Глава десятая. Спокойной ночи, Анни.
В пригородном доме Джеспера свет выключен, когда он приходит домой. Человек ходит в темноте, его глаза привыкают, изгибы его мебели постепенно вырисовываются из темноты. Он даже не снимает сапоги. Здесь чисто и тихо, стена из стеклянных окон, занимающая более половины комнаты, только что вымыта. Кто-то убирался заместо Тереша. Ведро для рвоты агента сотрудничества пропала, паркет блестит. Грязь с зимних ботинок Джеспера стекает на ковер из овечьей шерсти. Стена из книжных полок отделяет спальный уголок от большой комнаты, Джеспер останавливается. Он смотрит на пакеты универмагов: «Ozonne», «En Provence», «Tea Shop». Пахнет зеленым чаем. Маленькое серебряное платье висит на вешалке рядом с полкой. Ткань сверкает в темноте.
С двумя руками перед собою, мужчина вклинивается, пробираясь сквозь занавески в спальню. Из углового окна ночной свет падает на кровать. Между простынями, светлые волосы уложены на подушку черного цвета, это спит Анита - подружка-модель Джеспера. Тень проходит по телу молодой девушки из-под вздернутого пухового одеяла, ребра изогнуты, на груди есть единственное родимое пятно. Джеспер наблюдает, как грудь девушки поднимается. Он пытается вспомнить. Четыре года. Уже четыре года они вместе. Сколько ей сейчас, девятнадцать? Джесперу тридцать четыре.
— Псст, слышишь, проснись!
Девушка мычит во сне, как ребенок. Джеспер дует ей в ухо, прядь светлых волос мерцает на его дыхании: — Анни, проснись, Джеспер здесь, уу!
— Хм... Джеспер, давай спать, – девушка тянет край одеяла себе под подбородок. — Здесь так приятно прохладно...
— Послушай, я не могу, мне нужно идти.
— Идти... куда опять?
— Поднимайся, давай немного поговорим. Хочешь, я заварю тебе чай или что-то в этом роде?
— Я принесла тебе чай, видел? – модель не то из Ваасы, не то из Оранье ерзает, суставы скользят, по морскому одеялу движутся черные тени.
— Да я видел, большое спасибо, это было весьма предусмотрительно с твоей стороны.
Девушка упрашивает, сонные гласные, как ноги длинны: — Давай поговорим завтра, Джеспер, давай спать...
— Я не могу завтра, я сказал, я уйду. – Джеспер смотрит на лицо девушки. Тишина. Часы с перекидным циферблатом на мгновение шумят. Ветер воет за окном.
Затем девушка вдруг вздрагивает: — Мм, не ходи снова в лес с друзьями, я тебя вообще не вижу. Завтра мы будем вместе. Я пришла ради тебя.
— Нет, ты не понимаешь, я пойду сегодня.
— Сегодня? Который час? – белые подушки зашуршали. — Два ночи! Куда ты так рвешься? Ты все еще очень странный в последнее время! – девушка приподнимается на локтях, ее рот тревожно кривится. — Я пришла сюда из-за тебя, иначе я бы не приехала.
— Я извиняюсь. Реально. И я также извиняюсь за то, о чем попрошу сейчас, но будь добра, встань с постели на секунду, мне нужно ее сдвинуть.
— Что у тебя там?
— Вещи.
Девушка стоит на холодном полу. Потирая одну ногу о другую, она неохотно наблюдает, как Джеспер тащит кровать. Ножки кровати скрипят, модель смешанной крови Вааса-Оранье держит одеяло на плечах, как халат. Она очень красивая, но это уже ничего не значит.
— Куда ты собираешься?
В ответ раздается скрип половиц, и Джеспер становится на колени. — Исчезну. – люк тайника поднимается, и Джеспер вытаскивает оттуда белоснежный, плотно упакованный, чемодан.
— А когда ты вернешься после исчезновения?
— Мне кажется, что ответ в стиле босса, который я мог бы тебе дать, был бы холодным. А значит, лучше ничего не говорить. – замок щелкает, и Джеспер достает кучу бумажек из кармана чемодана.
Девушка возмущена. Есть те Джесперы, которые ей нравятся: Джеспер домашний, заваривающий чай, Джеспер деловой, Джеспер, когда Джеспер неловко проявляет свою поддержку, но такой Джеспер ей не нравится. — Пожалуйста, не веди себя со мной так, будто я дура. Наш разговор сейчас не какое-то очередное культурное интервью.
— Окей, тогда, – Джеспер нервно сворачивает бумаги в рулон. — Помнишь, когда я рассказывал тебе, что у меня было с девушками из Лунд? Что я их знал, они пропали и так далее?
— Тогда, в доме моих родителей? – Брови девушки все еще подозрительно нахмурены, но рот становится мягким от воспоминаний. — Ты был так пьян!
— Теперь видишь, почему я не пью, – Джеспер неловко смеется. — Но тебе ведь захотелось меня уговорить.
— Ты был таким смешным!
— Таким смешным, – с горечью заявляет Джеспер, — Вот так. Ладно. Я был смешным. Теперь, во всяком случае, я иду искать их.
— Кого?
— Корнелиус Гурдит, сама как думаешь?
Завидная костная структура ломается в коленях, когда модель опускается, присаживаясь у стены. — Ты сказал, что это бессмысленно! Ты же сказал, что оставил дело на том берегу. Может, ты не помнишь, что сам сказал?
Джеспер бьет себя рулоном
бумаги в ладонь и делает несколько задумчивых шагов по полу, словно он советуется
с другим Джеспером - тем, кто напился в коттедже родителей Аниты. Очень
неуместный инцидент. Очень неуместный Джеспер. Но, тем не менее, он в тысячу
раз умнее, в тысячу раз лучше, чем это нежеланное существо. Он ерошит свои
светлые волосы рулоном бумаги и говорит: — Есть надежда.
— Джеспер...
— Ты пойми, я должен. – Джеспер кладет свои документы на имущество в руки девушки, сложенные в груди, — Оставайся здесь, забери мой дом, живи здесь, пожалуйста. Продай квартиры в центре города, обе. Как можно быстрее. Цены начнут падать завтра утром. Первым делом с утра ты побежишь к моему брокеру. Смотри, вот номер... – плечи девушки дрожат, но ничего не слышно, только ветер скулит за окном. Джеспер садится на корточки перед своей моделью, края его зимнего пальто касаются паркета. Он кладет руку на плечо девушки.
— Послушай, я сейчас завариваю чай, вот.
Часы с откидными цифрами трещат: «02.30». Чашки дымятся на полу, коричневые кусочки сахара в квадратной сахарнице и специальная ложка для подъема кусочков сахара. Трудно было заварить, но и огонь сам не загорается. «02.45»
— Я не понимаю. Что сейчас это значит? – девушка сглатывает в конце долгого молчания.
— Ну, как ты думаешь, что это значит?
— И все это время у тебя был этот чемодан, – показывает девушка указательным пальцем в центре комнаты, — Как будто меня не было вовсе.
— Это было там задолго до тебя.
— Так, я должна была тебя переубедить?
— Ну слушай, можно попытаться.
— Можно попытаться? Знаешь, что я думаю? – модель сердито ставит чайный стакан на пол. — Я думаю, что эта история с девочками Лунд — это полный бред. Ты просто педофил.
Преданный взгляд Джеспера незабываемый. Девушка даже поражена силой своих слов. За это, и только в этот момент она сожалеет о них.
— Окей, тогда... – мужчина встает на полуслове. Об берет чемодан и спокойно выходит из-за занавесок. Затем возмущение снова одолевает Аниту, и фотомодель, обнаженная и разгневанная, врывается в большую комнату, вслед за Джеспером.
— Ты можешь засунуть свой кубик себе в задницу! Я никогда в жизни не останусь в этом захолустье Катлы! – куча белой бумаги из ее рук разлетается по темной комнате, один за другим листья падают на деревянный стол с узором в елочку, необыкновенно красивый орнамент. Джеспер даже не оборачивается, он останавливается и наклоняет голову: — А куда, по-твоему, ты пойдешь, если не останешься здесь? Ты отправишься в Граад, работать на заводе боеприпасов?
— Ты жалок! Все это так жалко: ты и твои девочки. Все предупреждали меня! Я и также знала задолго до коттеджа! Все знают! Только мне тогда было пятнадцать, я была такой глупой... – Анита задыхается, опираясь одной рукой на кухонную стойку, — Анни это и Анни то. Меня зовут не Анни! – Джеспер чувствует, как холодеют ее руки. Слово «болезненность» возвращается с полного оборота. Она вспоминает себя, юную модель нижнего белья, обнимающуюся десятки и сотни раз подряд: — Спокойной ночи, Анни. Спокойной ночи, Анни. Спокойной ночи. – я так счастлива. Он засыпает, ветви деревьев постукивают за окном. Какая грусть? Божья красота!
Фотомодель возвращается в спальню и в необъяснимом приступе злобы кричит: — Спокойной ночи, Анни!
Человеческий разум от природы добросовестный. Не считает такой кошмарный случай совпадений возможным на первых порах. Но чем больше становится очевидной разница между собственной мыслью Джеспера и насмешливым голосом, прозвучавшим в комнате, тем медленнее становится дыхание мужчины. Как будто тело готовится отключиться от стыда. Он собирает листы бумаги с пола, страницу за страницей, и расправляет все на колене. Он подбирает слова и точно не знает, на кого он хочет напасть. Пока еще мир. Он возвращается в спальню, кладет бумаги на прикроватный столик и выкладывает свой ужасный козырь.
— Как ты думаешь, вернешься ли ты в Ревашоль? Это уже не выйдет. Его там нет, посмотри.
Девушка садится на кровать и в детском приступе гнева натягивает вечернее платье, еще не понимая, о чем идет речь.
— Этого города больше нет, – повторяет Джеспер, и теперь девушка в ужасе встает.
— В смысле?
— Ты знаешь, они не выходили на связь вот уже пять дней.
— Не знаю! Связь с чем?
— С Ревашолем. Взрыв, прошедший. Ты действительно должна читать больше газет!
— Ты сейчас решил так пошутишь?
Ослепленный местью, Джеспер еще не совсем понимает, что не так в его действиях. Он что-то чувствует, но уже слишком поздно. Девушка хватает ртом воздух, ее руки трясутся в панике. Ногти щелкают по кнопкам, и в темноте загорается желтоватое табло радио. Колесо вращается под пальцами, звук эфира в динамиках полон скрипов и визгов, когда стрелка на табло скользит по коротковолновым частотам. Иностранные новости говорят с тревожным профессионализмом, все вперемешку. Ее космополитический разум улавливает только ужасные отрывки из этого: «Меск агрессор», «Сен-Миро», «Ревашоль», «атомное оружие» и «половина населения». Девушка так сильно дрожит, что Джеспер начинает опасаться за ее здоровье. В любой момент эта костлявая машина просто развалится на части. Наконец, вааская женщина-диктор наносит ей смертельный удар. Девушка опадает раненой, когда дикторский голос, столь характерным для реальности, проскальзывает по спискам МИДа: «... известная певица, Пернилла Лундквист, записывала свой третий студийный альбом...»
Большие глаза Аниты, широко открытые от ужаса, чернеют в темноте. Она кричит: — Боже! Моя сестра! Моя сестра там!
— Мне очень жаль, – говорит Джеспер.
— Ты уверен? Как они могут быть уверены!? Почему они ничего не делают?
— Я не знаю. – Джеспер хватает свой чемодан.
Девушка хватает ртом воздух, тяжело дыша, как лошадь. Ее огромный темный рот раскрывается в крике. Эта пасть грозит поглотить мир. Так он и делает, потому что Джеспер не помнит, что было дальше. Крик в вакууме метет белым-белым снегом, эхом отзываясь в бетонной комнате: — Не уходи! – у Джеспера синяки от ногтей на запястье, он хлопает дверью позади и стоит перед домом. Во дворе метели. Холодно, и ветер воет, обжигая кожу. Горсть снега, она трет его себе по лицу. На краю двора, у входа тоннеля из елей, стоит черная мотокарета. Тереш Мачеек выходит из машины при свете салона и жестикулирует ему. Джеспер с развевающимися на ветру пальто и белым чемоданом в руке переступает через двор. На дальнем плане елей ветер колышет подснежники, зиг-заг дрем. Вдруг мир становится таким легким, словно из него вычеркнут весь смысл. Он больше ничего не стоит. Джеспер улыбается.
В такси тепло. Машина раскачивается, он запрыгивает напротив Хана. Тереш закрывает дверь и отодвигается в сторону.
— Как все прошло?
— Ну, скажем так, все прошло не очень хорошо, – отвечает Джеспер, собираясь на мгновение. — Отправляемся.
С двумя руками перед собою, мужчина вклинивается, пробираясь сквозь занавески в спальню. Из углового окна ночной свет падает на кровать. Между простынями, светлые волосы уложены на подушку черного цвета, это спит Анита - подружка-модель Джеспера. Тень проходит по телу молодой девушки из-под вздернутого пухового одеяла, ребра изогнуты, на груди есть единственное родимое пятно. Джеспер наблюдает, как грудь девушки поднимается. Он пытается вспомнить. Четыре года. Уже четыре года они вместе. Сколько ей сейчас, девятнадцать? Джесперу тридцать четыре.
— Псст, слышишь, проснись!
Девушка мычит во сне, как ребенок. Джеспер дует ей в ухо, прядь светлых волос мерцает на его дыхании: — Анни, проснись, Джеспер здесь, уу!
— Хм... Джеспер, давай спать, – девушка тянет край одеяла себе под подбородок. — Здесь так приятно прохладно...
— Послушай, я не могу, мне нужно идти.
— Идти... куда опять?
— Поднимайся, давай немного поговорим. Хочешь, я заварю тебе чай или что-то в этом роде?
— Я принесла тебе чай, видел? – модель не то из Ваасы, не то из Оранье ерзает, суставы скользят, по морскому одеялу движутся черные тени.
— Да я видел, большое спасибо, это было весьма предусмотрительно с твоей стороны.
Девушка упрашивает, сонные гласные, как ноги длинны: — Давай поговорим завтра, Джеспер, давай спать...
— Я не могу завтра, я сказал, я уйду. – Джеспер смотрит на лицо девушки. Тишина. Часы с перекидным циферблатом на мгновение шумят. Ветер воет за окном.
Затем девушка вдруг вздрагивает: — Мм, не ходи снова в лес с друзьями, я тебя вообще не вижу. Завтра мы будем вместе. Я пришла ради тебя.
— Нет, ты не понимаешь, я пойду сегодня.
— Сегодня? Который час? – белые подушки зашуршали. — Два ночи! Куда ты так рвешься? Ты все еще очень странный в последнее время! – девушка приподнимается на локтях, ее рот тревожно кривится. — Я пришла сюда из-за тебя, иначе я бы не приехала.
— Я извиняюсь. Реально. И я также извиняюсь за то, о чем попрошу сейчас, но будь добра, встань с постели на секунду, мне нужно ее сдвинуть.
— Что у тебя там?
— Вещи.
Девушка стоит на холодном полу. Потирая одну ногу о другую, она неохотно наблюдает, как Джеспер тащит кровать. Ножки кровати скрипят, модель смешанной крови Вааса-Оранье держит одеяло на плечах, как халат. Она очень красивая, но это уже ничего не значит.
— Куда ты собираешься?
В ответ раздается скрип половиц, и Джеспер становится на колени. — Исчезну. – люк тайника поднимается, и Джеспер вытаскивает оттуда белоснежный, плотно упакованный, чемодан.
— А когда ты вернешься после исчезновения?
— Мне кажется, что ответ в стиле босса, который я мог бы тебе дать, был бы холодным. А значит, лучше ничего не говорить. – замок щелкает, и Джеспер достает кучу бумажек из кармана чемодана.
Девушка возмущена. Есть те Джесперы, которые ей нравятся: Джеспер домашний, заваривающий чай, Джеспер деловой, Джеспер, когда Джеспер неловко проявляет свою поддержку, но такой Джеспер ей не нравится. — Пожалуйста, не веди себя со мной так, будто я дура. Наш разговор сейчас не какое-то очередное культурное интервью.
— Окей, тогда, – Джеспер нервно сворачивает бумаги в рулон. — Помнишь, когда я рассказывал тебе, что у меня было с девушками из Лунд? Что я их знал, они пропали и так далее?
— Тогда, в доме моих родителей? – Брови девушки все еще подозрительно нахмурены, но рот становится мягким от воспоминаний. — Ты был так пьян!
— Теперь видишь, почему я не пью, – Джеспер неловко смеется. — Но тебе ведь захотелось меня уговорить.
— Ты был таким смешным!
— Таким смешным, – с горечью заявляет Джеспер, — Вот так. Ладно. Я был смешным. Теперь, во всяком случае, я иду искать их.
— Кого?
— Корнелиус Гурдит, сама как думаешь?
Завидная костная структура ломается в коленях, когда модель опускается, присаживаясь у стены. — Ты сказал, что это бессмысленно! Ты же сказал, что оставил дело на том берегу. Может, ты не помнишь, что сам сказал?
Джеспер бьет себя рулоном
бумаги в ладонь и делает несколько задумчивых шагов по полу, словно он советуется
с другим Джеспером - тем, кто напился в коттедже родителей Аниты. Очень
неуместный инцидент. Очень неуместный Джеспер. Но, тем не менее, он в тысячу
раз умнее, в тысячу раз лучше, чем это нежеланное существо. Он ерошит свои
светлые волосы рулоном бумаги и говорит: — Есть надежда.
— Джеспер...
— Ты пойми, я должен. – Джеспер кладет свои документы на имущество в руки девушки, сложенные в груди, — Оставайся здесь, забери мой дом, живи здесь, пожалуйста. Продай квартиры в центре города, обе. Как можно быстрее. Цены начнут падать завтра утром. Первым делом с утра ты побежишь к моему брокеру. Смотри, вот номер... – плечи девушки дрожат, но ничего не слышно, только ветер скулит за окном. Джеспер садится на корточки перед своей моделью, края его зимнего пальто касаются паркета. Он кладет руку на плечо девушки.
— Послушай, я сейчас завариваю чай, вот.
Часы с откидными цифрами трещат: «02.30». Чашки дымятся на полу, коричневые кусочки сахара в квадратной сахарнице и специальная ложка для подъема кусочков сахара. Трудно было заварить, но и огонь сам не загорается. «02.45»
— Я не понимаю. Что сейчас это значит? – девушка сглатывает в конце долгого молчания.
— Ну, как ты думаешь, что это значит?
— И все это время у тебя был этот чемодан, – показывает девушка указательным пальцем в центре комнаты, — Как будто меня не было вовсе.
— Это было там задолго до тебя.
— Так, я должна была тебя переубедить?
— Ну слушай, можно попытаться.
— Можно попытаться? Знаешь, что я думаю? – модель сердито ставит чайный стакан на пол. — Я думаю, что эта история с девочками Лунд — это полный бред. Ты просто педофил.
Преданный взгляд Джеспера незабываемый. Девушка даже поражена силой своих слов. За это, и только в этот момент она сожалеет о них.
— Окей, тогда... – мужчина встает на полуслове. Об берет чемодан и спокойно выходит из-за занавесок. Затем возмущение снова одолевает Аниту, и фотомодель, обнаженная и разгневанная, врывается в большую комнату, вслед за Джеспером.
— Ты можешь засунуть свой кубик себе в задницу! Я никогда в жизни не останусь в этом захолустье Катлы! – куча белой бумаги из ее рук разлетается по темной комнате, один за другим листья падают на деревянный стол с узором в елочку, необыкновенно красивый орнамент. Джеспер даже не оборачивается, он останавливается и наклоняет голову: — А куда, по-твоему, ты пойдешь, если не останешься здесь? Ты отправишься в Граад, работать на заводе боеприпасов?
— Ты жалок! Все это так жалко: ты и твои девочки. Все предупреждали меня! Я и также знала задолго до коттеджа! Все знают! Только мне тогда было пятнадцать, я была такой глупой... – Анита задыхается, опираясь одной рукой на кухонную стойку, — Анни это и Анни то. Меня зовут не Анни! – Джеспер чувствует, как холодеют ее руки. Слово «болезненность» возвращается с полного оборота. Она вспоминает себя, юную модель нижнего белья, обнимающуюся десятки и сотни раз подряд: — Спокойной ночи, Анни. Спокойной ночи, Анни. Спокойной ночи. – я так счастлива. Он засыпает, ветви деревьев постукивают за окном. Какая грусть? Божья красота!
Фотомодель возвращается в спальню и в необъяснимом приступе злобы кричит: — Спокойной ночи, Анни!
Человеческий разум от природы добросовестный. Не считает такой кошмарный случай совпадений возможным на первых порах. Но чем больше становится очевидной разница между собственной мыслью Джеспера и насмешливым голосом, прозвучавшим в комнате, тем медленнее становится дыхание мужчины. Как будто тело готовится отключиться от стыда. Он собирает листы бумаги с пола, страницу за страницей, и расправляет все на колене. Он подбирает слова и точно не знает, на кого он хочет напасть. Пока еще мир. Он возвращается в спальню, кладет бумаги на прикроватный столик и выкладывает свой ужасный козырь.
— Как ты думаешь, вернешься ли ты в Ревашоль? Это уже не выйдет. Его там нет, посмотри.
Девушка садится на кровать и в детском приступе гнева натягивает вечернее платье, еще не понимая, о чем идет речь.
— Этого города больше нет, – повторяет Джеспер, и теперь девушка в ужасе встает.
— В смысле?
— Ты знаешь, они не выходили на связь вот уже пять дней.
— Не знаю! Связь с чем?
— С Ревашолем. Взрыв, прошедший. Ты действительно должна читать больше газет!
— Ты сейчас решил так пошутишь?
Ослепленный местью, Джеспер еще не совсем понимает, что не так в его действиях. Он что-то чувствует, но уже слишком поздно. Девушка хватает ртом воздух, ее руки трясутся в панике. Ногти щелкают по кнопкам, и в темноте загорается желтоватое табло радио. Колесо вращается под пальцами, звук эфира в динамиках полон скрипов и визгов, когда стрелка на табло скользит по коротковолновым частотам. Иностранные новости говорят с тревожным профессионализмом, все вперемешку. Ее космополитический разум улавливает только ужасные отрывки из этого: «Меск агрессор», «Сен-Миро», «Ревашоль», «атомное оружие» и «половина населения». Девушка так сильно дрожит, что Джеспер начинает опасаться за ее здоровье. В любой момент эта костлявая машина просто развалится на части. Наконец, вааская женщина-диктор наносит ей смертельный удар. Девушка опадает раненой, когда дикторский голос, столь характерным для реальности, проскальзывает по спискам МИДа: «... известная певица, Пернилла Лундквист, записывала свой третий студийный альбом...»
Большие глаза Аниты, широко открытые от ужаса, чернеют в темноте. Она кричит: — Боже! Моя сестра! Моя сестра там!
— Мне очень жаль, – говорит Джеспер.
— Ты уверен? Как они могут быть уверены!? Почему они ничего не делают?
— Я не знаю. – Джеспер хватает свой чемодан.
Девушка хватает ртом воздух, тяжело дыша, как лошадь. Ее огромный темный рот раскрывается в крике. Эта пасть грозит поглотить мир. Так он и делает, потому что Джеспер не помнит, что было дальше. Крик в вакууме метет белым-белым снегом, эхом отзываясь в бетонной комнате: — Не уходи! – у Джеспера синяки от ногтей на запястье, он хлопает дверью позади и стоит перед домом. Во дворе метели. Холодно, и ветер воет, обжигая кожу. Горсть снега, она трет его себе по лицу. На краю двора, у входа тоннеля из елей, стоит черная мотокарета. Тереш Мачеек выходит из машины при свете салона и жестикулирует ему. Джеспер с развевающимися на ветру пальто и белым чемоданом в руке переступает через двор. На дальнем плане елей ветер колышет подснежники, зиг-заг дрем. Вдруг мир становится таким легким, словно из него вычеркнут весь смысл. Он больше ничего не стоит. Джеспер улыбается.
В такси тепло. Машина раскачивается, он запрыгивает напротив Хана. Тереш закрывает дверь и отодвигается в сторону.
— Как все прошло?
— Ну, скажем так, все прошло не очень хорошо, – отвечает Джеспер, собираясь на мгновение. — Отправляемся.
В ночь перед понедельником, семь дней назад.
Город взрывается светом в окне такси, как дискотека, Тереш дрожит, теряет рассудок. Джеспер крепко сдерживает его: — Эй, у него припадок или что-то в этом роде. Он бледный. Мы должны отвезти его в больницу.
— Тереш, послушай, – Хан склоняется над другом. — Мы все равно отвезем тебя в больницу.
— Нет! – Тереш хватает Хана за куртку. — Пожалуйста!
Мальчики смотрят друг на друга, а затем пожимают плечами. С лица Тереша капает пот: — Ты должен пообещать мне! Обещай, что не сдашь меня! – подбородок на мгновение дрожит, а затем в его глазах появляется пустой взгляд, его тело напрягается, как бревно.
— Какого черта? – Джеспер трясет Тереша, подносит руку ко рту, — Дышит, слушай, я не знаю, давай все-таки не поедем?
— Давай не поедем. Есть предложения?
Джеспер тяжело вздыхает. — Ну... Хорошо, тогда ко мне. Только одна мелочь. Послезавтра сюда приедет та девушка из Ревашоля, так что ты думаешь, с ней все в порядке?
Хан угрюмо качает головой: — Откуда мне знать, ты не знаешь какого-то частного врача?
— Частный врач, Хан! Он не получит лицензию, если не будет работать в больнице.
— Да, но я подумал, что, может быть, ты такого знаешь.
— Хан, я знаю одного обычного доктора. Обычный тоже сгодится?
— Ладно-ладно, сейчас это не важно.
Такси мчится по ночной Ваасе. Тем временем Тереш Линолеум-дилер, затем Видкун Хирд, затем Дирек Трентмеллер, затем снова Тереш Мачеек. А между тем у него такое чувство, что его больше не существует. Взрыв красок Ваасы разливается медузами с черными чернилами, затемняющих аквариум. Самый черный из черных - костюм Тереша. Из листьев деревьев, из слякоти грязи на колесной резине, из неба над городом сотканный. Он поправляет манжеты, поправляет узел галстука. Он нарядный, он вежливый. Костюм пахнет химчисткой, а потом, как зонтики под березами кладбища, перед ним открывается поминальный пир. Тоска, боязнь, все там! На панихиде мать девочек, у нее траурная вуаль из черного кружева и элегантные морщинки под ней. Бумажный промышленник Карл Лунд держит зонт над головой своей жены. Листья березы опадают, идут летние дожди.
Сами Хан и Джеспер на похоронах. Даже мать Хана пришла, и весь класс тоже. Теперь они все намного старше. Тереш не знает большинства, но это, наверное, Сикстен, а это маленький Олле. Фон Ферсен разговаривает со своим лакеем. И Зиги! Самый плохой мальчик в школе тоже там, он все еще носит черную кожаную куртку. У Джеспера единственный белый зонт. Тереш идет через похоронную процессию, все разговаривают, тихо, похлопывают друг друга по плечу. Когда Тереш проходит мимо, они уважительно кивают ему. И девочки тоже там, под кучами цветов, в мягкой пушистой почве. Они представляют собой серию фаланг, тощие ребра, дуги ключиц, останки выстроены в ряд, как реликвии. Ничего не потеряно, все осталось, заложено. Документы такие же четкие, как при школе, это magnum opus идентификации личности, когда они начали обучение в академии. Еще горсть зубов: маленькие молочные зубы Май, жемчуг из челюсти Анни, злобные-злобные клыки Малин; есть все, все совпадают: каждая маленькая пломба, недостающий кусочек коренного Анни после аварии на велосипеде. Аура кинозвезды Шарлотты. Так хотелось бы взять что-нибудь оттуда! Просто так, на память. Как бы они звенели на ладони, эти самоцветы! Но так делать нельзя. Это было бы непрофессионально.
Приходит врач и вводит физраствор, понедельник, в ночь перед вторником. Терешу понемногу проясняется, холодно, а на похоронах все серое и серебристо-зеленое. Серый туман над кустами аронии, на столе старомодный хрусталь, с фруктовыми мотивами. Тихо. В кустах что-то шипит, как радиоэфир. Придя в сознание, Тереш понимает, что это было. Известие о крахе Пыхьявеила встревожило общественное пространство, и у него нет ни малейшего желания подыгрывать. Тереш просит Джеспера включить классическое радио. Говорят, классическое радио будет крутить музыку людей в париках, мертвых и белокожих, даже когда миру давно придет конец. Перауз-Миттреси волнует, красив его звук, как океан, мм... грейв. Все танцуют, медленно, и чем больше Тереш думает об этом, тем яснее ему становится, что похороны никогда не наступят. Следствие исчерпано. К утру вторника он готов признаться себе, что они никогда не узнают, что случилось с детьми Лунд.
Город взрывается светом в окне такси, как дискотека, Тереш дрожит, теряет рассудок. Джеспер крепко сдерживает его: — Эй, у него припадок или что-то в этом роде. Он бледный. Мы должны отвезти его в больницу.
— Тереш, послушай, – Хан склоняется над другом. — Мы все равно отвезем тебя в больницу.
— Нет! – Тереш хватает Хана за куртку. — Пожалуйста!
Мальчики смотрят друг на друга, а затем пожимают плечами. С лица Тереша капает пот: — Ты должен пообещать мне! Обещай, что не сдашь меня! – подбородок на мгновение дрожит, а затем в его глазах появляется пустой взгляд, его тело напрягается, как бревно.
— Какого черта? – Джеспер трясет Тереша, подносит руку ко рту, — Дышит, слушай, я не знаю, давай все-таки не поедем?
— Давай не поедем. Есть предложения?
Джеспер тяжело вздыхает. — Ну... Хорошо, тогда ко мне. Только одна мелочь. Послезавтра сюда приедет та девушка из Ревашоля, так что ты думаешь, с ней все в порядке?
Хан угрюмо качает головой: — Откуда мне знать, ты не знаешь какого-то частного врача?
— Частный врач, Хан! Он не получит лицензию, если не будет работать в больнице.
— Да, но я подумал, что, может быть, ты такого знаешь.
— Хан, я знаю одного обычного доктора. Обычный тоже сгодится?
— Ладно-ладно, сейчас это не важно.
Такси мчится по ночной Ваасе. Тем временем Тереш Линолеум-дилер, затем Видкун Хирд, затем Дирек Трентмеллер, затем снова Тереш Мачеек. А между тем у него такое чувство, что его больше не существует. Взрыв красок Ваасы разливается медузами с черными чернилами, затемняющих аквариум. Самый черный из черных - костюм Тереша. Из листьев деревьев, из слякоти грязи на колесной резине, из неба над городом сотканный. Он поправляет манжеты, поправляет узел галстука. Он нарядный, он вежливый. Костюм пахнет химчисткой, а потом, как зонтики под березами кладбища, перед ним открывается поминальный пир. Тоска, боязнь, все там! На панихиде мать девочек, у нее траурная вуаль из черного кружева и элегантные морщинки под ней. Бумажный промышленник Карл Лунд держит зонт над головой своей жены. Листья березы опадают, идут летние дожди.
Сами Хан и Джеспер на похоронах. Даже мать Хана пришла, и весь класс тоже. Теперь они все намного старше. Тереш не знает большинства, но это, наверное, Сикстен, а это маленький Олле. Фон Ферсен разговаривает со своим лакеем. И Зиги! Самый плохой мальчик в школе тоже там, он все еще носит черную кожаную куртку. У Джеспера единственный белый зонт. Тереш идет через похоронную процессию, все разговаривают, тихо, похлопывают друг друга по плечу. Когда Тереш проходит мимо, они уважительно кивают ему. И девочки тоже там, под кучами цветов, в мягкой пушистой почве. Они представляют собой серию фаланг, тощие ребра, дуги ключиц, останки выстроены в ряд, как реликвии. Ничего не потеряно, все осталось, заложено. Документы такие же четкие, как при школе, это magnum opus идентификации личности, когда они начали обучение в академии. Еще горсть зубов: маленькие молочные зубы Май, жемчуг из челюсти Анни, злобные-злобные клыки Малин; есть все, все совпадают: каждая маленькая пломба, недостающий кусочек коренного Анни после аварии на велосипеде. Аура кинозвезды Шарлотты. Так хотелось бы взять что-нибудь оттуда! Просто так, на память. Как бы они звенели на ладони, эти самоцветы! Но так делать нельзя. Это было бы непрофессионально.
Приходит врач и вводит физраствор, понедельник, в ночь перед вторником. Терешу понемногу проясняется, холодно, а на похоронах все серое и серебристо-зеленое. Серый туман над кустами аронии, на столе старомодный хрусталь, с фруктовыми мотивами. Тихо. В кустах что-то шипит, как радиоэфир. Придя в сознание, Тереш понимает, что это было. Известие о крахе Пыхьявеила встревожило общественное пространство, и у него нет ни малейшего желания подыгрывать. Тереш просит Джеспера включить классическое радио. Говорят, классическое радио будет крутить музыку людей в париках, мертвых и белокожих, даже когда миру давно придет конец. Перауз-Миттреси волнует, красив его звук, как океан, мм... грейв. Все танцуют, медленно, и чем больше Тереш думает об этом, тем яснее ему становится, что похороны никогда не наступят. Следствие исчерпано. К утру вторника он готов признаться себе, что они никогда не узнают, что случилось с детьми Лунд.
Пятна каблуков остаются вмятинами на коврике такси. Девушка поднимает ногу над коленом, ногти на ногах окрашены кораллово-красным лаком, ремни цвета вожделения тянутся по ее Serj Van Dijk. Кластер драгоценных камней сверкает в точке схождения ремней. Элегантно, говорите? Если бы на обуви универмага были какие-то непристойные кристаллы, это было бы faux pas! Но этот вот Serj Van Dijk, тот, на который мы сейчас смотрим, стоит 10 000 реалов. Другой стоит на 500 реалов дороже, из-за ремонта. Одинокий бриллиант выскочил в канаву дельты Ревашоля, какая была головокружительная ночь! Кроме того, сам Серж Ван Дейк сказал, что нужно различать элегантность и снобизм. Так как Серж разработал эти туфли... сделайте из этого свои выводы.
— Мне, пожалуйста, Керсфолл, 130. Должно быть, это немного за городом, не так ли?
Номер стопы 37, а что за свод! Как аркады западной страны... Поди-Атр из круга Кексгольма дал бы им девять с половиной баллов по шкале запирания в подвале. Из десяти...
Из телефона-чемодана раздается звонок, щелчок, и крышка открывается. Но мы все еще смотрим на эти десятитысячные Serj Van Dijk, как блестят драгоценные камни, когда ее нога постукивает в ритм Факкенгаффу по радио таксомотора. Мы никак не можем ими насытиться. — Алло! Береника, дорогая! В Озонне! Так здорово! Я всегда хотела что-то с ними сделать! Нет, я ненадолго. Пару недель.
Дверь такси закрывается. — Спасибо. – тринадцатисантиметровые каблуки пикируют на тротуар, тускнеет; здесь всегда либо тускнеет, либо темно, куда пропал день? Белые голени мелькают, открывая вид на бетонный куб на дальнем плане под елями. Внутри горит свет. Лишайники сверкают, грязевые лужи покрывает иней, предок октябрьских бурь. Дорожный чемодан опускается рядом с обувью у двери. Раздается щебетание дверного звонка. Ноги модельной подружки Джеспера длятся вечно. Мы ползем по ним, и кажется, что края колокольчика никогда не сойдутся. Перед округлой задницей взору предстает апокалиптичный воздушный флот Меска, черный, как тавот, Ревашоль на горизонте. В столице моды они на самом деле закрывают глаза уже на коленях Аниты, и ее спрашивают: что это за зловещий дым в океане, как грозовые тучи?
— Открыто! – кричит Джеспер изнутри. Девушка входит, и перед ней открывается большая комната, пропахшая потом. Табачного пота: прилично много табака и пота. Джеспер проходит через всю комнату от окна. Там на матрасе какой-то парень с жирной картофельно-коричневой головой, торчащей из-под одеяла. Дизайнер интерьера берет чемоданы девушки и знакомит ее с толстым парнем рядом с потным парнем. Иммигрант неловко улыбается, и когда он протягивает руку, она тоже теплая и потная.
— Анита, – представляется девушка.
— Я Инаят, но все зовут меня Ханом. Ты тоже можешь называть меня Ханом. А вот этот, – он указывает на груду одеял, — Это мой напарник Тереш Мачеек. Как мы видим, он чувствует себя плохо. – Хан думает, что он неплохо справился. Могло быть и хуже: — Какого?! Джеспер, почему ты не сказал мне, что встречаешься с настоящей моделью? Нормально! Если бы у меня была Анита Лундквист, я бы всем рассказал. Слушай, дай автограф, эй, твоя сестра Пернилла Лундквист, хорошо, дай мне номер телефона Перниллы, покажи сиськи! Джеспер, скажи ей, чтобы она показала сиськи!
Хан портит веселое вступление, высмеивая, собственно, «сиськи». Теперь он сам смотрит на них, под модным топом девушки. «Сиськи, сиськи, сиськи модели, сиськи известной модели», – думает он и начинает смеяться все больше и больше. Конечно, он не замечает, когда девушка переспрашивает Тереша во второй раз.
— Бедняжка, что с ним?
— Пищевое отравление. – Джеспер берет девушку за руку и ведет ее в спальню, чтобы переодеться.
Хан проявляет такт и кричит из-за двери: — Слушай, ладно, тогда увидимся завтра, верно!
— Ты уже собираешься? Подожди, я вызову тебе такси!
— Вы и ваше такси, я лучше пойду пешком.
— До свидания! – дружелюбно кричит девушка. Пока Хан плетется по лесной дороге холодного хрустящего мха к остановке, на кровати девушка надевает штаны. Лицо Сержа Ван Дейка украшает топ пышной богемной моды, в революционной двухцветной гамме, серая и бирюзовая, как трафаретный снимок. Что? Не претенциозно! Ван Дейк тоже своего рода революционер. Он фешн-революционер. Мазов мира моды. Только он не столько отправляет буржуа поселиться в тайге Северо-Восточного Граада, сколько, ну, продает им одежду.
— Джеспер, кто они такие?
— В смысле?
— Ты никогда не рассказывал мне о каком-то Хане. А другой?
— Тереш. Они просто старые одноклассники из средней школы. У нас только что было воссоединение. Встреча выпускников. Я тебе разве не говорил?
— Нет.
— Странно.
— Странно, да.
— Ну, мы просто вспоминали старые времена. Послушай, Тереш живет в Грааде. Думаю, он останется здесь еще на несколько ночей. Ты не против?
— Конечно, нет, - говорит девушка, но у нее плохое предчувствие. Она подозрительно сверлит спину Джеспера, когда тот идет заваривать чай. Прием оставлял желать лучшего. Один грязный поцелуй. Девушка раздраженно бродит по спальне, но затем замечает коробочку с кольцом среди книг на прикроватном столике. О, сюрприз! На вечер? Коробка так далеко, что Джеспер протянул руку, чтобы взять ее с кровати. Может быть? Не думаю, но все же лучше заранее знать, что будет. А кроме того – любопытство! Настроение тоже сразу улучшилось. Черная бархатная коробочка, крошечная коробочка. Девушка открывает коробку, щелчок!
— Мне, пожалуйста, Керсфолл, 130. Должно быть, это немного за городом, не так ли?
Номер стопы 37, а что за свод! Как аркады западной страны... Поди-Атр из круга Кексгольма дал бы им девять с половиной баллов по шкале запирания в подвале. Из десяти...
Из телефона-чемодана раздается звонок, щелчок, и крышка открывается. Но мы все еще смотрим на эти десятитысячные Serj Van Dijk, как блестят драгоценные камни, когда ее нога постукивает в ритм Факкенгаффу по радио таксомотора. Мы никак не можем ими насытиться. — Алло! Береника, дорогая! В Озонне! Так здорово! Я всегда хотела что-то с ними сделать! Нет, я ненадолго. Пару недель.
Дверь такси закрывается. — Спасибо. – тринадцатисантиметровые каблуки пикируют на тротуар, тускнеет; здесь всегда либо тускнеет, либо темно, куда пропал день? Белые голени мелькают, открывая вид на бетонный куб на дальнем плане под елями. Внутри горит свет. Лишайники сверкают, грязевые лужи покрывает иней, предок октябрьских бурь. Дорожный чемодан опускается рядом с обувью у двери. Раздается щебетание дверного звонка. Ноги модельной подружки Джеспера длятся вечно. Мы ползем по ним, и кажется, что края колокольчика никогда не сойдутся. Перед округлой задницей взору предстает апокалиптичный воздушный флот Меска, черный, как тавот, Ревашоль на горизонте. В столице моды они на самом деле закрывают глаза уже на коленях Аниты, и ее спрашивают: что это за зловещий дым в океане, как грозовые тучи?
— Открыто! – кричит Джеспер изнутри. Девушка входит, и перед ней открывается большая комната, пропахшая потом. Табачного пота: прилично много табака и пота. Джеспер проходит через всю комнату от окна. Там на матрасе какой-то парень с жирной картофельно-коричневой головой, торчащей из-под одеяла. Дизайнер интерьера берет чемоданы девушки и знакомит ее с толстым парнем рядом с потным парнем. Иммигрант неловко улыбается, и когда он протягивает руку, она тоже теплая и потная.
— Анита, – представляется девушка.
— Я Инаят, но все зовут меня Ханом. Ты тоже можешь называть меня Ханом. А вот этот, – он указывает на груду одеял, — Это мой напарник Тереш Мачеек. Как мы видим, он чувствует себя плохо. – Хан думает, что он неплохо справился. Могло быть и хуже: — Какого?! Джеспер, почему ты не сказал мне, что встречаешься с настоящей моделью? Нормально! Если бы у меня была Анита Лундквист, я бы всем рассказал. Слушай, дай автограф, эй, твоя сестра Пернилла Лундквист, хорошо, дай мне номер телефона Перниллы, покажи сиськи! Джеспер, скажи ей, чтобы она показала сиськи!
Хан портит веселое вступление, высмеивая, собственно, «сиськи». Теперь он сам смотрит на них, под модным топом девушки. «Сиськи, сиськи, сиськи модели, сиськи известной модели», – думает он и начинает смеяться все больше и больше. Конечно, он не замечает, когда девушка переспрашивает Тереша во второй раз.
— Бедняжка, что с ним?
— Пищевое отравление. – Джеспер берет девушку за руку и ведет ее в спальню, чтобы переодеться.
Хан проявляет такт и кричит из-за двери: — Слушай, ладно, тогда увидимся завтра, верно!
— Ты уже собираешься? Подожди, я вызову тебе такси!
— Вы и ваше такси, я лучше пойду пешком.
— До свидания! – дружелюбно кричит девушка. Пока Хан плетется по лесной дороге холодного хрустящего мха к остановке, на кровати девушка надевает штаны. Лицо Сержа Ван Дейка украшает топ пышной богемной моды, в революционной двухцветной гамме, серая и бирюзовая, как трафаретный снимок. Что? Не претенциозно! Ван Дейк тоже своего рода революционер. Он фешн-революционер. Мазов мира моды. Только он не столько отправляет буржуа поселиться в тайге Северо-Восточного Граада, сколько, ну, продает им одежду.
— Джеспер, кто они такие?
— В смысле?
— Ты никогда не рассказывал мне о каком-то Хане. А другой?
— Тереш. Они просто старые одноклассники из средней школы. У нас только что было воссоединение. Встреча выпускников. Я тебе разве не говорил?
— Нет.
— Странно.
— Странно, да.
— Ну, мы просто вспоминали старые времена. Послушай, Тереш живет в Грааде. Думаю, он останется здесь еще на несколько ночей. Ты не против?
— Конечно, нет, - говорит девушка, но у нее плохое предчувствие. Она подозрительно сверлит спину Джеспера, когда тот идет заваривать чай. Прием оставлял желать лучшего. Один грязный поцелуй. Девушка раздраженно бродит по спальне, но затем замечает коробочку с кольцом среди книг на прикроватном столике. О, сюрприз! На вечер? Коробка так далеко, что Джеспер протянул руку, чтобы взять ее с кровати. Может быть? Не думаю, но все же лучше заранее знать, что будет. А кроме того – любопытство! Настроение тоже сразу улучшилось. Черная бархатная коробочка, крошечная коробочка. Девушка открывает коробку, щелчок!
В Ваасе Наступает ночь в центре Кесклинна Кенигсмальма лисенок бежит через перекресток. Дыхание животного окрашивает воздух в синий цвет, оно шевелит ушами. На улице тихо и пусто, в ряд стоят балконные корзины домов городского центра, в зеркалах окон мерцают желтые светофоры. Северный мегаполис ночью — это световая инсталляция, красивая современная вещь, только посетителей не хватает. Королевский архитектурный музей в стиле дидеридаада возвышается над рекой, освещение фасада придает зданию золотистый оттенок. Внизу в темноте протекает речная вода, морозная, как водка, взятая из холодильника. Мосты нависают над ней, ряды жемчужин фонарей на спине. Одинокий велосипедист едет домой с жужжанием спиц, а в воздухе витает запах прощания. Рекламные щиты выше в углах универмага гаснут, жужжа в режиме экономии. Гигантская модель нижнего белья над рядами таксофонов улыбается и исчезает. Анита Лундквист. «Детка, прикрой себя, – сказал бы Председатель президиума Сапурмат Кнежинский, — Тебе не холодно?» Два агента МПС взбегают вверх по лестнице полицейского участка. — Тереш Мачеек! Где Тереш Мачеек? Вы арестовали его четыре дня назад. – Вопрошающий мужчина является Человеком из Внутреннего расследования. Он ангел смерти.
— Тереш кто? Мачеек? – дежурный офицер ждет ответа от машины. — У нас не было никого с таким именем.
Асфальт сверкает. В Саалеме холодная ночь и ледяные лужи грязи. Деревянные домики прижимаются к тротуарам, отдельные обувные шаги эхом разносятся по улице. И где-то там, в подвале, Инаят Хан щелкает огнями «Харнанкура». В темной комнате гаснет цепь дирижабля, единственный источник света. Каждый раз, когда он снова загорается, появляется лицо Хана. Огненные камни на палубах корабля отражаются в его толстых стеклянных очках из диаматериала. У него есть идея, вспышка - та, которую можно увидеть только тогда, когда гаснут все остальные огни. Хан ждал этого момента два года. Он отсекает лески, берет дирижабль, как младенца из колыбели, и танцует с кораблем на руках. Пустая витрина будет стоять посреди комнаты. Нити прожектором остывают на другой стороне дороги, во дворе манекена; вагоны конных трамваев исчезают во тьме. Лошади засыпают рядами в конюшнях.
Улицы садового града переваливаются, проходят белыми шпалами. Слышен далекий лай собак, в темноте светятся оконные рамы, а на пустой веранде стоит деревянная садовая мебель. Кто зашумел в кустах мальвы? Пахнет холодом ночи, страх перед будущим таится во снах нуклеарной семьи, и там, где кончается Ловиса, начинается хвойный лес, а Джеспер де ла Гарди выкатывается из постели. Анита уснула в гневе, а Джеспер обеспокоен. Но не из-за этого. Джеспер не может найти свою драгоценную резинку для волос. Он крадется в одних трусах, смотрит на прикроватный столик, книжную полку, затем натягивает халат и входит в большую комнату сквозь занавески. Торцевая стена из окон блестит в темноте, на полу минное поле от пакетов с молоком, носков и кружек-пепельниц, рак-отшельник по имени Тереш Мачеек устраивается в своей новой коробке.
Агент, прижавшись носом к стеклу, просыпается. Джеспер ставит перед ним чашку чая. Пахнет мятой.
— О! Проснись! Давай немного поговорим, я не знаю, поболтаем или что-то в этом роде.
— Окей, но я хочу покурить внутри.
Рот шевелится, раздается смех, и час за часом за окном начинает синеть. Склад кружек-пепельниц и чашек медленно появляется из темноты.
Вот за окнами кафе «Кино» синеет утренний свет. Среда. На улице в Эстермальме суетятся ранние пташки, рычит машина для уборки улиц, утренние газеты падают в ряды почтовых ящиков. Трафик нарастает, машинист царапает седину за лобовым стеклом.
Усатый копирайтер лет за двадцать, попивает внутри кофе и ест яичницу. Внезапно он втягивает кофе в легкие и бежит в туалет, кашляя. На столе остается открытая утренняя газета. В рекламной ячейке есть копия слов, написанных почерком Малин Лунд. «Все в порядке. Мы с Мужчиной, и нам здесь нравится. Мы вас любим». Под копией контактный телефон Инаят Хана и текст гласит: «Добрый человек, еще не поздно. Если у вас есть информация об этом письме, если вы отправили это письмо или если вы знаете что-то новое, чтобы то ни было, об исчезновении детей Лунд, пожалуйста, свяжитесь с нами.
— Тереш кто? Мачеек? – дежурный офицер ждет ответа от машины. — У нас не было никого с таким именем.
Асфальт сверкает. В Саалеме холодная ночь и ледяные лужи грязи. Деревянные домики прижимаются к тротуарам, отдельные обувные шаги эхом разносятся по улице. И где-то там, в подвале, Инаят Хан щелкает огнями «Харнанкура». В темной комнате гаснет цепь дирижабля, единственный источник света. Каждый раз, когда он снова загорается, появляется лицо Хана. Огненные камни на палубах корабля отражаются в его толстых стеклянных очках из диаматериала. У него есть идея, вспышка - та, которую можно увидеть только тогда, когда гаснут все остальные огни. Хан ждал этого момента два года. Он отсекает лески, берет дирижабль, как младенца из колыбели, и танцует с кораблем на руках. Пустая витрина будет стоять посреди комнаты. Нити прожектором остывают на другой стороне дороги, во дворе манекена; вагоны конных трамваев исчезают во тьме. Лошади засыпают рядами в конюшнях.
Улицы садового града переваливаются, проходят белыми шпалами. Слышен далекий лай собак, в темноте светятся оконные рамы, а на пустой веранде стоит деревянная садовая мебель. Кто зашумел в кустах мальвы? Пахнет холодом ночи, страх перед будущим таится во снах нуклеарной семьи, и там, где кончается Ловиса, начинается хвойный лес, а Джеспер де ла Гарди выкатывается из постели. Анита уснула в гневе, а Джеспер обеспокоен. Но не из-за этого. Джеспер не может найти свою драгоценную резинку для волос. Он крадется в одних трусах, смотрит на прикроватный столик, книжную полку, затем натягивает халат и входит в большую комнату сквозь занавески. Торцевая стена из окон блестит в темноте, на полу минное поле от пакетов с молоком, носков и кружек-пепельниц, рак-отшельник по имени Тереш Мачеек устраивается в своей новой коробке.
Агент, прижавшись носом к стеклу, просыпается. Джеспер ставит перед ним чашку чая. Пахнет мятой.
— О! Проснись! Давай немного поговорим, я не знаю, поболтаем или что-то в этом роде.
— Окей, но я хочу покурить внутри.
Рот шевелится, раздается смех, и час за часом за окном начинает синеть. Склад кружек-пепельниц и чашек медленно появляется из темноты.
Вот за окнами кафе «Кино» синеет утренний свет. Среда. На улице в Эстермальме суетятся ранние пташки, рычит машина для уборки улиц, утренние газеты падают в ряды почтовых ящиков. Трафик нарастает, машинист царапает седину за лобовым стеклом.
Усатый копирайтер лет за двадцать, попивает внутри кофе и ест яичницу. Внезапно он втягивает кофе в легкие и бежит в туалет, кашляя. На столе остается открытая утренняя газета. В рекламной ячейке есть копия слов, написанных почерком Малин Лунд. «Все в порядке. Мы с Мужчиной, и нам здесь нравится. Мы вас любим». Под копией контактный телефон Инаят Хана и текст гласит: «Добрый человек, еще не поздно. Если у вас есть информация об этом письме, если вы отправили это письмо или если вы знаете что-то новое, чтобы то ни было, об исчезновении детей Лунд, пожалуйста, свяжитесь с нами.
— Мне бы блок «Астра», с ментолом, нет, погоди, «Радарит» пришел?
— Нет, простите, мистер Ульви, эта чепуха с эвакуацией! Я не знаю, как долго я смогу держать этот магазин открытым.
— Ну, в таком случае, дайте три блока «Астры», – говорит кудрявый каштановый молодой человек. — Вот это вино из черной смородины, сколько в нем градусов?
— Сейчас посмотрим, сейчас посмотрим. – продавец в деревенском магазине берет пыльную бутылку с полки алкоголя. — Ха! Двадцать три, чистый спирт, кажись.
— Очень хорошо, у тебя еще есть?
— Здесь осталось две штуки.
— Их, и еще я возьму оттуда «Конечную-остановку», литровую, все еще выдержана в серости?
— Ну а где же еще? Если бы это было не так, я бы даже сам оставлял в серости, тут за лугом!
— Значит, блок спичек, блок, а не пачку. И эти свечи, больше нет? Ах! Я бы еще взял ту наливку из лесной земляники, в прошлый раз я забыл взять. Дайте те две, которые у тебя там.
— Вторая - малина, у меня закончилась земляника.
— Ну, тогда я возьму эту. А вообще лучше отдай весь алкоголь, который у тебя есть, сколько влезет. И немного копченой колбасы.
— Весь алкоголь?
— Да, и половину палки копченой колбасы.
Кудрявый молодой человек едет на велосипеде по поселку Лохду, Лемминкяйса, в непосредственной зоне энтропонетической катастрофы. В тележке звенят пыльные бутылки, загроможденные дымовыми блоками. И пол палки «Докторской» копченой колбасы, завернутой в бумагу. На деревенской дороге уличные фонари сияют, как бриллианты, в утренних сумерках.
— Нет, простите, мистер Ульви, эта чепуха с эвакуацией! Я не знаю, как долго я смогу держать этот магазин открытым.
— Ну, в таком случае, дайте три блока «Астры», – говорит кудрявый каштановый молодой человек. — Вот это вино из черной смородины, сколько в нем градусов?
— Сейчас посмотрим, сейчас посмотрим. – продавец в деревенском магазине берет пыльную бутылку с полки алкоголя. — Ха! Двадцать три, чистый спирт, кажись.
— Очень хорошо, у тебя еще есть?
— Здесь осталось две штуки.
— Их, и еще я возьму оттуда «Конечную-остановку», литровую, все еще выдержана в серости?
— Ну а где же еще? Если бы это было не так, я бы даже сам оставлял в серости, тут за лугом!
— Значит, блок спичек, блок, а не пачку. И эти свечи, больше нет? Ах! Я бы еще взял ту наливку из лесной земляники, в прошлый раз я забыл взять. Дайте те две, которые у тебя там.
— Вторая - малина, у меня закончилась земляника.
— Ну, тогда я возьму эту. А вообще лучше отдай весь алкоголь, который у тебя есть, сколько влезет. И немного копченой колбасы.
— Весь алкоголь?
— Да, и половину палки копченой колбасы.
Кудрявый молодой человек едет на велосипеде по поселку Лохду, Лемминкяйса, в непосредственной зоне энтропонетической катастрофы. В тележке звенят пыльные бутылки, загроможденные дымовыми блоками. И пол палки «Докторской» копченой колбасы, завернутой в бумагу. На деревенской дороге уличные фонари сияют, как бриллианты, в утренних сумерках.