Катынь 9. Ничего кроме правды. Часть 2
Вторая часть обзора "воспоминаний" Ступниковой. Аудио-выпуск.
Плохой сигнал
239 Часть 2.mp3
0:00
1:21:58
Дружба с Германией
Далее следуют воспоминания, но опять не о Нюрнбергском процессе, а о детстве. В отличие от переделанных текстов Полторака, здесь Ступникова пишет уверенно и твёрдо. Только вот это вряд ли может быть кому-то интересно. Ступникова, напомню, не режисссёр, не писатель, не политический деятель. Весь интерес к ее персоне исчерпывается тем, что она была на Нюрнбергском Трибунале. Так что листаем дальше и на 87-й странице снова оказываемся в Нюрнберге в надежде, что свои, не ворованные, воспоминания о процессе всё-таки появятся.
В Нюрнберге я мысленно все время возвращалась в свое прошлое, тесно связанное с событиями тридцатых—сороковых годов в Германии и на моей Родине. На заседаниях Трибунала мне невольно приходила в голову мысль о том, что две родственные тоталитарные системы не враждовали, а как бы соревновались друг с другом. И это социалистическое соревнование в жестокости, агрессивности и бесчеловечности продолжалось до тех пор, пока одна система не была сметена военной мощью великих держав и Суд народов не произнес ей свой суровый приговор. Именно суд обнажил узы кровавого братства социализма и национал-социализма. Эта мысль не покидала меня в Нюрнберге.
Да, хотелось бы конечно, прочитать обещанные воспоминания о процессе, но вместо этого нас пытаются убедить в том, что 22-х летняя девушка в 1945-м году верила в то, что СССР - это то же самое, что нацистская Германия. Только правда и ничего кроме правды!
Дальше одно предложение о внешности постаревшего Риббентропа (воспоминания!) и тут же рассказ о подписании договора между СССР и Германией со ссылками на литературу, затем - воспоминания о 1939-м годе и о нахлынувших чувствах, когда увидела в газете портрет Риббентропа.
Я и по сей день хорошо помню мысли и чувства, нахлынувшие на меня 24 августа 1939 года, когда на первой странице «Правды» я увидела большую фотографию, на которой между письменным столом и стеной стояли Риббентроп, Сталин и Молотов… когда я увидела это на страницах наипартийнейшей из наших партийных газет, охватил ужас. Мое антифашистское воспитание и чувство любви — не к Сталину, конечно, а к моей Родине — не позволяли мне примириться с мыслью о союзе советского народа с агрессивной и бесчеловечной гитлеровской кликой. Передовая статья «Правды» и текст пакта, напечатанный здесь же, на первой странице газеты, рядом с фотографией, не оставляли никаких сомнений в том, что отношения двух стран в одночасье переменились. Непримиримая борьба коммунизма с фашизмом сменилась тесным сотрудничеством социализма с национал-социализмом.
В 1939-м году Татьяне Ступниковой было 15 лет. Как хорошо в свои 15-ть она разбиралась в тонкостях российско-германской политики. Какой несгибаемой и не поддающейся влиянию большевистской пропаганды она была в свои 15-ть! Можно только позавидовать. Странно, правда, что в условиях такого тесного сотрудничества СССР и Германии ей приходилось скрывать, что она знает немецкий язык. Мы об этом читали в самом начале, помните? Кстати, я так понимаю, в предвоенном СССР и не преподавали немецкий? Запрещено было? А если не запрещено, то чего она боялась аж до 44-го года?
И немного забегая вперёд, дальше по тексту:
Освободиться от гнетущего чувства беды и стыда за свою Родину я смогла только тогда, когда Великая Отечественная война внезапно прекратила нашу преступную дружбу с гитлеровской Германией.
Правда и только правда. Но когда же уже начнутся воспоминания про Нюрнберг? Мы близки к середине книги и ощущение обмана всё сильнее.
Пакт Молотова-Риббентропа
С этим странным чувством мы переходим ко главе “Взаимная любовь диктаторов”. “Любовь” доказана просто - как библиотекарь Татьяна Сергеевна прочитала много книг, и во многих книгах она нашла массу положительных высказываний Гитлера о Сталине, а плохих высказываний Гитлера о Сталине не нашла.
И вот, наконец, в середине книги начинается рассказ о секретных протоколах пакта Молотова-Риббентропа.
Именно из-за этих протоколов заседание Нюрнбергского суда 1 апреля 1946 года осталось в памяти членов советской делегации и заставило изрядно поволноваться советских судей и обвинителей. Ведь они на процессе не только изобличали главных нацистов, но и обязаны были неукоснительно защищать социалистическую государственную систему и оправдывать каждое ее деяние, даже если оно было преступным. Ох, как им это было нелегко! И на этом поприще они не щадили живота своего. Делали они это, думаю, не только потому, что были убежденными коммунистами, — ведь среди них были и люди умные, образованные, юристы первой величины. Несомненно, им придавал усердия хорошо ведомый всем советским гражданам животный страх перед чудовищной государственной карательной машиной. Быть уничтоженным морально и физически можно было за малейшую провинность, а иной раз и без таковой.
Согласно стенограммам процесса, неоднократные попытки защиты огласить на суде текст “секретных протоколов” пакта Молотова-Риббентропа были решительно остановлены председателем Трибунала. После чего Трибунал, который, напомню, был международным, вынес решение не принимать во внимание эти сомнительные документы. Достаточно подробно об этом рассказано в предыдущем выпуске. Надо полагать, что британским, французским и американским судьями руководило чувство животного страха и желание защитить социалистическую систему. Возможно, они были убеждёнными коммунистами.
Что же касается волнения обвинителей, то аудио запись эпизода никаких признаков волнения со стороны обвинителя Руденко не содержит. Он заявляет протест спокойно и сдержанно.
Однако и в этом пассаже Ступниковой присутствуют некие соображения, довольно несвежие, но как не было, так и нет каких бы то ни было воспоминаний. О чем якобы вспоминает тут Ступникова? О том, что обвинение волновалось? В чём это выражалось? Советские прокуроры заикались, не попадали в микрофон, роняли манускрипты с инструкциями от злодея Вышинского? О чём речь? Где хоть какие-то воспоминания?
Репрессии против школы им. Либкнехта
На этом Нюрнберг снова заканчивается и снова Ступникова, воображая себя, очевидно, некой выдающейся личностью, рассказывает о себе. Лето 41-го, она посещает новый концертный зал Чайковского Московской филармонии - в общем все те стандартные лишения и “сверхчеловеческие тяготы”, которые переносили дети врагов народа в мрачном сталинском СССР. Особенно те, что проживали в Казарменном переулке у Покровских ворот.
На 99-й странице упоминается Катынь, но по-прежнему нет воспоминаний о Нюрнбергском процессе.
С началом войны мне стало как-то легче, с души свалился тяжелый камень. Теперь мы были в одном строю со всеми честными людьми на земле независимо от их убеждений и национальности. Важно было только одно — покончить с нацизмом, а потом... Потом, может быть, появится возможность освободить Родину от сталинизма.
Ученики немецкой школы им. К. Либкнехта пошли в московские военкоматы, кто-то попал на фронт, а многих немецких мальчиков, пишет Ступникова, вместо фронта погрузили в вагоны и отправили в ГУЛАГ.
Почти все учителя её школы тоже погибли в ГУЛАГЕ, сообщает Ступникова.
Учителя школы почти все погибли в ГУЛАГе. Одна товарищ Ризель осталась на свободе. В 1939 году я встретила ее у станции метро на Кропоткинской. Она очень обрадовалась. И когда мы отошли в безлюдное место на бульваре, шепотом сказала мне, что всех ее коллег-учителей арестовали, что она одна осталась на свободе.
Тут одно из двух. Либо Ступникова забыла, что пишет про отправку в ГУЛАГ после начала войны всех, кто связан с немецкой школой, либо я чего-то не понимаю. Иначе я не могу объяснить внезапное появление 1939-го года. Впрочем, неважно. ГУЛАГ упомянут, чего ещё-то?
Арест папы
Дальше - про арест папы. Я не хотел цитировать ничего про арест, потому что, если вы ещё не забыли, мы читаем воспоминания про Нюрнбергский процесс, и нас интересует конкретно описание катынского вопроса на процессе. Но, господи, как же прекрасно то, что вы сейчас услышите. Куда там Солженицыну с Шаламовым, умри от зависти бездарная Гинзбург. Ты уже умерла, но умри ещё раз, так сильно звенящей пошлятины не было даже в рассказах про Колымский трамвай. Да что там, трамвай, такого не было даже в комиксах Музея Истории ГУЛАГА! Итак, цитата:
Только тут я зло взглянула на солдата, который сейчас должен увести папу, может быть, навсегда, и увидела, что из его широко открытых сероголубых глаз с редкими белыми ресницами, не переставая, льются на солдатскую шинель крупные светлые слезы. Помню, меня это поразило, а потом стало каким-то утешением. Пока есть в России такой солдат, мы не одиноки, думалось мне в тяжелые минуты, когда казалось, что сердце разорвется от возмущения и боли и жизнь остановится.
Арестовывают и плачут. Плачут и арестовывают. И сердце рвётся на куски. Ну, и как вы понимаете, без упоминания о том, что папу приговорили к 10 годам лишения свободы БЕЗ СУДА и следствия, не обошлось. Без суда и следствия! То есть заплаканный солдат в мокрой от слёз шинели, благоухая валерьяной, просто привёл папу в тюрьму, без всяких сопроводительных документов, и оставил там.
Правда, пишет Ступникова, папу потом “внезапно помиловали”, а маму “после 5 лет на Колыме и года с небольшим на 101-м километре без допросов и анкет вернули в Москву, вручив ей паспорт с московской пропиской”.
Дальше следуют предельно потешные “воспоминания” о Риббентропе на процессе: свои воспоминания о Риббентропе Ступникова представила высказыванием Геббельса о Риббентропе, которое занимает 7 строк. Более ничего. Это, видимо, всё, что она о нём смогла запомнить. Оценку Геббельса, взятую из литературы о процессе. Что это за воспоминания такие?
Николай Зоря
Однако оставим Риббентропа, тем более что советскую делегацию на Нюрнбергском процессе после проклятых секретных протоколов ждали еще более страшные потрясения. Они навсегда остались в памяти, их нельзя забыть. Утром 23 мая в доме, где жили советские обвинители, раздался выстрел. Погиб помощник главного обвинителя от СССР государственный советник юстиции 3-го класса генерал Николай Дмитриевич Зоря. Официальное сообщение по поводу этой смерти гласило, что генерал Зоря трагически погиб при чистке личного оружия.
Интересно, оно “гласило” где? В “Правде” напечатали? Или в стенгазете Нюрнбергского процесса, в коридоре Дворца Юстиции повесили? Информационный листок какой-то распространили? Было сообщение ТАСС? Где мы можем прочитать это официальное сообщение, которое уж наверное, не является секретным, если оно было сделано публично в 1946-м году.
В эту версию, конечно, никто поверить не мог. Кому придет в голову чистить оружие перед уходом на работу? К тому же переводчица обвинителей, симпатичная дама в летах, полиглот из Питера, жившая в том же доме, что и Зоря, в тот же день сообщила нам, нескольким своим коллегам, что Николай Дмитриевич застрелился и что доказательством тому служит записка, которую он оставил в своей комнате на столе и которую она сама видела, но не читала.
Ну, если симпатичная дама заявила, да ещё и сослалась на записку, которую не читала, то какие же могут быть сомнения? В конце концов она жила с ним в одном доме. А вы вот с кем в одном доме живёте? Ну, и всё, сидите тихонечко.
Что касается меня, то я с самого начала и по сей день уверена, что это, если не убийство, то в лучшем случае вынужденный уход из жизни советского человека. В те годы такое было обычным явлением, и примеров можно было бы привести не сотни, а тысячи.
Это верно. Советские люди тысячами, сотнями тысяч убивали себя. У них не было работы, не было дома, их душили кредиты и тарифы ЖКХ, не на что было собрать детей в школу, система образования была разрушена, здравоохранение лежало в руинах, советские республики воевали друг с другом, чудовищный разгул ксенофобии, национализма и терроризма, религиозных учреждений было больше чем школ, деградация культуры и общества в целом, тотальная цензура, уголовные сроки за репосты, они тянули лямку, чтобы прокормить орду чиновников и силовиков…
Зоря слишком хорошо знал советскую карательную систему, в которой много лет проработал, и поэтому отдавал себе отчет в том, что любой промах, да еще на международной арене, неминуемо влечет за собой тяжкое наказание. А здесь речь шла не о проступке, не об ошибке, пусть даже значительной, а о самом страшном в Советском Союзе преступлении — запятнании священного имени великого вождя. Трудно себе представить гнев, который наверняка охватил Иосифа Виссарионовича, когда он из подробных донесений узнал о том, что произошло на Нюрнбергском процессе 1 апреля и 21 мая, когда какой-то фашистский адвокатишка, пользуясь «фальшивками», посмел перед всем миром «оклеветать» самого последовательного и самого мудрого миротворца планеты. Такого отец народов, а вместе с ним его прихвостни простить не могли.
То есть Зоря застрелилися потому что на процессе адвокат защиты пытался огласить текст секретных протоколов. Суд признал документ сомнительным и отказался его принять, но Зоря всё равно решил на всякий случай застрелиться.
Конечно, покарать всех обвинителей скопом вместе с их ближайшими родственниками, как это было принято в Советском Союзе, оказалось невозможным, ибо речь шла о международном процессе, который должен был войти в Историю как достойное завершение второй мировой войны. Таков был замысел победителей, и нарушать его было нельзя, поскольку среди победителей был и сам великий наш полководец. Необходимо было срочно найти одного во всем виноватого и убрать его аккуратно, без шума, не привлекая внимания мировой общественности, не прерывая заседаний Трибунала, но ясно намекая нашим юристам, что в таких делах оступаться не полагается. Очевидно, что подручные Берии в Нюрнберге успешно справились с этой ответственной задачей. Жертва для дракона из среды обвинителей была выбрана. Ею стал помощник главного обвинителя генерал Зоря.
А, я понял, Зоря не сам застрелился, его просто показательно казнили, чтобы советская делегация усвоила урок и взбодрилась. Интересно. Книга Ступниковой была издана в 98-м году. Очевидно тогда ещё не было тенденции связывать смерть Зори с катынским преступлением. Пока ещё версия - застрелили за упоминание секретных протоколов. Конспирологи на марше, то ли ещё будет.
Сталин, узнав о гибели Зори, изрек: «Похоронить, как собаку!», пишет Татьяна Сергеевна, очевидно, лично присутствовавшая при этом.
Катынское дело
Но вот, наконец. 104-я страница повествования и Катынское дело, которая Татьяна Сергеевна уложила почему-то в один день уже в заголовке “День Катыни”, хотя прения по Катыни продолжались два дня.
Раскрытие тайны секретных протоколов на заседании Международного трибунала было для советских участников процесса не единственным серьезным потрясением.
На заседании Международного Трибунала не было никакого раскрытия тайны секретных протоколов. Предложенный защитой нацистов документ анонимного происхождения Трибунал не принял.
Другим поистине тяжелым переживанием для большинства из нас было «катынское дело». … Уверенные в легкой победе кремлевские заправилы отдали своей послушной нюрнбергской команде приказ: включить катынское дело в приговор Международного трибунала и таким образом, свалив вину на немцев, поставить раз и навсегда точку не только в истории катынского расстрела, но и в судьбе тысяч поляков, нашедших свою гибель в «исправительно-трудовых» лагерях нашей страны.
Не существует ни единого свидетельства того, что “кремлевские заправилы” отдавали подобные приказы. Во-первых, сама идея непременно включить конкретное преступление в Приговор, выглядит странно. Все доказанные, как совершённые нацистами, преступления были собраны в Обвинительном Акте, а не в Приговоре. В Приговор если и попадали какие-то конкретные преступления, то в единичных случаях и исключительно для примера. Скажем, из десятков преступлений нацистов, перечисленных в Третьем разделе Обвинительного Акта, где были собраны военные преступления и где, собственно, и указан расстрел немцами поляков в Катынском лесу, в Приговор попало лишь одно преступление. Подробно всё это мы разбирали в выпусках Катынь 5. Нет в приговоре Нюрнберга и Катынь 8. Отрицатели Нюрнберга. Во-вторых, в Обвинительный Акт преступления включались не какими-то конкретными лицами, а Комитетом Обвинителей, - его единогласным решением. А Комитет Обвинителей состоял из представителей 4-х держав, и кремлёвские заправилы вряд ли могли отдавать приказы каждому из них. Ни Комитет Обвинителей, ни судьи Трибунала не были “послушной командой Кремля”. Тем не менее обвинение нацистов в этом преступлении снято с них не было.
Наши судьи и обвинители ретиво бросились выполнять приказ Москвы. Советский опыт осуждения людей без судебного разбирательства и без права на защиту, страх перед своим государством и его руководителями не позволили нашим юристам высшего ранга трезво оценить обстановку с учетом всех имеющихся по катынскому делу документов.
Пассаж о том, что советские обвинители не думали о том, что у подсудимых будет защита, также идиотичен, как и заявление о том, что советская делегация прибыла в Нюрнберг без переводчиков. Трибунал не был каким-то спонтанным сборищем, к нему готовились и долго готовились. У Трибунала был Устав и Регламент, где было явно прописано право подсудимых на защиту. И все это не спустили откуда-то сверху, советская сторона активно участвовала в создании Трибунала.
Они были уверены в том, что суд автоматически, без сомнений и рассуждении, примет этот документ на основании 21-й статьи Устава МВТ, по которой Трибунал принимает «без доказательств официальные правительственные документы и документы комитетов, созданных в союзных странах для расследования военных преступлений».
Именно так и было сделано, Трибунал не потребовал НИКАКИХ доказательств. Я предлагаю любому, кто интересуется темой, попробовать найти то место в стенограммах процесса, где Трибунал заявляет, что доказательств недостаточно, и требует ещё. Желаю удачи. Основной документ по катынскому расстрелу СССР-54 был принят Трибуналом без малейших возражений.
.. адвокат Геринга Штамер ходатайствовал о вызове в суд свидетелей, и Трибунал совершенно неожиданно для советских обвинителей и судей удовлетворил это ходатайство и разрешил вызов немецких свидетелей, способных доказать, что факт расстрела нацистами польских офицеров в Катыни, сообщенный советской комиссией под руководством Бурденко, не соответствует действительности.
Во-первых, суд разрешил вызов не “немецких свидетелей”, а по три свидетеля С КАЖДОЙ СТОРОНЫ. Ах, эти прелестные манипуляции! Ах, эти милые нашему сердцу передёргивания и умолчания! Во-вторых, напомню, что НИКАКИХ доказательств немецкая защита предоставить Трибуналу не смогла. Показания трёх свидетелей, о которых пишет Ступникова, были противоречивы и неубедительны. Все трое были заинтересованными лицами, а один из них и вовсе заявил, что в период расстрелов его не было в катынском лесу, в силу чего рассматривать его в качестве свидетеля невозможно. Попробуйте найти в стенограммах хоть какое-то упоминание немецких “доказательств”.
Первого июля 1946 года мне довелось принять участие в этом сражении в скромной роли синхронного переводчика. Моя смена в этот день началась с допроса доктором Штамером главного свидетеля защиты полковника Фридриха Аренса, командира 537-го полка связи, который осенью 1941 года стоял в районе Катынского леса.
Ступникова прекрасно излагает разные детали процесса, о которых она в принципе не могла знать, в частности, какое там решение приняли судьи в совещательной комнате. Но когда повествование касается именно её, то есть того эпизода, в котором она участвовала, по её словам, напрямую, память внезапно подводит её. Штаб 537-го полка связи располагался не “в районе Катынского леса”, а непосредственно в Катынском лесу.
Далее Ступникова якобы приводит отрывок из стенограммы процесса, который на самом деле является кучей из вопросов и ответов, слепленной из разных мест стенограммы. И до сих пор не понимаю, в чём здесь проявляются её воспоминания? Она вспоминает стенограмму по памяти? Зато она пересказывает допрос Аренса Смирновым - эпизод с волком. Просто переписывает стенограмму допроса, выдавая его за свой авторский текст неких “воспоминаний”.
Я не ожидал, что будет настолько плохо.
Допрос Базилевского
Как бы то ни было. Куски стенограммы приведены дословно, а значит, она у Ступниковой была. При этом она почему-то не знает, что прения длились два дня, а не один, где находился штаб 537-го полка связи, сколько выступало свидетелей и так далее. Также дословный перессказ стенограммы случается, когда Ступникова касается показаний профессора Базилевского. Это свидетель с советской стороны, он был заместителем бургомистра Смоленска во время немецкой оккупации.
В моей памяти запечатлелся инцидент, происшедший в начале перекрестного допроса Базилевского всё тем же Штамером. Штамер спросил Базилевского (стр. 28): «Вы до перерыва, как я наблюдал, читали свои показания. Верно ли это?» Базилевский ответил, что он ничего не читал и у него в руках только план размещения участников суда в зале.
Ещё раз обратите внимание: слова Штамера приводятся точно, как в стенограмме! До последней буквы. То есть не “в моей памяти запечалился инцидент”, а “я тут открыла стенограмму заседания”. Стенограмма у неё была.
После этого гнусного заявления Штамера опросили всех переводчиков, и те заявили, что никаких показаний Базилевского заранее у них не было. Штамеру пришлось взять свои слова обратно. (В аудио-версии по моему недосмотру имеется ошибка: Ступникова УКАЗАЛА, что Штамера заставили извиниться и взять свои слова обратно).
Вот как отреагировал на мерзкую выходку Штамера Председатель Трибунала (стр. 30-31):
Доктор Штамер, вы не имеете права говорить свидетелю “вы читали свои показания”, как вы только что сказали, поскольку он отрицал, что он читал свои показания, и нет никаких доказательств, что он читал их.
И далее по тексту американский обвинитель Додд заявляет (стр.35-36):
Додд. Господин председатель, … я хотел бы обратить внимание Трибунала на один факт. Доктор Штамер задал предыдущему свидетелю вопрос о том, каким образом получилось так, что у переводчиков были вопросы и ответы, если их не было перед свидетелем. Этот вопрос говорит о том, что доктор Штамер располагал некоторыми сведениями о том, что у переводчиков, якобы были ответы на вопросы. Я направил записку переводчикам и получил на нее ответ от ответственного за переводчиков лейтенанта, в которой сообщалось, что ни у одного из переводчиков не было ни вопросов, ни ответов, и я считаю, что стоит внести разъяснение по данному вопросу в протокол суда.
Председатель. Да, я также согласен с вами.
Штамер. Мне вне зала суда было сообщено об этом факте, так я об этом узнал. Если это неверно, то я беру свои слова обратно. Мне было так сказано вне зала суда, причём из достоверных источников. Кто это сказал, я уже не помню, я должен буду сначала установить это.
Председатель. Защитники не должны делать подобных заявлений до тех пор, пока не проверили их обоснованность.
Штамер говорит, что ему вне зала суда было сообщено об этом факте, так он узнал об этом. Однако перечитаем его вопрос Базилевскому: Вы до перерыва, как я наблюдал, читали свои показания. Верно ли это?
То есть когда он об этом спрашивал, он видел ЛИЧНО, как свидетель читает заранее данные ему ответы. А когда его припёрли к стенке с его враньём, он уже этого сам не видел, это ему кто-то рассказал и он не помнит, кто.
Опровергает Штамера американский обвинитель, соответственно, и спрашивал он явно не у русскоговорящего сотрудника.
В конце допроса адвокат спросил Базилевского, был ли тот репрессирован за сотрудничество с немцами. На это Базилевский ответил отрицательно. На вопрос, служит ли он снова и пользуется ли уважением, свидетель дал положительный ответ. Таким образом защите вполне удалось дискредитировать главного свидетеля обвинения.
Каким образом свидетель был дискредитирован? В чём выразилась эта дискредитация? Где в материалах процесса мы можем обнаружить какие-то признаки этой “дискредитации”? Базилевский был против его воли назначен немцами бургомистром Смоленска. От этой должности он немедленно отказался, но ему пришлось стать замом. Обо всём этом Базилевский рассказывал советскому обвинителю Смирнову только что, перед тем как слово дали Штамеру. И что делает Ступникова? Она замалчивает позорный провал Штамера с его детскими уловками и придумывает “дискредитацию” Базилевского. Подлое дело.
Вообще самым распространённым приёмом геббельсовцев в этом деле является перекручивание реальных фактов, обстоятельств. Вот, например, статья Википедии, где утверждается, что выступление Базилевского на процессе произвело на иностранных специалистов впечатление инсценировки. Ссылается Википедия на статью Новой газеты, где действительно делается такое утверждение, но не приводится ни единого доказательства! Полюбопытствуйте, у вас не останется ни малейших сомнений, относительно того, какой грязью, являются создатели википедийных статьей по катынскому расстрелу. Речь Базилевского звучит, кстати, действительно механически, он говорит медленно и растягивает слова. Но если ознакомиться со стенограммой допроса, то окажется, что по ходу его выступления его раза четыре просит говорить медленнее обвинитель Смирнов и один раз Председатель Трибунала (стр. 20-21). Это связано с техническими особенностями процесса, каждое слово выступающего должны были успеть перевести несколько переводчиков-синхронистов. Скорость речи выступающего регулировалась специальными лампочками разных цветов, которые подсказывали ему, что он говорит, например, слишком быстро и синхронистам требуется больше времени. На что и указывает Базилевскому Председатель Трибунала. Всё это отражено в стенограмме процесса.
Вернёмся к Ступниковой. Очередная порция забористого вранья:
Двое других свидетелей обвинения: профессор судебной медицины Софийского университета Марков и главный судебный медэксперт Минздрава СССР Прозоровский — также не смогли достаточно обоснованно подтвердить правильность советской версии катынских расстрелов.
И тот, и другой были вполне убедительны, давали чёткие уверенные ответы, их показания, как и показания Базилевского, никоим образом не расходились с материалами гос.комиссии, представленными советским обвинением и безоговорочно принятыми Трибуналом. Обратите внимание на то, что Ступникова ни единым словом не упоминает, в чём ИМЕННО выразилась неспособность свидетелей подтвердить советскую версию. Потому что не знает этого. Потому что пишет только то, что согласовано.
И что из того, что защита не ставила вопрос о том, кто расстрелял пленных поляков: мы или они? Пусть такого права защите не дано, но она доказала по этому делу несостоятельность советской версии, хотя и не приписала вину советским властям.
И это откровенная ложь. И очередная подлость, учитывая тот факт, что перед пишущей это лежат стенограммы процесса. 5 июля 1946-го года адвокат защиты Штамер заявил:
Задачей настоящего разбирательства является исключительно установление того, были ли расстреляны 11 000 польских офицеров после взятия Смоленска немцами, иными словами, могли ли эти деяния быть совершены немцами.
Ссылка на это заявление, как положено, прилагается в расшифровке. Защита никоим образом не доказала “несостоятельность советской версии”, это просто наглое враньё. Материалы процесса не содержат ни единого намёка на то, что защита что-то там доказала или опровергла. Ничего, кроме невнятных показаний, трёх заинтересованных лиц у защиты не было. И быть не могло.
Фальшивое “решение” суда
Однако страшный вывод напрашивался сам собой и был косвенно подтвержден решением суда: «За недостатком доказательств не включать дело о катынских расстрелах в приговор Международного военного трибунала».
И снова ложь. Ступникова берёт в кавычки то, что она называет “решением” суда. То есть она утверждает, что это цитата. Я повторю тот кусок, который она выдает за цитату: «За недостатком доказательств не включать дело о катынских расстрелах в приговор Международного военного трибунала». А теперь попробуйте найти что-то хотя бы отдалённо похожее в материалах процесса. Ничего подобного там нет. Это не говоря уже о том, что все отдельные преступления нацистов никто не был обязан и не собирался вносить в Приговор, слушайте предыдущие выпуски. Так Ступникова попалась не только на воровстве чужих воспоминаний, но и на откровенной лжи. Тут уже не до иронии, перед нами явная фальсификация.
Что же должны были чувствовать и думать советские граждане, присутствовавшие на заседании суда в «черный день Нюрнбергского процесса»? Именно так мы, не сговариваясь, назвали день 1 июля 1946 года.
Ещё раз. Катынские прения имели место 1-го и 2-го июля. Только 2-го июля Председатель заявил, что решение по этому вопросу принято, но не огласил его отдельно. Все решения Трибунала стали известны лишь при оглашении Приговоров, а было это 30 сентября 1946 года. Обвинение в расстреле поляков с немцев снято не было. А потому НИКАКИХ поводов считать день 1 июля “чёрным” у советской делегации просто не было.
Так что и здесь Ступникова просто и незамысловато врёт.
Для меня это был действительно черный день хотя я была всего лишь переводчиком в зале суда. Слушать и переводить показания свидетелей мне было несказанно тяжело, и не из-за сложности перевода, а на сей раз из-за непреодолимого чувства стыда за моё единственное многострадальное Отечество, которое не без основания можно было подозревать в совершении тягчайшего преступления.
Интересно, а врать и поливать помоями своих соотечественников, ей не было стыдно?
В этом, к моему великому ужасу, и заключалась Правда, ничего кроме Правды!
Если враньё сто раз назвать “правдой”, оно правдой от этого не станет.
Через десятилетия узнаем мы об огромных массовых захоронениях на территории СССР, но это будет потом.
Уже прошли десятилетия с написания этого пасквиля, а “огромные захоронения” на территории бывшего СССР так до сих пор и не обнаружены. Ни одного дела, ни одной эксгумации, никаких официальных расследований, ровным счётом ничего.
И снова, и снова я повторяю, что пишу только Правду, ничего кроме Правды. Да поможет мне Бог!
Рассмотрение Нюрнбергским трибуналом катынского дела не дало ответа на вопрос, кто убил военнопленных поляков.
Такого вопроса и не было. В прошлом выпуске мы как раз говорили о том, что в Обвинительный Акт Трибунала попадали только доказанные преступления нацистов. Вопрос был в степени виновности каждого из подсудимых по разделам Обвинительного Акта.
Но сама постановка вопроса и его детальное обсуждение на международном уровне служат, как мне кажется, весьма весомым доказательством близости двух партийно-государственных систем и их незабвенных вождей.
На процессе в Нюрнберге не было никакого “детального обсуждения” катынского дела, это ложь. Всё, на что согласились судьи, это допросы трёх свидетелей с каждой стороны. После которых Трибунал вынес решение. Трибунал безоговорочно принял советские доказательства и обвинение с нацистов в совершении этого преступления не снял.
И это всё. Ради нескольких строчек вранья написаны для немцев так называемые “мемуары”. Воспоминания без воспоминаний. Женщина, которая была переводчицей на Нюрнбергском процессе из всего процесса отметила только раскрытие “тайны секретных протоколов” и провал советской делегации по катынскому вопросу, который тогда ещё не придумали. По катынскому вопросу, я так понимаю, больше ничего не будет, но давайте уже дочитаем книжку до конца.
“Номинально” на “формально”
Дальше “воспоминания” о Нюрнберге поданы в следующем стиле:
Изо всего, что происходило в зале суда, в памяти сохранились только фрагменты показаний подсудимых и многочисленных свидетелей, речей обвинителей и адвокатов. Вспоминаются отрывки представленных документов, отдельные вещественные доказательства, документальные фильмы.
С таким же успехом можно рассказывать, что на процессе были люди, которые ходили, садились, вставали, сморкались, кашляли, моргали и хлопали дверями. Потрясающие детали! Настоящие воспоминания о процессе!
вот из Ступниковой:
Рядом с поникшим Риббентропом на скамье подсудимых сидит по-военному подтянутый и весь какой-то напряженный фельдмаршал Вильгельм Кейтель. Он в военном мундире с бархатным воротником, но и в любом другом одеянии в нем сразу можно было бы узнать представителя военного сословия.
А вот Полторак:
Соседом Гесса слева являлся Иоахим фон Риббентроп. …? В его внешности произошли весьма заметные перемены. Он не похудел, скорее, опустился. Как-то обмяк. Если Кейтель всегда был в тщательно отутюженном френче и до блеска начищенных сапогах, то Риббентроп нередко появлялся на процессе в довольно неряшливом виде. По сравнению с ним сидящий рядом Кейтель выглядит просто браво. Кейтель вполне сохранил и внешность, и повадки, типичные для представителя прусской военщины. На нем обычный мундир с бархатным воротником, но без погон.
Понятно, что если Риббентроп выглядел на процессе поникшим и обмякших, то все участники событий так и будут его описывать. Но неужели все будут сравнивать его с Кейтелем в том же абзаце и практически теми же словами? Просто меняем “представителя прусской военщины” на “представителя военного сословия” - и вот у нас, понимаешь, воспоминания!
Полторак:
Иодль возглавлял штаб оперативного руководства ОКВ и номинально подчинялся Кейтелю…. В первые дни процесса меня не удивляло, что на скамье подсудимых фельдмаршал Кейтель сидит в первом ряду, а Иодль где-то на задворках второго ряда. Как-никак имя Кейтеля непрерывно мелькало в газетах, а о Иодле я раньше почти не слыхал. … Но если бы на Нюрнбергском процессе по мере раскрытия существа дела, по мере того как выявлялась подлинная роль каждого подсудимого в планировании и осуществлении нацистских злодеяний, можно было бы соответственно производить перемещения на скамье подсудимых, я без всякого сомнения оказал бы честь Иодлю и посадил его рядом с Кейтелем.
Ступникова:
Другим представителем верховного командования гитлеровских вооруженных сил был формально подчиненный Кейтелю генерал Альфред Йодль, возглавлявший штаб оперативного руководства вооруженными силами. Он почему-то сидел на скамье подсудимых не рядом с Кейтелем, а во втором ряду, хотя роль его в планировании и осуществлении военных операций была весьма значительной.
Берёшь чужие воспоминания, переписываешь своими словами, меняешь “номинально” на “формально” и вот у тебя уже есть свои!
Полторак:
Английский прокурор Робертс предъявляет Иодлю обвинение в варварской, без всякого предупреждения бомбардировке Белграда. … – Как вы думаете, сколько гражданского населения, сколько тысяч людей погибло во время бомбардировки Белграда без предупреждения? И Иодль не замедлил с ответом: – Я не могу этого сказать, но не больше чем десятая часть того числа, которое было уничтожено в Дрездене, когда вы уже выиграли войну.
Ступникова:
на вопрос английского обвинителя о варварской бомбардировке Белграда, в результате которой погибли тысячи мирных жителей города, Йодль заметил, что в Белграде погибло не более одной десятой части от того числа погибших, которое имело место при американской бомбардировке Дрездена. Белград бомбили в начале военных действий, а Дрезден — тогда, когда союзники уже выиграли войну.
Полторак на той же странице:
Еще раз Иодлю удалось воспользоваться аналогичным просчетом английского обвинителя, когда тот извлек на свет белый документ под названием "Продолжение войны против Англии". Автор этого документа Иодль писал: "Если политические мероприятия окажутся безрезультатными, то волю Англии к сопротивлению придется сломить силой". И в числе других мер для этого бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ предлагал "террористические налеты на основные английские населенные пункты". Огласив документ, обвинитель Робертс спрашивает Иодля: - Здесь говорится о террористических налетах на основные английские населенные пункты. Вы хотели бы сказать что-нибудь в оправдание этой фразы? – Да, – отвечает Иодль, – я признаю тот факт, что здесь выразил ту мысль, которую впоследствии англо-американская авиация осуществила с таким совершенством.
Ступникова в том же абзаце:
Когда свидетель представил Йодлю документ, в котором нацистский генерал предлагал сломить сопротивление англичан террористическими налетами авиации на населенные пункты Великобритании, Йодль признал этот факт, но тут же заявил, что англо-американская авиация осуществляла эту его мысль со значительно большим совершенством.
В принципе Ступникова воспроизвела украденный текст довольно точно за исключением того, что у неё на процессе документ Йодлю предъявляет не обвинитель, а какой-то “свидетель”. Она точно была на процессе? С какого перепугу свидетели допрашивают подсудимого, да ещё и документы предъявляют?
Ступникова:
Помню, меня очень удивили ответы нацистского генерала на вопросы советского обвинителя Ю. В. Покровского об отношении подсудимого к Гитлеру. Йодль ответил, что действительно называл фюрера шарлатаном в 1933 году, но с течением времени убедился в том, что Гитлер не шарлатан, а «гигантская личность».
Полторак:
… генерал танковых войск фон Форман … желая, видимо, помочь своему бывшему сослуживцу … показал, что еще до захвата Гитлером власти Иодль в товарищеских беседах весьма критически отзывался о фюрере, "часто употреблял по отношению к Гитлеру такие выражения, как "шарлатан", "преступник". …
В ходе допроса Ю. В. Покровский напомнил Иодлю как раз эту часть показаний Формана и спросил: подтверждает ли тот все сказанное свидетелем? Иодль: Я, правда, говорил очень часто, что считаю фюрера шарлатаном. … Обвинитель. Чем же объяснить, что вы согласились занимать руководящие посты в военной машине германского рейха, после того как к власти пришел человек, которого вы сами назвали шарлатаном? Иодль. Тем, что с течением времени я убедился в том, что Гитлер не шарлатан, а гигантская личность… Итак, Иодль называл Гитлера шарлатаном в 1933 году.
Ну, и так далее. Ступникова даже особо не видоизменяет ворованный текст. Но самое удивительное пишет она в главе про Розенберга.
Только послушайте это.
Впрочем, научные изыскания Розенберга в области национал-социализма в Германии и за её пределами никто не читал. Основной труд Розенберга «Миф двадцатого столетия», хотя и был издан тиражом более миллиона экземпляров, однако популярности автору не принес. Опрос, проведенный по моей собственной инициативе в 1945 году в Берлине среди немецкой интеллигенции, показал, что граждане нацистской Германии, безусловно, знали о существовании этой книги, но не имели ни малейшего представления о её содержании. Только два человека из ста ответили мне, что держали книгу в руках, но прочесть её были не в состоянии. Известно также, что Геринг назвал это произведение чепухой.
Что? По инициативе 22-х летней переводчицы, которая по её собственным словам, боялась собственной тени, в Берлине проводили какой-то опрос среди немецкой интеллигенции? Да ещё и в отношении книги главного идеолога нацистов? В отношении книги, которая у правоверного нациста должна была стоять на полочке сразу за Майн Кампф? По собственной инициативе??? Что за нелепая фантазия?
Но всё более или менее проясняется, когда мы снова открываем книгу Полторака:
Разве подсудимые в Нюрнберге не пытались уверить трибунал, что они даже не читали розенберговского "Мифа XX столетия", а потому не могли разделять взглядов этого "сумасшедшего философа"? Ведь это же Геринг на вопрос советского обвинителя Р. А. Руденко, согласен ли он с расовой теорией, ответил: – Я лично не считаю ее правильной.
и второй отрывок:
Затем яблоком раздора меж подсудимыми неожиданно становится "Миф XX столетия". Розенберг всегда так гордился своими философскими трактатами. И надо же было адвокату так нелепо повести себя, задать Шираху вопрос: что он думает об этом произведении? Имперский руководитель "гитлеровской молодежи" под смех всего зала заявляет, что он никак не мог осилить сей трактат. После этой сцены Джильберт опросил каждого из подсудимых, и все они ответили, что не читали книги Розенберга.
И вот этот опрос подсудимых на процессе относительно книги Розенберга, старуха Ступникова умудрилась превратить в некий опрос, который она лично, да ещё и по собственной инициативе, проводила в Берлине 1945-го года среди немецкой интеллигенции! Потрясающе просто!
Затем обширное цитирование дневника подсудимого Франка, и общие фразы о других подсудимых.
Истерика переводчиков
Допрос Заукеля заместителем главного обвинителя от США Томасом Доддом пришелся на мою смену. Я сидела в нашем «аквариуме» вместе со своими двумя коллегами, один из которых переводил с английского на русский Додда, я переводила с немецкого на русский Заукеля.
И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что мы вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведем с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я вся в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!». Все присутствующие в зале обратили к нам свои взоры и следили за происходящим. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не председатель суда Лоренс, добрым взглядом мистера Пиквика смотревший на нас поверх своих съехавших на кончик носа очков. Не долго думая, он спокойно сказал: «Что-то там случилось с русскими переводчиками. Я закрываю заседание».
Допрос Заукеля происходил 31 мая 1946 года. Заседание в этот день закрылось вовсе не допросом Заукеля обвинителем от США Доддом, как утверждает Ступникова, а допросом защитника Серватиуса свидетеля Макса Тимма. Кроме того, прежде чем закрыть заседание, Председатель ещё сделал довольно длинное объявление. Всё это есть в стенограммах. А вот чего там нет - так это фиксации каких-то там истерик русских переводчиков. Заявлений типа “вас надо повесить!” я в стенограммах этого дня тоже не нашёл.
Допрос Заукеля заканчивается довольно скучно по сравнению с разыгравшейся в воображении Ступниковой драмой: обвинитель Додд предоставляет Трибуналу очередной документ обвинения (стр. 21-22), после чего к микрофону подходит представитель защиты.
Самое неприятное для нас, читателей Ступниковой, это то, что сохранились не только стенограммы этого допроса, но и аудио-записи, ссылки я оставлю. И, разумеется, как и стенограммы, аудиозаписи не содержат никаких истерик, упоминаний об истериках или слов председателя о русских переводчиках.
Где же взяла Ступникова эти заявления Заукеля “я - рабочий! я - моряк!” ? Не придумала же?
Из книги Полторака.
А кто это с большой лысиной и гитлеровскими усиками, так часто напоминающий суду о своем рабочем происхождении? Это Фриц Заукель. Даже в своем последнем слове он не преминул заявить: – Я происхожу из совершенно иной среды, чем люди, сидящие со мной вместе на скамье подсудимых. В душе и мыслях своих я остался моряком и рабочим. Я был горд и сейчас горд тем, что моя жена – дочь рабочего, который был социал-демократом и остался таковым.
Несложно было догадаться.
Ступникова:
Всё обошлось как будто бы без последствий, если не считать синяка на моей руке. Однако вскоре мне по секрету сообщили, что кто-то из недремлющих проинформировал представителей компетентных органов, что я проявила сочувствие к подсудимому Заукелю и даже оплакивала его судьбу. Сведения были верными, однако никаких оргвыводов из этого доноса не последовало. А я старательно демонстрировала свои синяки — истинную причину моих горьких слез. Чтобы совсем покончить с этим случаем и отдать долг справедливости ушедшему от нас автору доноса, скажу, что за несколько дней до своей смерти, последовавшей через много лет в Москве от тяжелого заболевания, этот человек позвонил мне. Умирающий попросил у меня прощения за свою «ошибку». Бог его простит, раз у него хватило решимости покаяться.
Общие сведения про Дёница и Редера, перечисление вынесенных приговоров, биографические подробности, ужасы ГУЛАГА, отсылки к Шаламову, откровения о том, что на процессе переводчикам стало ясно, что нацистская и большевистская партия - это одно и то же, потому что вот даже слова есть похожие, типа “товарищ” или “социалистический” и как было за это стыдно; о том, как кушала мороженое за одним столом с палачом Нюрнберга Вудсом, и как потом было страшно, что за это отправят в ГУЛАГ, но почему-то не отправили… Ступникова сообщает общеизвестные факты, чаще всего добавляя в качестве проявления довольно убогой фантазии что-то вроде “помню, что ответы подсудимого вызвали у меня чувство острой неприязни к нему” или “это заявление заставило меня содрогнуться”. Это все её эксклюзивные воспоминания. Кроме, конечно, историй с падением в объятия Геринга и якобы имевшей место идиотской истерики переводчиков на заседании. Но это всё старушечьи фантазии.
Палач Вудс
Ну, и поедание мороженого в столовой жарким летом с палачом Вудсом. Только послушайте!
А за стенами Дворца юстиции жаркое лето, буйство цветущих деревьев и пение птиц. Но всё это не для нас. Долгие часы проводим мы в зале суда, и нашей работе, кажется, не будет конца, как не будет конца тому злу, которое творят существа, именуемые людьми. Жизнь, между тем, идет своим чередом.
… Мы еле-еле успеваем проглотить американский завтрак и на стареньком автобусе советского производства отправляемся во Дворец юстиции. Каждый спешит здесь на свое рабочее место. Но вот в середине дня мы все вновь встречаемся в столовой, где ловкие американские повара с поварятами в белоснежных халатах и колпаках раздают обед. Действует система самообслуживания … Здесь обедают все, кроме, конечно, судей, обвинителей и подсудимых. С кем только не сведет вас случай за обеденным столом. И вот однажды... Как часто приходится мне так начинать свой очередной рассказ. …Я сразу увидела стол, за которым сидел всего лишь один человек в американской военной форме. К американским военным мы в Нюрнберге давно привыкли. И я без промедления направилась к этому столу, стараясь донести и не расплескать суп свой и не уронить булочку в суп чужой. Эту нелегкую задачу я выполнила, достигла заветной цели, опустилась на свободный стул и, поставив на стол поднос, наконец взглянула на моего соседа. Воинским званием он поразить меня не мог: всего-навсего старший сержант. Внешний вид также был довольно типичен для американского служаки: мощная фигура, мясистый нос. … Как только я появилась, он сорвался с места и принес бумажные салфетки, которых почему-то не было на нашем столе. Затем он осведомился о моем аппетите, подал мне соль и в конце концов заявил, что готов сделать для меня всё, что я ни прикажу. Такой поворот дела, признаюсь, не на шутку напугал меня и пробудил мою советскую бдительность. Я начала искать глазами соотечественников. Они сидели недалеко от нас и, как нарочно, делали мне страшные глаза и пода вали таинственные знаки, что привело меня в полное смятение. Тем временем сержант притащил четыре порции мороженого, которое в тот день давали на десерт. … Узрев перед собою четыре порции своего любимого лакомства, которые, несомненно, далеко не всякому удалось бы получить, и расплывшееся в доброжелательной улыбке лицо любезного незнакомца, я окончательно заподозрила что-то неладное. Одну дополнительную порцию мороженого я всё же быстро проглотила и, пожелав своему странному соседу хорошего аппетита, поспешила встать и уйти, несмотря на просьбы сержанта остаться и еще поговорить с ним хотя бы несколько минут. Ни жива, ни мертва я добралась до нашей рабочей комнаты, где меня уже ждали мои товарищи, наблюдавшие всю сцену в столовой издалека. Недаром я беспокоилась! От коллег я узнала, что моим соседом по столу был не кто иной, как только что прибывший из Америки потомственный палач Джон Вудс, рядом с которым никто и никогда не садится, и даже женой его может быть только дочь другого палача!
Американский сержант Джон Вудс - это палач Нюрнберга, он стал широко известен, после того как отправил на тот свет приговорённых к повешению нацистских преступников. Правда, Вудс никак не мог оказаться в Нюрнберге летом. 1 сентября судьи ещё обсуждали черновик Приговора, решение было объявлено 30 сентября. 1 октября Трибунал завершил работу. Потом подсудимые подавали апелляции, они рассматривались, по этому поводу собирался Контрольный совет союзников, апелляции отклонялись. Да и место казни в начале октября ещё обсуждалось, были предложения провести казнь в Берлине. Дата казни была определена только 10 октября. Казнь состоялась всё же в Нюрнберге 16 октября 46-го года. И что было делать Вудсу в Нюрнберге летом?
Как бы предвосхищая вопросы, Татьяна Сергеевна пишет:
Суд ведь еще не завершился, и мне казалось, что палач должен приехать в Нюрнберг ближе к концу процесса. Но Вудс действительно приехал к месту своей работы загодя, для того чтобы со всем ознакомиться и проверить надежность «новейших технических средств» (читай «виселиц»). Оказывается, и эта техника требует освоения и ухода. … Вудс погиб в 1950 году при проверке технических возможностей нового электрического стула. Совсем как у Кафки в рассказе «Штрафная колония».
Хорошее объяснение, но вряд ли палачу требуется много времени, чтобы изучить пусть даже самую замысловатую виселицу.
Кроме того, три виселицы, которые использовались в Нюрнберге, были построены лично Вудсом и его помощниками в Ландсбергской тюрьме еще в августе. Там их испытали и приготовили. Потом разобрали, привезли в Нюрнберг, собрали и снова испытали. (стр. 106) И было это 15 октября. За день до казни. Так что никакой необходимости приезжать в Нюрнберг летом, чтобы изучить виселицы, которые он еще не построил, у сержанта Вудса не было.
Всю информацию о сержанте я взял из книги его биографа - военного историка полковника армии США в отставке Френча Л. Маклина. Книга называется “Американский висельник” (American Hangman) и предлагает подробную биографию сержанта.
С июня 1945 по сентябрь 1946 года сержант Вудс работал в Ландсбергской тюрьме и в тюрьме города БрУхзаль. Повесил 37 человек. В книге приведена биографическая справка на каждого из них. 12 сентября 1946 года Вудс повесил в Ландсбергской тюрьме Юстаса Герстенберга за убийство американского лётчика, который пытался сдаться в плен. И только в октябре Вудса отправили в Нюрнберг. Поэтому Вудс никак не мог уплетать мороженое за одним столиком со Ступниковой, как она пишет, “жарким летом”, когда ещё даже не был вынесен приговор и не установлена мера наказания для преступников. А сразу после окончания процесса, как пишет и сама Ступникова, переводчики из Нюрнберга уехали.
Вудс вовсе не был потомственным палачом, как сообщает Ступникова. Отец его Ли Рой Вудс был разнорабочим на стройках, мать была домохозяйкой. Сам Вудс также пробовал работать на строительстве, но в 18 лет завербовался на флот. Потом дезертировал, несколько лет был безработным, потом работал подсобным рабочим на складе (стр. 27), потом водителем. В 43-м его призвали в армию. В 44-м назначен в роту инженерного батальона. Принимал участие в высадке на Омаха Бич. Очищали береговую линию от мин и заграждений противника. (стр. 31) А когда американскому контингенту в Европе понадобился палач, как для своих преступников, так и для нацистских, то заявил, что был помощником палача в Техасе. Информация эта не подтверждается. Биограф Вудса считает, что кровавая высадка на Омаха Бич произвела на того сильнейшее впечатление, и он решил пристроиться подальше от настоящих боевых действий. Это мнение основано на биографии Вудса, здесь я ее подробно пересказывать, конечно, не буду. Первую свою казнь Вудс провёл в октябре 44-го в Париже.
В целом, то, что Ступникова рассказывает о Вудсе, сильно отдаёт идиотией.
Интересно, например, где она взяла эту чушь про то, что женой Вудса могла быть только дочь другого палача? Что за Средневековье? Жена Вудса Хэйзэл Чилкот, с которой они оформили отношения в 33-м году, была дочерью сельхоз рабочего и домохозяйки.
Ну, и то, что Вудс погиб при испытании электрического стула, это, разумеется, глупый и очень старый миф. Вудс погиб при ремонте линии электропередачи во время службы на атолле ЭнивЕток в Тихом океане в 1950-м году. Несогласованность действий привела к тому, что один капрал дал ток на линию, не подозревая, что идёт ремонт (стр. 31). В отчёте об инциденте приводятся слова очевидца о том, что за секунду до смерти Вудс начал рассказывать историю про человека, который погиб работая с электричеством, стоя в воде.
Таким образом, история про поедание мороженого за одним столом с палачом Вудсом - выдумка от начала и до конца.
Стон прошёл по залу
И еще одно прозвучавшее вполне буднично заявление министра вооружения Шпеера на суде заставило меня содрогнуться... Джексон спросил Шпеера, проводились ли в Германии опыты и исследовательские работы в области расщепления атома. «К сожалению, — ответил Шпеер, — мы не достигли в этой области достаточных успехов, так как все лучшие силы, которые занимались изучением расщепления атома, выехали в Америку. Мы слишком отстали в этом вопросе. Нам потребовалось бы еще один-два года...» Что-то похожее на стон прошло по залу. Разве оставались после этого какие-то сомнения, что, будь у него в руках атомная бомба, он бы не задумался применить ее в интересах победы нацизма, хотя бы и ценою гибели большей части немецкого народа, а может быть, и всего человечества.
А теперь немедленно Полторак:
Шпеера спрашивают на процессе: как далеко зашла в Германии подготовка атомного оружия? И он отвечает: – К сожалению, все лучшие силы, которые занимались изучением атомной энергии, оказались в Америке. Мы очень отстали в данном вопросе. Нам потребовалось бы еще один-два года, чтобы расщепить атом. При этих словах по залу суда прошел приглушенный стон. Люди поеживались. Кто мог сомневаться в том, что, получи Гитлер от Шпеера атомные бомбы, они сразу обрушились бы на десятки городов, на всю Европу. Нацисты, не задумываясь, превратили бы весь мир в пустыню.
Такие дела. Стон прошёл по залу. Съём у Полторака практически слово в слово.
Только на 156-й странице “воспоминаний” появляется глава ПЕРЕВОДЧИКИ, где Ступникова в нескольких словах рассказывает собственно о работе синхронистов. Но есть интересное про Паулюса.
Прокол на Паулюсе
А теперь эпический прокол плагиаторши Ступниковой на Паулюсе. Две цитаты, обе длинные, но послушайте, развязка будет неожиданной, я вас уверяю.
По словам Ступниковой никто кроме советской делегации, на процессе не знал о том, что плененный в Сталинграде фельдмаршал Паулюс жив, и появление его на процессе стало настоящей сенсацией.
Само появление Паулюса в суде было блестяще организовано советской стороной. Не случайно журналисты назвали этот день самым сенсационным днем процесса. Ведь присутствующим в зале суда было известно, что в 1943 году по приказу Гитлера был объявлен трехдневный траур по поводу гибели 6-й армии в Сталинграде. Командующий армией Фридрих Паулюс был объявлен национальным героем. Немцы были уверены, что он погиб, как истинный германский солдат. И вдруг советский обвинитель Н. Д. Зоря представляет Трибуналу письменные показания Паулюса, в которых речь идет о разработке генеральным штабом вермахта плана нападения на СССР, так называемого «плана Барбаросса». Защита без промедления обращается к суду с ходатайством вызвать свидетеля. Она уверена, что ходатайство будет отклонено, так как свидетеля нет в живых и, таким образом, его показания окажутся дискредитированными.
Велико же было удивление всех участников заседания, когда Руденко, отвечая на вопрос Лоренса о том, как смотрит он на просьбу защитников, спокойно сказал, что советское обвинение не возражает против вызова свидетеля и что для этого потребуется не больше пяти минут, так как Паулюс находится во Дворце юстиции. В зале поднялся невообразимый шум. Подсудимые и защитники заговорили разом, а журналисты повскакивали с мест и, толкая друг друга в дверях, ринулись к телеграфным аппаратам, чтобы успеть первыми передать эту сногсшибательную сенсацию в редакции своих газет. На допросе фельдмаршал держался с большим достоинством. Ответы его были по-военному короткими и четкими. Ему задавали главным образом вопросы о подготовке гитлеровским правительством и немецким верховным командованием вооруженного нападения на СССР. Эта подготовка началась еще в сентябре 1940 года. Паулюс принимал участие в составлении плана «Барбаросса» и своими свидетельскими показаниями развеял легенду о «превентивной» войне Германии против СССР. Паулюс удачно парировал все попытки защиты дискредитировать его как свидетеля и вышел победителем из словесных схваток с адвокатами.
Ну, а если мы откроем Полторака, то прочитаем:
Паулюс был тем человеком, который досконально знал все, что касалось подготовки гитлеровской агрессии против СССР. Как-никак, будучи заместителем начальника германского генерального штаба, он лично участвовал в разработке "плана Барбаросса". Не удивительно поэтому, что защитники гурьбой бросились с протестом к суду, когда советский обвинитель пытался огласить показания, данные Паулюсом в Москве. Защита требовала доставки этого свидетеля в Нюрнберг и почему-то была уверена, что Р. А. Руденко не отважится на такой шаг В кулуарах адвокаты хихикали: одно, мол, дело давать показания в Москве и совсем другое здесь – в Нюрнберге, где Паулюс окажется лицом к лицу со своими бывшими начальниками и друзьями. Но когда щепетильный к протестам и просьбам защиты председатель трибунала Лоуренс осведомился, "как смотрит генерал Руденко на ходатайство адвоката", то случилось совершенно неожиданное. Советский главный обвинитель и уговаривать себя не дал – сразу согласился. Лишь люди посвященные могли заметить что-то сардоническое в его взгляде. И когда ничего не подозревавший Лоуренс спросил, сколько примерно времени потребуется для доставки свидетеля, Р. А. Руденко спокойно, я бы даже сказал непривычно медленно и как-то даже безразлично, ответствовал: – Я думаю, ваша честь, минут пять, не более. Фельдмаршал Паулюс находится в апартаментах советской делегации в Нюрнберге. Читатель уже догадался, что советский главный обвинитель, заранее предвидя обструкцию защиты, заблаговременно (но без излишней огласки) принял меры к доставке Паулюса в Нюрнберг. Это был удар подобно внезапно разорвавшейся бомбе. Защитники поторопились ретироваться, отказаться от своего ходатайства, но рассерженный Лоуренс потребовал немедленно доставить Паулюса в суд. Допрос Паулюса, мастерски проведенный Р. А. Руденко, окончательно сразил попытки защиты представить нападение на СССР как оборонительную войну, а заодно и вскрыл перед лицом мировой прессы, присутствовавшей на процессе, негодные приемы нюрнбергских защитников.
Как видите, украдено вполне добросовестно за небольшим исключением: Полторак не утверждает, что присутствующие считали Паулюса мёртвым. И не мог утверждать такой глупости.
8 августа 1944 года военнопленный Паулюс подписал обращение «К военнопленным немецким солдатам и офицерам и к немецкому народу», в котором заявил, что война проиграна и Германия должна устранить Адольфа Гитлера и установить новое государственное руководство, которое закончит войну. В последующем он регулярно выступал по радио и подписывал листовки с призывами к солдатам Вермахта переходить на сторону русских. Так что тот факт, что Паулюс жив, вовсе не являлся секретом, и уж конечно, он не являлся секретом для присутствующих на процессе. Нарочно или по непониманию, но Ступникова просто придумала это, когда переписывала текст из книги Полторака своими словами. Скорее всего, она его просто не поняла.
Доказать, что Ступникова не писала воспоминаний, а просто воровала их у Полторака, очень легко. Я не просто так уделил столько времени Паулюсу. Дело в том, что стенограммы процесса не подтверждают того, что пишет… Полторак. Никто не требовал немедленной явки Паулюса и тем более не обещал доставить его за пять минут. Это фантазия. Придумка. Красивая байка о ловкой ловушке советского обвинения. Есть, кстати, и другие авторы, которые рассказывают то же самое, ну у них там не пять минут, а тридцать. Они тоже пересказывают Полторака и улыбка на лице Руденко у них тоже “сардоническая”. Самое смешное, что Руденко на этом заседании и вовсе не отсвечивал, и никаких заявлений, сопровождающихся “сардонической” улыбкой, не делал. Заявление о том, что обвинение готово вызвать в зал заседаний вечером этого же дня свидетеля Паулюса, сделал советский обвинитель Николай Зоря. Так говорят стенограмма заседания и аудиозапись процесса. Заявление это было сделано буднично и так же спокойно встречено Председателем Трибунала. Никакого удивления по поводу того что Паулюс, видите ли, жив, Председатель не высказал.
Полторак всего лишь приукрасил этот эпизод, а бедная Ступникова, не подозревая, что это всего лишь байка, тупо рассказала её от своего имени, выдав за свои собственные воспоминания. Позорное дело, конечно, но мы разбираем всё это не для того, чтобы заклеймить Ступникову. Нас её воспоминания интересуют лишь постольку, поскольку на них ссылаются сторонники версии Геббельса, как на некий рассказ о рассмотрении Катынского дела чуть ли не из первых рук. Я думаю, уже понятно, что это за источник.
“Брали всех подряд”
Большинство моих соотечественников, переживших эпоху сталинской диктатуры, не усомнятся в искренности и правдивости этих строк моего грустного повествования.
Кое-какие различия, спору нет, существовали, например, в выборе жертв. Большевики специализировались главным образом на своих верных соратниках и единомышленниках, нацисты отдавали предпочтение идейным противникам и «неарийцам», прежде всего семитам. Но время от времени эти различия стирались перед лицом «революционной» ли, «государственной» ли необходимости, как ее понимали диктаторы. Разве не резали нацисты своих штурмовиков и разве не дошел сталинский режим в конце концов до подготовки и осуществления массовых репрессий против десятка национальностей, включая и евреев? Кроме того, постоянная готовность огромной машины репрессий и там и тут приводила иногда к тому, что маховик шел вразнос и брали всех подряд, включая ни в чем не повинных детей, женщин и стариков.
Шел 1946 год и после того, как послевоенные надежды оптимистов на перемены к лучшему в нашей стране рухнули, у меня и моих соотечественников впереди были еще долгие годы страха и рабства.
В условиях произвола и полного бесправия в советском суде обвиняемые безропотно признавали себя виновными не только на следствии, но и на судебном заседании. И дело заканчивалось расстрельными приговорами. Кто может это оспорить? Такого человека нет, потому что так это было на нашей многострадальной земле. …
…за все милости при нашем социалистическом режиме, разумеется, приходилось расплачиваться рабским повиновением, доносами, лжесвидетельствами, подлостью и предательством, как правило, в строгом соответствии с полученными поощрениями и наградами. И следовало встречать каждое слово «любимого» Вождя достаточно бурными и продолжительными аплодисментами, вставать и кричать «Ура!» и прочее, и прочее.
Грустные выводы
Итак, выводы. Книжка за авторством Ступниковой является, во-первых, сборником глупых антисоветских баек - стандартные антисоветские помои. А во-вторых, она не является книгой воспоминаний. Никакой информации о Нюрнбергском процессе, кроме имевшейся на момент написания так называемых воспоминаний в открытом доступе, там нет. Рассказы Ступниковой о падении в объятия к самому Герингу, о поедании мороженого с палачом Вудсом и об истерике переводчиков на заседании Трибунала противоречат фактам и здравому смыслу. Это просто авторские байки. В этом смысле сочинение Ступниковой - это даже не псевдоисторический бред, это бред псевдомемуарный!
Для придания достоверности своим “мемуарам”, очевидно, чтобы хоть как-то разбавить довольно нудное перечисление общеизвестных фактов, Ступникова включила в них довольно обширные отрывки из воспоминаний Аркадия Полторака, несколько видоизменив и выдав их за свой текст. Так что в этих “воспоминаниях” не содержится ровным счетом НИЧЕГО, что представляло бы некую ценность даже в качестве мемуаров.
Тот текст, который не украден у Полторака, написан примитивным языком в жанре школьного эссе на заданную тему. Именно эссе, потому что это не тянет даже на сочинение. Фактологическая составляющая упрямо стремится к нулю, поэтому это стоит называть “соображения” скорее, чем “воспоминания”. Но, увы, и соображения позаимствованы у Солженицына, Шаламова, из журнала “Огонёк”, да и телевизор был в конце 80-х и в 90-х забит таким барахлом под завязку. И сегодня забит.
Ссылаться на сей компот как на некий исторический источник может либо идиот, либо открытый сторонник версии Геббельса, вроде авторов Википедии, модерирующих статьи о катынском расстреле.
Кроме того.
Произведение Ступниковой в высшей степени аморально. В так называемых воспоминаниях “одинокой старухи”, как она себя называет, кажется, нет ни одной страницы, где не было бы смачного плевка в сторону советского прошлого. Оскорбления советских руководителей, оскорбления своих соотечественников, фронтовиков, коллег, уравнивание сталинского СССР и нацистской Германии, многократные призывы провести в России Нюрнбергский суд над СССР, отсылки к шарлатанам - Солженицыну, Шаламову и Конквесту, не имевших и не имеющих ни прямого, ни косвенного отношения к Нюрнбергу.
"большевики и нацисты - близнецы", "немецкие братья советских палачей", "две родственные тоталитарные системы", "суд обнажил узы кровавого братства социализма и национал-социализма", "сходство режимов было слишком велико", "трибунал должен был продолжить свою работу в Москве", "сговор двух диктаторов", "тайная противоправная сделка Сталина с Гитлером", "союз советского народа с агрессивной и бесчеловечной гитлеровской кликой", "взаимная любовь диктаторов", "союз двух кровавых монстров", "наша нерушимая дружба с Гитлером", "разгул нацистских и сталинских репрессий", "нацистские или советские палачи", "сравнительное исследование двух тоталитарных систем впереди", "близкое родство тоталитарных систем", "в СССР не было праведных судов", "Когда ты издохнешь, кремлевский пёс?", "Иосиф стремился догнать и перегнать любимого и потому уничтоженного им Адольфа", "Сталин не успел принять решение об окончательной ликвидации евреев", "зловещие близнецы - большевизм и нацизм" - вот о чём эта книжка.
Обо всех подробностях катынских прений, которые упрямо свидетельствуют против немцев, старуха Ступникова аккуратно умолчала. Она якобы помнит дословно, что и когда отвечали подсудимые, но не помнит ничего ни про айнзацкоманды в Смоленске, ни про секретные телеграммы о найденных на месте преступления немецких гильзах, ни о путанных показаниях немецких свидетелй, ничего.
Ступникова много и с наслаждением ругает СССР. А её ненависть к Гитлеру - дежурная и фальшивая. Она прямо признаётся в своём германофильстве, рассказывает, как пела немецкие песни на рождество в компании пленных немцев. При этом к своему народу Ступникова относится брезгливо, называя людей “винтиками” тоталитарной системы, и это не цитата. От своего имени.
Слово "ГУЛАГ" и его производные встречаются в книге 16 раз. Это тоже о Нюрнберге? При этом немецкие концлагеря упомянуты всего 3-4 раза и как бы походя.
Последний абзац её книги - пафосный призыв покаяться в преступлениях коммунизма, строго по Солженицыну и Познеру. Очевидно, что ради этого призыва и вбросов про катынь и секретные протоколы и написана вся книга. А подзаголовок про Нюрнберг -лишь для привлечения внимания.
Владимир Путин подписал закон, запрещающий уравнивание роли СССР и нацистской Германии | Авторы Феде
Называется книжка “Ничего кроме правды”, но точнее было бы “Что угодно, только не правда”.
Если бы Ступникова не была героем-фронтовиком, то про неё можно было бы сказать, что она - просто враг. Но поскольку человек воевал, да ещё и принимал участие в таких исторических событиях на советской стороне, назвать автора этих фальшивых воспоминаний можно единственно подходящим словом: предатель.
Всерьёз ссылаться на это чудо-варево - не только признак глупости и дурного тона. Это скотство.
На этом сегодня всё.
