которого не знаешь ты,
Но ты проходишь - и не взглянешь,
Встречаешь - и не узнаёшь,
Ты за другими в сумрак канешь,
Ты за толпой вослед пройдёшь.
Ступай, прохожий, без вниманья,
Свой ус лениво теребя,
Пусть встречный человек и зданье -
Как все другие - для тебя.
Ты занят всякими делами,
Тебе, конечно, невдомёк,
Что вот за этими стенами
И твой скрываться может рок…
(Но, если б ты умом раскинул,
Забыв жену и самовар,
Со страху ты бы рот разинул
И сел бы прямо на троттуар!)
Высшее начало за окном — рок, который встречают и не узнают, — это сквозной образ поэзии Блока. Здесь угадывается Незнакомка, отблеск которой несет на себе и Софья Львовна.
Блок описывает праздный светский прием (как метафору жизни общества), из которого вываливается следующий эпизод.
Средь прочих - женщина сидит:
Большой ребячий лоб не скрыт
Простой и скромною прической,
Широкий белый воротник
И платье чёрное - всё просто,
Худая, маленького роста,
Голубоокий детский лик,
Но, как бы что найдя за далью,
Глядит внимательно, в упор,
И этот милый, нежный взор
Горит отвагой и печалью…
Кого-то ждут… Гремит звонок.
Неспешно отворяя двери,
Гость новый входит на порог:
В своих движениях уверен
И статен; мужественный вид;
Одет совсем как иностранец,
Изысканно; в руке блестит
Высокого цилиндра глянец;
Едва приметно затемнён
Взгляд карих глаз сурово-кроткий;
Наполеоновской бородкой
Рот беспокойный обрамлён;
Большеголовый, темновласый -
Красавец вместе и урод:
Тревожный передёрнут рот
Меланхолической гримасой.
И сонм собравшихся затих…
Два слова, два рукопожатья -
И гость к ребёнку в чёрном платье
Идёт, минуя остальных…
Он смотрит долго и любовно,
И крепко руку жмёт не раз,
И молвит: «Поздравляю вас
С побегом, Соня… Софья Львовна!
Опять - на смертную борьбу!»
И вдруг - без видимой причины -
На этом странно-белом лбу
Легли глубоко две морщины…
Софья Львовна Перовская была членом народнической социалистической «Народной воли», сдавшей ставку на индивидуальный террор. Софья Львовна участвовала в нескольких покушениях на императора Александра II, после ареста лидеров «Народной воли», организовала финальное покушение и лично взмахом белого платка дала Гриневицкому сигнал бросить бомбу в царя. Александр II был убит.
Софья Львовна у Блока отсылает нас к Перовской. Но это не Перовская как индивид. В блоковской Софье Львовне чувствуется дыхание Незнакомки — дыхание рока. Это не она, это Она.
Проявление высшего женского начала, в том числе, в литературе, не может быть сведено к конкретному человеку. Когда Пушкин пишет «Я вас любил…», он отсылает нас не только к Анне Олениной, но и к тому высшему женскому началу, которое проявилось в Олениной и поразило его. Женское начало и конкретная женщина — это не синонимы и могут быть рассмотрены как исток и проявление. Что ярко манифестировал рыцарский культ прекрасной незнакомки в Средние века. Незнакомка потому вечно прекрасна и вечна любима рыцарем, что она не существует в материальном воплощении сама по себе и может лишь проявиться в женщине, мелькнуть в ней.
Незнакомка Блока адресует нас не только к женскому начала. Она постоянно отсылает нас к России как сущности. Незнакомка Блока — это Россия, существующая сквозь века и поколения, Россия, с которой у поэта была неразрывная связь. Манифестация России через женский образ — это наш архетип (Родина-мать, мать - сыра земля).
Что такое Россия? Если мы говорим не о границах и государственном устройстве, а о коллективном целом? Очевидно, что Россия не равна сумме всех ныне живущих русских, она включает в себя все ушедшие и все возможные в будущем поколения, включает в себя всё, что было и всё, что может быть. Россия не может быть описана на языке исторического факта. Россия — это нечто большее. Россия — это идея, та идея, которую нельзя придумать, ее можно только проявить. Эту подлинную Россию и явил нам Блок.
Россия как сущность, а не сумма фактов, творит историю и нащупывает свой путь в будущее у Блока. Говоря о народниках, Блок устами России (или наоборот) приговаривает монархию. С этого момента совершенно ясно, что речи идет не о реакции и не о прогрессе. Это вообще другой разговор.
Отвергая монархию (отживший феодализм вообще), блоковская Россия отвергает и буржуазию. Кого же она принимает? Вопрос риторический. Но почему большевики? Вчитайтесь в «Возмездие», там совсем нет индивида. Герои поэмы погружены в коллективное народно-историческое действие и являются его частью, они совсем не мыслят свою судьбу как нечто индивидуальное. Что совсем ясно сформулировано в легендарных строках.
Герой уж не разит свободно, -
Его рука - в руке народной
Запрос на коллективизм в его самом высоком смысле — на коллективную идентичность и судьбу — предъявляется блоковской Россией. Она ищет его выражение в будущем, то есть она ищет в будущем себя, свое воплощение. И находит, во-первых, марксизм, который обещает коллективную идентичность, преодолевающую буржуазного индивида, и находит большевиков (лично Ленина) как яростное волевое начало, способное утвердить новую Россию.
Блок с восторгом принял советскую Россию именно как проявившуюся Россию. Как явление Незнакомки. В этом ключе мы можем (и должны) прочитать весь советский период, как новую ипостась России — как новое проявление исторической России.
Но как же весь кошмар и ужас, все несоответствия, маразмы, предательства и поражение, наконец? Отвечает Блок.
Пусть церковь тёмная пуста,
Пусть пастырь спит; я до обедни
Пройду росистую межу,
Ключ ржавый поверну в затворе
И в алом от зари притворе
Свою обедню отслужу.
Идея не равна своим носителям. Человек может измараться и предать, идея — не может. Здесь нам нужен Соловьев (как мост к Платону), который слышен у Блока, вплоть до прямых отсылок.
Блок в прологе поэмы «Возмездие»:
Познай, где свет, - поймёшь, где тьма
Строки из стихотворения Соловьева «Мы сошлись с тобой недаром», которые Соловьев приводит в своей работе «Жизненная драма Платона»:
Свет из тьмы! Над черной глыбой
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих.
Если б в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
Темный корень их...
Согласно Платону, мир представляет собой манифестацию идей (эйдосов). Есть вечные идеи и есть их воплощение в хоре (в пространстве, в материи) посредством становления. Воплощенная идея всегда искажена, ее чистое воплощение в материи невозможно, так как оно подразумевает исчезновение материи и слияние воплощенного с вечным эйдосом. Но стремление к полному воплощению есть высшее предназначение.
Сопоставление вечной идеи и ее всегда искаженного воплощения в том, что мы называем реальностью, утверждает и одновременно преодолевает фатальность «несовершенства мира».
Вот что писал об этом Соловьев: «Гений Платона вывел заключение, которое осталось скрытым для других учеников Сократа. Тот мир, в котором праведник должен умереть за правду, не есть настоящий, подлинный мир. Существует другой мир, где правда живет. Вот действительное жизненное основание для Платонова убеждения в истинно-сущем идеальном космосе, отличном и противоположном призрачному миру чувственных явлений».
Здесь мы можем даже перебросить мостик к Бодрийяру, который описывал конфликт между идеей и всегда отторгающей и искажающей ее массой.
Мы подошли к ответу в великих строках Блока:
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Случайные черты — это преломление идеи в хоре или в массе. Сотри их — соприкоснись с идеей как таковой, и ты увидишь, она прекрасна. По Платону, это возможно. Человек может повернуть голову и увидеть не привычные тени идеи на стене пещеры, а ее истинный свет и пойти на него, выйдя в истинный мир. Затем вернуться, жертвенно принеся людям знание о возможности «повернуть голову».
Блок утверждает такую возможность в первых и последних строках «Возмездия».
Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой, иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Всё, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней,
Тогда - остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днём ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушённым садом,
И небо - книгу между книг;
Найдёшь в душе опустошённой
Вновь образ матери склонённый,
И в этот несравненный миг -
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Твоя холодная любовь -
Всё вспыхнет в сердце благодарном,
Ты всё благословишь тогда,
Поняв, что жизнь - безмерно боле,
Чем quantum satis Бранда воли,
А мир - прекрасен, как всегда.
Россия — это идея
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: …
