Победители. Главы 27 и 28

Поезд из столицы медленно прокладывает свой путь на север, останавливаясь на станции за станцией, потом на третьей, а потом на следущей в маленьких городках, каждый из которых мог бы быть Бьорнстадом или Хедом, в этой стране их полно. Большинство названий так же быстро исчезают из памяти, как и появляются за окном, но некоторые остаются в сознании нации благодаря какой-нибудь местной особенности: названию торта, музыкальному фестивалю, аквапарку, возможно даже тюрьме. Или хоккейной команде. Это может быть, что угодно, что заставит людей сказать “А, вы те самые, у которых…”, когда ты говоришь им, откуда родом. Что угодно, что выделит эту точку на карте. 

Чем дальше на север движется поезд, тем хуже последствия бури. Чем плотнее лес, тем очевиднее разрушения. На одной из станций, название которой все забыли еще до того, как состав прокатился мимо указателя, в поезд забирается старичок. Никто не обращает на него никакого внимания кроме восемнадцатилетней девушки, сидящей напротив, которая вежливо встает и помогает ему поднять чемодан на полку для багажа еще до того, как он ее об этом просит. 

– Спасибо, юная леди, спасибо вам большое, правда, очень большое! – говорит он, словно герой черно-белого фильма.

Из-за улыбки она выглядит моложе, чем является на самом деле. То, что он использует зонт вместо трости, наоборот, еще больше его старит. 

– Скажете, когда будете выходить и я помогу вам снять чемодан, – отвечает Мая, доброжелательно улыбаясь. 

– Спасибо, это очень мило с вашей стороны. Поезд, вероятно, не пойдет до конечной станции из-за бури, потому, вероятнее всего, мне придется сойти на той же станции, что и вам, и пересесть на автобус…

Мая напрягается, он видит, что напугал ее, и кивает на ее шерстяную шапку, объясняя:

– Медведь из Бьорнстада, я узнал эмблему. Я полагаю, туда вы и направляетесь?

Мая поспешно выдыхает, смущенная из-за своей паранойи.

– Да, да, конечно… это папина. Я ее обычно не ношу. Подумала, стоит надеть сегодня, раз уж еду… домой. Здесь холоднее.

На ее лице возникает смущенная улыбка. Мужчина понимающе кивает. 

– Люди становятся настолько патриотичнее, насколько далеко от родины они уезжают.

Она проводит ладонью по шапке.

– Да, полагаю, так оно и есть. Я просто не думала, что ко мне это тоже относится.

Много лет назад ее мама сказала, что никогда не стоит доверять человеку, у которого нет в жизни чего-то, что он любит сверх всякой меры. К ней это тоже относится все больше и больше.

Старик наклоняется вперед и шепчет, словно это великая тайна:

– Я еду проведать свою дочь, она живет в Хеде, но не используйте это против меня. 

Мая громко смеется.

– Боже, вот по ЭТОМУ я точно не скучаю, когда уезжаю из дома, нисколько. Эта идея, что мы должны ненавидеть Хед, а Хед должен ненавидеть нас. Так чертовски нелепо. 

– Да, я так понял из рассказов дочери, что хоккей очень на многое здесь влияет…

Она закатывает глаза. 

– Да нет, нет, не так уж и на многое. Всего лишь на все на свете.

– Если быть честным, я думаю, люди из Хеда немного завидуют. Дела в Бьорнстаде идут сейчас лучше, чем в Хеде, разве не так? И не только в хоккее. Тамошний завод расширился и нанимает дополнительных рабочих, как я читал. И предприятия переезжают скорее туда, чем оттуда. Не так уж и много есть городков такого размера, которые могли бы этим похвастаться. 

Мая кивает, соглашаясь, хотя ей так непривычно слышать, чтобы кто-то говорил о ее родном городе так, словно дела там идут хорошо. “В хоккее все быстро меняется,” – говаривал ее отец, когда в детстве у нее что-то не получалось, – “и в жизни все может так же быстро поменяться, тебе просто нужно продолжать двигаться вперед!”

– В Бьорнстаде очень трудолюбивые люди, они много работают! – говорит она мужчине напротив, сама удивляясь, сколько гордости в ее словах.

Старик замечает, что ее северный выговор становится все заметнее. Он смотрит на лес за окном, который становится все гуще и гуще, пока в итоге не возникает ощущения, будто они едут сквозь тоннель.

– Вы едете домой из-за бури? Дочь говорит, она была просто ужасной.

– Нет… ну, да, в каком-то смысле. Я еду на похороны.

– Мои соболезнования. Кто-то близкий?

Прежде чем Мая отвечает, весь тот год, когда ей исполнилось шестнадцать, успевает пронестись у нее перед глазами. Как отец отвез ее в полицейский участок, как она все им там рассказала, и как ее отца чуть не уволили из “Бьорнстад-Хоккея”, когда из-за нее Кевин не смог сыграть в самом важном матче сезона. Как все члены правления устроили собрание, на котором должно было решиться будущее клуба, и каково это было, чувствовать себя так, словно Мая и ее семья противостояли целому городу. Первым человеком, кто поддержал их, была Рамона. За ней стояла вся Группировка, Мая знает, как это раздражает ее отца. Но ни он, ни Мая никогда не забудут того, что сделала Рамона: она поверила пятнадцатилетней девчонке, когда не верил никто другой. Заступилась за нее, когда никто другой не отважился. Мая грустно улыбается мужчине в кресле напротив.

– Папа знал ее лучше. Они были… очень старыми друзьями. Она владела баром, а папа частенько приходил туда, чтобы забрать дедушку, когда тот выпивал лишка.

Мужчина хмыкает.

– А, старая история. Но тебе не приходилось забирать своего отца?

– Мой отец не пьет!

Она произносит это слишком быстро, она всегда слишком торопится его защитить. Мужчина поднимает руки в извиняющемся жесте. 

– Простите, я не хотел вас обидеть.

Она вздыхает.

– Нет… нет, я понимаю. Просто, если бы вы знали моего отца… он самый законопослушный человек на свете. Никогда не нарушает никаких правил. 

– Ему так же сильно нравится хоккей, как всем остальным в Бьорнстаде?

Она снова разражается хохотом.

– Без шуток. Он, кстати, раньше он был спортивным директором клуба. Но теперь работает в фирме моей мамы. 

– А, так значит ваша мама одна из тех “трудолюбивых” людей из Бьорнстада, которых вы упомянули, – дразнит ее мужчина.

Мая улыбается.

– На самом деле ее фирма расположена в Хеде. Папа очень из-за этого злится. 

– Могу себе представить. Как так случилось, что он больше не спортивный директор?

– Он любит мою маму. 

Она говорит это, не задумываясь, и старик на мгновение теряет нить разговора. Он грустно улыбается и опускает взгляд на свои руки. Мая не видит обручального кольца. Он дотягивается до своего портфеля, достает толстую стопку бумаг и кладет ее на колени.

– Тогда им очень повезло, им обоим, – говорит он, не поднимая взгляда от бумаг.

Мая кивает. Мужчина так долго ничего не говорит, что она задумывается, не обидела ли его. Поэтому она спрашивает:

– Что вы читаете?

– Годовые отчеты. 

– Ого. Это звучит… увлекательно.

– Это увлекательно, если знать, куда смотреть, – заверяет он.

Она ему не верит. Это большая ошибка.

На улице перед “Шкурой” припаркован старый американский автомобиль. Петер стоит в дверном проеме и смотрит на него. Он не знает, кому принадлежит автомобиль, да и вообще он мало что понимает в машинах, но совершенно случайно он точно знает год выпуска этой конкретной модели. Когда он попал в НХЛ, на первые тренировки его подвозил товарищ по команде, который купил тогда себе как раз такую же. Та машина была суперновой, а эта, припаркованная на улице, ржавая и потрепанная. Петер чувствует себя таким же.

Внизу в баре Теему вышел из туалета и читает сообщения на своем телефоне. Гораздо позже Петер подумает, как это странно, что такой человек как Теему не раздражается, когда получает плохие вести. В отличие от того, что говорят о нем люди, парень вовсе не обладает горячим темпераментом. Скорее то, что он читает сейчас на своем телефоне, понижает температуру его тела, он становится холоднее и молчаливее, в то время как Петеру становится все более некомфортно. Петер давно научился судить о том, кто из мужчин опасен, не по тому, как они ведут себя в его присутствии, а по тому, как он ведет себя при них. 

– Мне нужно идти, мы можем продолжить с этим завтра? – спрашивает Теему, все еще глядя в телефон.

Петер кивает, не зная, что еще он должен на это ответить. Перед тем, как потушить свет и закрыть двери, он замечает фотографию у самой двери, на ней маленькая девочка на льду, в зеленом свитере и с хмурым выражением лица, такая маленькая, что для нее даже не нашлось краг по размеру. 

– Она будет лучше, чем ты, – говорит Теему у него из-за спины, и Петера застает врасплох неожиданная любовь в его голосе.

На самом деле, Теему и сам выглядит удивленным, почти смущенным. Они избегают смотреть друг на друга, откашливаются и выходят на улицу. Петер, конечно же, слышал про эту девочку. Ей шесть или семь, ее зовут Алисия и она много времени проводит с Суне, теперь уже совсем стариком, а когда-то тренером основной команды Бьорнстада. С ним она изо всех сил лупит шайбами по стене его дома. Она из тех детей, у кого ужасная жизнь, но все же не настолько ужасная, чтобы ей оказывали помощь. Она растет в доме, где много пустых кухонных шкафов и крепко сжатых кулаков, но не настолько пустых и сжатых, чтобы это заставило социальную службу забрать ее. Поэтому двор Суне стал ее убежищем, ее детской площадкой, а  пару лет назад Рамона заставила Теему сделать то, что могли они: однажды ночью, когда она уже спала, несколько мужчин в черных куртках пришли домой к Алисии, положили на стол хоккейную сумку, полную снаряжения, и объяснили взрослым, что теперь девочка находится под защитой Группировки. С тех пор из дома она приносила значительно меньше синяков, а из ледового дворца значительно меньше ушибов. И однажды она станет лучшей. 

Теему идет к машине, Петер следует за ним, и его поражает, насколько плохо это могло бы выглядеть еще какое-то время назад, то, что он садится в машину к самому отъявленному бандиту в округе. Но теперь? Никого больше не волнует, что делает Петер, даже его самого. Лес, если дать ему достаточно времени, стирает все иллюзии, даже его собственные. Потому что он знает все о жестокостях Теему, но также он помнит, как и все остальные, как несколько лет назад полиции не хватало времени приехать на вызовы, когда в округе случился всплеск ограблений, но как та же самая полиция отыскивала ресурсы, чтобы направить военизированное подразделение и вертолеты каждый раз, когда появлялся хотя бы слух, что кто-то незаконно охотился на волков. Именно Группировка тогда позаботилась о грабителях, Петер не хочет знать, как именно, но он хотя бы понимает, откуда исходит власть Теему. Не жестокость отличает его от полиции, а безотказность. Спросите хоть Алисию.

Американский автомобиль все еще припаркован на улице. Телефон Теему вибрирует от новых сообщений, но он не реагирует, все они говорят одно и то же. 

– Ты сегодня так популярен? – спрашивает Петер.

– Просто люди болтают, – отвечает Теему бесцветным голосом. 

– Мои дети тоже постоянно отправляют сообщения. Они даже не пишут, просто отправляют кучу этих маленьких картинок. Неужели в наши дни уже никто не звонит?

Теему смеется.

– Черт, Петер, тебе что, сто лет?

– Иногда ощущения именно такие.

Они садятся в “сааб” Теему и какое-то время едут в молчании, а когда оно становится  неудобным, Теему прерывает его, естественно, хоккеем:

– Так думаешь, он будет играть в этом году? – спрашивает он.

– Кто? – удивляется Петер.

– Амат! Говорят, он много пил…

– Кто это говорит?

Теему пожимает плечами.

– Ну знаешь. Люди говорят.

Они действительно говорят, только не с Петером. Время никого не ждет, мальчики становятся мужчинами, таланты уходят в прошлое, а демоны догоняют каждого без исключений. Пожалуй, даже самого быстрого в городе бегуна на льду. Суне однажды сказал, что лучшее качество Петера как спортивного директора заключалось в том, что он смотрел “на каждого ребенка в клубе как на своего собственного”, что должно было прозвучать как комплимент. Но когда Мира сказала то же самое несколько лет спустя, это было обвинение. Весной Петер пытался поговорить с Аматом и дать ему пару советов перед драфтом НХЛ, но мальчик к тому моменту уже стал мужчиной, а мужчина стал стариком. 

– Я не знаю, – приходится ему признаться.

Теему вздыхает.

– В прошлом сезоне он был просто зверь. Самый настоящий зверь. Лучше, чем Кевин. Лучше, чем… ты.

– Ты никогда не видел, как я играю, – хмыкает Петер, пытаясь скрыть свое смущение, и Теему фыркает, словно напуганный пони.

– Рамона показывала мне записи всех твоих игр! Даже тех, что ты играл в НХЛ!

– Ну, их было немного, так что много времени это наверняка не заняло, – бормочет Петер.

– Черт! Думаешь, я их не смотрел? Да сотню раз! Ты думаешь я какой-то там тупой хулиган, но я люблю хоккей так же сильно, как ты, ублюдок чертов. Есть только одна причина, по которой я ни разу не дал тебе в рожу, пока ты был спортивным директором и творил всю ту дрянь, типа попытки убрать стоячую трибуну. Я знал, что ты любишь хоккей так же, как я его люблю. Я уважал это. Даже когда ты вел себя, как клоун!

Петеру требуется сделать несколько вдохов, чтобы принять тот факт, что его назвал “клоуном” парень, который однажды ворвался в автобус команды противников и поджег тридцать пакетов, полных собачьего дерьма. Сколько нужно было планирования и логистики, чтобы добыть тридцать пакетов этого? Господи боже. Если бы этот парень направил свои способности на что-то разумное, он бы уже захватил мир.

– Ты неправ, – улыбаясь, говорит Петер в итоге.

– Я не неправ!

– Я сыграл всего четыре матча. И получил травму в начале пятого. И я не думаю, что ты тупой хулиган.

– Ну конечно, – бормочет Теему.

Петер тихо смеется.

– Ну, в любом случае, я не думаю, что ты только тупой хулиган…

Теему разражается хохотом и почти съезжает с дороги, и на миг Петер понимает, что люди в нем видят. Почему они все идут за ним. Когда он смеется, ты смеешься вместе с ним. Теему бросает на него быстрый взгляд и говорит:

– Стоило тебе поговорить с Аматом весной, перед драфтом НХЛ. Я думаю, ему давали советы неправильные люди. Ему бы не помешал кто-то вроде тебя.

Петер опускает взгляд, он не хочет признавать, что пытался, потому что Теему, очевидно, такого высокого мнения о нем, какого очень давно никто не был. 

Если людям приходится угадывать, они всегда думают, что Мая младше своих восемнадцати, что часто выводит ее из себя, но она и сама плохо угадывает чужой возраст. Например, она думает, что старик, сидящий напротив нее в поезде, уже давным-давно на пенсии, но ему лишь совсем немногим больше шестидесяти. Некоторые тела просто имеют привычку наказывать своих постояльцев за их грехи всеми старческими недугами за раз. Клетчатая рубашка натянута на животе, дыхание вырывается из горла с тяжелыми хрипами. На нем коричневая шляпа, волосы под ней истончились, а борода стала седой, черты лица смазались от слишком большого количества алкоголя и слишком маленького количества компромиссов. Боль в суставах заставляет его использовать опору при ходьбе, поэтому он берет зонт с собой вне зависимости от прогноза погоды, ведь он еще не так стар, чтобы купить себе трость. Но его взгляд тверд и ум еще остр, он хорош в своем деле, возможно, теперь еще даже лучше, благодаря тому, что выглядит таким убогим. Это заставляет людей его недооценивать, и он знает, как это использовать.

Они болтают почти всю дорогу, такой повседневный разговор, что Мая и не замечает, как хорошо он дается мужчине. Один невинный вопрос ведет к другому, и вот она уже рассказала ему так много о себе, а он сказал о себе так мало. 

Когда она встает, чтобы снова пойти в туалет, она тянется за гитарой.

– Думаю, я сумею за ней присмотреть, – предлагает мужчина.

Она неловко улыбается, словно хочет взять ее с собой в туалет не потому, что ее могут украсть, а потому, что она не хочет с ней расставаться. Но она уступает и уходит, и как только она исчезает из виду, мужчина тут же открывает чехол. Внутри приколота фотография девушки с ее семьей: младший брат, мама, папа. Фотография снята недавно, хотя свитер отца выглядит старым, выцветшим, бледно-зеленый джемпер с логотипом хоккейного клуба на груди. “После всего, что случилось с этой семьей, они все еще носят одежду с медведем,” – думает мужчина и закрывает чехол. Он тянется к своему портфелю и достает небольшую записную книжку, где пишет то, что сказала девушка какое-то время назад: “Мой отец такой человек, который никогда не нарушает правил”. Мая изменилась за последние пару лет, другая прическа, повзрослевшее тело, она стала выше и сильнее. Мужчина едва узнал ее, хоть ему и стоило немалых трудов, включающих использование старых связей и обещание новых услуг, выяснить, на каком именно поезде она поедет сегодня домой. Самые последние ее фото, которые он видел, были сделаны, когда ей было пятнадцать, почти шестнадцать, затем ее стало труднее отыскать. После того года, после изнасилования, она перестала размещать свои фото в интернете. 

Мужчина знает, что его дочь сказала бы, что это уже слишком, добраться до Маи таким способом. Возможно даже неэтично. Но вся его журналистская карьера научила его, что если ты собираешься разоблачить большую тайну, тебе нужно рассказать хорошую историю, иначе читатели потеряют интерес задолго до того, как ты доберешься до сути, а хорошая история как подборка годовых отчетов: она может быть невыносимо скучной, если не знать, куда смотреть. Он всегда пытался научить этому свою дочь, их отношения были непростыми, но он вполне уверен, что хорошо поработал, обучая ее журналистике, иначе она не смогла бы в прошлом году переехать в Хед и стать там главным редактором местной газеты.

Поэтому когда она недавно позвонила ему, рассказала о том, какие истории она нашла о хоккейном клубе, и попросила помощи, он спросил, почему она не может использовать собственных репортеров. “Пожалуйста, пап, это же не просто два каких-то там города. У меня работают репортеры, чьи дети ходят в школу в Бьорнстаде, ту же самую школу, что и дети тех людей, которые могут оказаться в тюрьме, если мы это опубликуем. Как у моих журналистов должно хватить духу о таком писать?”

Отец понял ее, и поэтому он сидит в поезде. Ради своей дочери, но и ради самого себя. Он пропил все ее детство, и все же она выбрала ту же профессию, что и он. Никогда не стоит недооценивать отца, пытающегося получить прощение, он способен на все. 

Стопка бумаг у него на коленях – это годовые отчеты “Бьорнстад-Хоккея” за последние десять лет. Предположения его дочери оказались верны: само существование клуба держится на финансовых преступлениях. Взяточничество было настолько систематичным, что не могло происходить без ведома совета, спонсоров и чиновников. Они изо всех сил старались все скрыть, отмечает мужчина, большинство журналистов с меньшим опытом, скорее всего, даже не знали бы, где начать искать. “Никто не копает так как ты, пап, ты же сумасшедший,” – сказала его дочь по телефону, и он услышал, как она улыбалась. Поэтому он копал. В годовых отчетах, и контрактах, и банковских переводах, и документах, маленькие кусочки мозаики глубоко коррумпированной спортивной организации. Многие из виновных были очевидно слишком умны, чтобы ставить свое имя под чем бы то ни было, но одно имя продолжало регулярно всплывать, одна и та же подпись под одним документом после другого: Петер Андерссон. 

В своем блокноте мужчина пишет: “На зеленой шапке Маи изображен медведь. Шапка ей немного великовата”.

Маттео не помнит, как он узнал, что старуха, владевшая баром, умерла. Он ни с кем не общается, но может быть он находит эту новость где-то в интернете, когда электричество снова возвращается, а может, он слышит, как об этом говорит пожилая пара наверху, пока он лежит на полу их подвала, свернувшись клубочком, наутро после бури. Он просыпается от сна о своей сестре, и несколько следующих мгновений испытывает такие же ощущения в сердце, как в окоченевших руках, которые ты только-только поднес к огню. Сначала онемение, потом небольшая боль от того, насколько ты замерз, а потом боль самая настоящая: когда начинаешь отогреваться. Только когда онемение от холода и сна проходит и тело понимает, что ты в безопасности, мозг позволяет тебе почувствовать, насколько ужасно все на самом деле. Маттео находит небольшую бутылку самогона в корзине рядом с оружейным сейфом, скорее всего, припрятанную там после того, как хозяин дома вернулся с охоты, или просто укрытую там от жены. Маттео выпивает немного с закрытыми глазами, в голове у него теплеет, а сердце снова остывает.

Маттео выбирается сквозь подвальное окно и возвращается домой. Дом пуст. Его родители с сестрой еще не вернулись в Бьорнстад, он полагает, его матери было просто необходимо останавливаться у каждой церкви, что попадались им на пути. Его старшая сестра вечно ругалась с их матерью о Боге, но Маттео этого никогда не делает. У него так же мало веры в Бога, как и у его сестры, но ему никогда не хотелось ранить этим мать, она слишком хрупкая. 

– Ты единственный хороший человек из всех, кого я знаю, – говорила сестра, взъерошивая его волосы. 

Она была единственным человеком, кто с ним разговаривал. Никто не говорил с ним в школе, а его родители так много времени проводили в общении с Богом, что уже даже друг с другом перестали разговаривать. Маттео и его сестра были чудом для них, у их матери было четыре выкидыша, и она молилась Богу о здоровом ребенке, после чего родила дочь. Несколько лет спустя появился Маттео. Их мать так страшилась их потерять, что не позволяла себе чувствовать себя счастливой. Небеса показали ей свою силу, после чего она провела всю свою жизнь в непреодолимом страхе, что они отнимут у нее все в любой момент. Раз за разом она повторяла одно и то же своему сыну:

– Ты должен вырасти хорошим божьим человеком! Не грешником! Божьим человеком!

Маттео никогда не спорил, но однажды вечером, когда они были одни дома, его сестра сорвалась:

– Ты же знаешь, что наша мать сумасшедшая, да?

Маттео никогда не был так зол, как в тот момент, но не на сестру. Больше всего он был зол на своего отца, который не сделал ничего, чтобы помочь их матери, который просто хранил молчание. Он отправлялся на работу, возвращался домой, ужинал, читал книги, отправлялся спать. Молчание, ничего кроме молчания. 

– Ты же понимаешь, что мне нужно вырваться отсюда, правда? Мне нужно жить, Маттео! – прошептала его сестра той ночью, когда покинула Бьорнстад. 

Она обещала однажды разбогатеть, приехать и забрать его. Он ждал. И вот она на пути домой, но не чтобы его забрать, и опять он зол на своего отца. Если бы его отец был другим, все было бы сейчас иначе. Если бы он был влиятельным человеком, богатым человеком, человеком из хоккея. Тогда сестра Маттео получила бы помощь, тогда люди бы ей поверили, встали бы на ее сторону. Тогда она была бы жива.

Божьи люди никого не могут спасти. Не здесь.