Победители. Глава 33

“Людей обмануть так легко. Они счастливо верят в такую чушь, что можно заставить их поверить во что угодно, если хорошо постараться.”

Вот что сказала Адри Ович своему маленькому брату много лет назад, когда их отец взял ружье и ушел в лес, а дети на улице, где они выросли, стали распускать слухи, почему это произошло. Каждая новая сплетня была еще более нелепой, чем предыдущая. Конечно, предполагали, что Алан Ович задолжал деньги мафии, или что на самом деле он был убит, потому что сам являлся военным преступником, который прятался все эти годы и был наконец найден его врагами. “Люди глупы. Не слушай их. Бей их в лицо, если хочется, но не слушай их,” – говорила Адри своему маленькому брату, и он так и делал. И оба совета оказались отличными.

Но люди по-прежнему глупы, считает Адри, вот почему она предпочитает животных. Поэтому же она живет в глубине леса, а не в городе, что обычно является благословением. Но только не во время бури. Ей пришли на помощь ее сестры Габи и Катя, но даже втроем они едва начали разбираться с разрушениями. Они починили ограду вокруг собачьего питомника и убрали весь мусор, что заполонил двор, но амбар, переоборудованный под зал для занятий единоборствами, серьезно пострадал и требует большой работы. Электричество подается сюда все еще с перебоями, а дороги по-прежнему непроходимы во многих местах. Но Адри не жалуется, напоминая себе, что в конце концов она оказалась с меньшими потерями, чем большинство людей. Охотники, покупающие у нее собак, а это почти каждый охотник в Бьорнстаде и Хеде, знают здесь каждое дерево. Они заранее рассказали ей, какие деревья нужно спилить. Они спасли ее, дом и собак.

Она слышит, как они сейчас лают. Они, конечно, постоянно это делают, но в этот именно в этот момент она бросает свою работу и выпрямляется, понимая, что происходит, еще до того, как видит его. Если посвятить всю жизнь собакам, их лай становится полон нюансов, Адри сходу может сказать, лают они на зверя или на человека, и делают ли они это чтобы обозначить свою территорию, защититься или из страха. Часто лают молодые собаки, которым нужно самоутвердиться, но в этот раз лают старые псы, те, кого она так и не продала, те, кто жил в ее семье с щенячества. Они лают, потому что они счастливы. 

Так легко обмануть людей, думает Адри, когда срывается с места. Беньи едет на велосипеде по гравийной дороге, она знает, что это он, еще до того, как видит его силуэт, она узнает его по счастливому, захлебывающемуся эйфорией лаю и по нетерпеливому царапанью лап по ограде. За прошедшие два года о ее младшем брате было так много слухов, ведь людей обмануть так легко: говорили, что он стал разочарованием, что он не был готов бороться за то, кем он был на самом деле, что он бросил хоккей и переехал, потому что он был трусом. Что теперь он самый обычный пьяница и торчок, что он ничего не стоит. Но ты никогда не сможешь обмануть собак. 

Они чувствуют все самое лучшее, что в тебе есть.

Мая даже не подумала о том, как она будет добираться домой в Бьорнстад от станции. Она в смущении стоит на платформе какое-то время, думая, как глупо было не согласиться на предложение Аны приехать за ней, но затем она слышит, как кто-то зовет ее со стороны дороги. 

– Мая? Как здорово снова видеть тебя! Тебя подбросить?

Это оказался их сосед по улице, опиравшийся на свою машину. Мая вспомнила, каково это было, жить здесь, – всегда кто-то ехал в ту же сторону, что и ты. Не важно, где ты находишься, все в итоге складывается как нужно  и всегда появляется кто-то, готовый помочь. Она и не знала, что будет по этому скучать.

Она поддерживает вежливый разговор с соседом, пока они едут, но чем ближе они подъезжают к Бьорнстаду, тем меньше она говорит. Когда они проезжают через Хед, она уже едва дышит.

– Невероятно, правда? Выглядит так, словно здесь разразилась война… – кивает сосед.

Мае доводилось просыпаться здесь после бурь, но ни одна из них не была такой сильной. Она не понимает, как все это можно будет снова восстановить, и даже вообразить не может, сколько это будет стоить.

Беньи крутит педали по узкой дороге через лес. Он стал на пару лет старше с тех пор, как сестры видели его в последний раз, и гораздо худее. Его кожа более смуглая и длинные волосы немного светлее, но ухмылка все та же. Адри бросает все и бежит к нему, стаскивает его с велосипеда, целует его волосы и говорит, что он безмозглый кретин и она его боготворит.

– Как ты здесь оказался? Почему не позвонил? Чей это велик? – хочет она знать.

Он пожимает плечами, не объясняя, на какой именно ее вопрос это ответ. Собаки вырываются из загона и бросаются к нему в объятья, Габи и Катя следуют за ними. Когда до их матери в доме доносятся звуки переполоха и она выходит на улицу, сначала она едва ли может стоять, но уже в следующую секунду она бежит через двор, от души ругаясь на своем родном языке. Потому что в этой стране и близко не хватит прилагательных для всех проклятий и угроз, которые заслужил ее сын после того, как два года скитался по миру, как какой-то бродяга, и не звонил матери так часто, как следовало. Затем она обнимает его так крепко, что ее позвоночник хрустит, и шепчет, что чуть не умерла, не слыша его сердцебиения, и что едва смела дышать с тех пор, как он уехал, потому что не хотела выпускать воздух, которым он дышал. Беньи ухмыляется так, словно его не было всего пару часов, и шепчет, что любит ее. Его сестры начинают ругать его за то, что он такой тощий, причитая, что если он умрет от голода, им всю оставшуюся жизнь придется выслушивать ругань их матери, и как же им это терпеть? Почему он думает только о себе, маленький паршивец? Затем они по очереди всхлипывают ему в волосы, а потом идут обедать.

Маю высаживают прямо у ее дома, и когда она многословно благодарит своего соседа, тот отвечает:

– Это уж точно было совсем не сложно, так что брось свои столичные манеры. 

Тогда Мая думает, хорошо, что она не предложила ему заплатить за бензин, иначе она бы скорее всего заработала оплеуху. Это заставляет ее улыбнуться. Она подбирает несколько упавших веток и кое-какой мусор с клумбы, прежде чем открыть дверь в свой родной дом. Которая, как и всегда, оказывается не заперта. Раньше ей это казалось таким естественным, а сейчас она смотрит на это, как на одну из тех невероятных, эксцентричных вещей, которые делают только жители Бьорнстада.

Все в доме выглядит как обычно. Та же мебель, те же обои, та же привычная жизнь. Словно бы ее родители решили, что смогут обмануть время, отказываясь признавать, что оно проходит. Мая останавливается у лестницы, глубоко вдыхая запахи дома, проводя пальцами по фотографиям ее и брата, развешанным по стенам. Старым фотографиям Исака. Родители, потерявшие ребенка, никогда не смогут вновь доверять этому миру. Однажды Мая слышала, как ее отец сказал это по телефону, она не знала, с кем он тогда говорил. Он сказал, что иногда думал, что все те благословения, которые он получил, и послужили причиной, почему Бог или кто там был вместо него решили вернуть равновесие и забрали у него Исака. У Петера Андерсона была жена, которая его любила, трое прекрасных детей и карьера профессионального хоккеиста в НХЛ, а затем должность спортивного директора клуба, который его вырастил, а никто не может иметь все сразу – вот как он, вероятно, размышлял. Мая помнит, как подумала тогда, что это было одновременно невероятно бескорыстно и до абсурда эгоцентрично. Как будто дети могли жить хорошей жизнью или испытывать трудности лишь в зависимости от того, были ли их родители в долгу у какой-то системы космической справедливости или нет. Но, возможно, именно это означает быть родителем, она не знает, может, в этом случае ты не можешь избежать того, чтобы окончательно не отупеть.

Она глубоко, очень глубоко вдыхает, стоя в одиночестве на лестнице. Иногда воспоминания обо всем, что произошло, похожи на удары током, иногда она просыпается среди ночи от собственного крика, но каждый раз, когда она приезжает домой, ей чуть лучше удается не думать о Кевине. Каждый раз она становится чуть старше и обрастает чуть более сильной и прочной броней. Но, звоня домой, она каждый раз слышит в голосах родителей, что для них все не так. Они застряли в этом моменте, все еще считают, что во всем были виноваты они. Когда после изнасилования отец Маи сидел рядом с ней в больнице, он спросил, что может сделать для нее, и единственным, что она смогла прошептать в отчаянии было: “Люби меня”. И он любил. Вся семья любила. Иногда ей кажется, что она затащила их с собой в черную дыру, а когда она выбралась, они остались на дне. Не имеет значения, что она понимает, что это не так. Чувство вины всегда сильнее логики. 

Она бесшумно поднимается по лестнице. Только они с Лео могут пройти по ней без скрипа. Она входит в комнату родителей. Ее отец стоит перед зеркалом и тренируется повязывать галстук, но его руки не слушаются, а лицо полно скорби.

– Привет, пап.

Его любимое слово. “Папа”. Он не оборачивается, думает, ему показалось. Ей приходится сказать это еще раз, громче. Он смотрит на ее отражение в зеркале, моргая в недоумении. 

– Дорогая?... ДОРОГАЯ! Что… что ТЫ здесь делаешь?

– Хочу пойти на похороны Рамоны в воскресенье. 

– Но как… как ты здесь оказалась? 

– Приехала на поезде. Ну, настолько близко, насколько смогла. Потом меня подвезли. Там на дорогах хаос, должно быть буря была невероятная. Как у тебя дела, пап?

Слова сыпятся из нее без остановки, а он все еще пытается осознать, что она действительно здесь. 

– Но… как же колледж? – все же выговаривает он, обнимая ее. 

– Колледж будет в порядке, – улыбается она.

– Но как… как ты вообще узнала, что у нас будут похороны в эти выходные?

Мая снисходительно улыбается его наивности.

– На следующей неделе начинается сезон охоты на лосей. Затем стартует хоккей. Когда еще вам ее хоронить? 

Он чешет голову рукой с зажатым в ней галстуком. 

– Но, дорогая, тебе не нужно было приезжать на похороны Рамоны. Она…

– Я приехала ради тебя, пап, – шепчет Мая. 

Она чувствует, как он почти осыпается прахом. 

– Спасибо, – с трудом произносит он.

– Что мне сделать, пап?

Он пытается улыбнуться и пожимает плечами, так медленно и вяло, что они выглядят как плохо навешанные двери сарая на старых петлях. Когда они снова обнимаются, она уже взрослый, а он ребенок.

– Люби меня, огрызочек. 

– Всегда, пап.

Они слышат, как внизу открывается входная дверь. Мира приходит домой, проходит через прихожую и замирает на мгновение, когда видит обувь дочери на полу, ее материнское сердце пропускает несколько ударов. Наверху Мая отпускает отца с сочувственной улыбкой, когда слышит топот и крики, и встает спиной к кровати. Потому что когда ее мать взлетит по лестнице, ворвется в спальню и обнимет дочь, Мая хочет приземлиться на что-то мягкое.

Той ночью, до того, как кто-то кроме его семьи узнает, что он вернулся в город, Беньи выскальзывает из дома сестры и доезжает на велике до ледового дворца. Дороги усыпаны поваленными деревьями, а на парковке полно мусора, но сам дворец выглядит почти нетронутым. Словно сам Господь Бог указал, кого Он поддерживает. Беньи вскрывает одно из окон туалета и влезает внутрь, где бродит, полный нахлынувших детских воспоминаний. Сколько часов он здесь провел? Будет ли он когда-нибудь снова так же счастлив, как был тогда? Будет ли что-нибудь когда-нибудь таким же прекрасным, как катиться по льду с лучшим другом и играть против целого мира? Разве что-то может с этим сравниться?

Он идет в темноте на ощупь и находит выключатель, который включает свет у бортов. Он не включает верхний свет на крыше, потому что сторож увидит его из своего дома, прибежит сюда и начнется чертов переполох. В дальнем углу кладовки Беньи находит пару старых коньков своего размера, он зашнуровывает их так туго, что ноги тут же немеют, и идет на свет. Он знает, сколько шагов ему нужно сделать, прежде чем поднять ногу выше от пола и ступить на лед. Из всех вещей, что он любил в хоккее, наверное, не было ничего, что он любил бы больше этого. Тысяча игр и миллион тренировок, но его тело все еще думало каждый раз, что он шагает вниз со скалы. Все прочее исчезает в этот первый момент на льду, там, где он был свободен все свое детство. Только там. Это было единственное место на всем белом свете, где он всегда точно знал, кем он был и что от него ожидали. Ни сомнений, ни страха.

Он медленно, болезненно скользит, нарезая круги все шире и шире. Останавливается у скамейки штрафников, ностальгически постукивает по стеклу. Все было так просто, когда в детстве он впервые пришел во дворец, так очевидно, спорт был словно волшебный язык, а он был специально выбран, чтобы его понимать. Он любил ритм, с которым двигались тела, столкновения, дыхание, следы от коньков на льду, отчаянные крики толпы, когда ход игры внезапно меняется. Лихорадочный стук клюшек, рев в ушах, когда они летели вместе вперед: неудержимые, неразлучные, бессмертные. Он не знает, куда делась эта часть него, когда он полностью ее утратил, но без Кевина все было уже не так. Беньи так и не смог простить себя за то, что все еще так чувствовал.

Поэтому два года назад он положил шайбу в свой рюкзак и уехал путешествовать, останавившись только тогда, когда он мог положить шайбу на стойку бара в той части света, где никто не знал, что это такое. Там никогда не было туристов. Он уехал из того места, где он всегда был другим изнутри, и нашел то место, где он был другим снаружи. Он не знает, к чему, он надеялся, это приведет. Возможно, ни к чему. Возможно, он просто надеялся, что шум в голове утихнет. Хаос в груди. В некотором смысле, он, возможно, даже преуспел, потому что сейчас, когда он смотрит на огромное изображение разгневанного медведя в центральном круге, он надеется почувствовать что-то, хоть что-нибудь, но не чувствует ничего. Ни тоски, ни ненависти, ни чувства принадлежности, ни отчуждения. Он чувствует себя просто уставшим. Очень, очень уставшим.

Он снимает коньки, убирает их обратно в кладовку, выключает свет и вылазит из того же окна, через которое он залез. Затем он медленно бредет через парковку, в сторону от города прямо в лес. Земля разодрана и побита. Он оставил велосипед у дворца. Велосипед не принадлежит ему, ничто здесь больше ему не принадлежит. Когда ветер покидает город, он сидит на верхушке дерева, как делал в далеком детстве.

Маттео проводит весь день в поисках своего велосипеда в той части города, где он бросил его в день бури, когда слетела цепь. Он не находит его до следующего утра, гораздо дальше, чем даже ветер мог бы его унести: аккуратно стоящим у стены ледового дворца. Кто-то нашел его, поставил на место цепь и затем поехал на нем, не испытывая достаточного чувства вины, чтобы потом спрятать его. Маттео не удивлен, что он находит его именно здесь, у ледового дворца. Хоккеистов с детства приучают к тому, что всё принадлежит им. Что все принадлежат им.

Той ночью в Бьорнстад и Хед приходят первые холода. Это то, что заглушает весь мир. Они ошеломляют так, как слова никогда не смогут. Если вы спросите кого-то, кто переехал отсюда, по чему они скучают больше всего, они, скорее всего, скажут, что по этому первому предчувствию зимы, тихой грусти по ушедшему лету, по осени, которая длится здесь, кажется, лишь мгновение. Птицы становятся настороженными, озеро замерзает, скоро наше дыхание будет виднеться перед нами, а следы – за нашей спиной. Воздух становится свежее, по утрам все хрустит, снег еще какое-то время не ложится, но все равно приходится сметать тонкий слой изморози с надгробий на кладбище, чтобы разобрать, чьи это могилы. Скоро на одном из надгробий будет написано “Рамона”, фамилии не будет, потому что она и не нужна, все и так знают, кто это. На другом, чуть подальше, в почти забытом углу у стены, написано “Алан Ович”. Его имя полное, потому что ощутимо меньше людей помнят его. Иногда проходят недели без того, чтобы к нему кто-нибудь пришел, но когда солнце всходит в этот раз, его сын сидит там и курит. 

Истории про отцов и их сыновей одинаковы повсюду и во все времена. Мы любим друг друга, ненавидим друг друга, скучаем друг по другу, поддерживаем друг друга, но мы не можем жить, не влияя друг на друга. Мы пытаемся быть мужчинами, но никогда толком не знаем, что это означает. Истории про нас, тех кто живет здесь, того же сорта, что и про всех остальных в любом другом месте. Мы думаем, что мы в ответе за то, как они развиваются, но, конечно, очень редко это бывает правдой. Они просто несут нас туда, куда им хочется. У некоторых из них будет счастливый конец, а некоторые закончатся именно так, как мы всегда боялись.