Тимофей Трофимович Алексеев (1955-2023)

Младший брат, Тимофей Трофимович Алексеев.
Пчеловод, Пожарный, Поэт.
Вчера его не стало...
(Сергей Алексеев)  

Тимофей Трофимович Алексеев — русский прозаик и поэт, брат С. Т. Алексеева.

«Родился в 1955 году в семье охотника-промысловика на таёжном кордоне Алейка Зырянского района Томской области. Окончил восемь классов в Зырянской средней школе (ныне школа №2), потом школу рабочей молодёжи, получил среднее образование. Окончил курсы шоферов и был призван в армию 1974 году. С 1976 года, демобилизовавшись, работал в Зырянском КБО, сначала водителем, потом механиком. В 1978 году ушёл из КБО в Зырянскую заготконтору охотником-промысловиком. С 1980 до 1986 года работал водителем, кочегаром, рабочим в геологоразведочной партии. В 1986 году окончил курсы парашютистов-пожарных и работал в Томской авиабазе охраны лесов. В 1988 году окончил курсы в городе Красноярске и стал инструктором парашютно–пожарной службы. В 1998 году после производственной травмы уволился. В 1999 году стал предпринимателем, занимался транспортными услугами на зырянском рынке.
В 2002 году написал свою первую книгу стихов «Сон на закате солнца», которая вышла небольшим тиражом в городе Москве. В этом же году выпустил самиздатом в пятьсот экземпляров новую книгу своих стихов «Порченая». В 2003 году выходит новая книга «Ищу я смысл дням от сотворения», в 2004 году – «Прикосновение», куда помимо стихов вошла моя первая повесть и несколько рассказов. В 2005 году выходит мой первый роман «Во имя отца и сына». В этом же году я был принят в Союз писателей России. В 2007 году небольшим тиражом выпущен мой новый роман «Дети заката». (Т.Т. Алексеев, из автобиографии).

В Томске и в районах области писатели организовали семь литературных студий и молодёжных объединений, главным образом работали в вузах и при муниципальных библиотеках. Тимофей Трофимович Алексеев вёл литературное объединение при Зырянской районной библиотеке.

В своих произведениях Тимофей Алексеев использовал элементы мистицизма. Сюжеты часто связаны с религией и человеческой душой, неизведанными возможностями организма и загадочными способами заглянуть в будущее и прошлое. Он писал о том, как обыденная жизнь переплетается с необъяснимым, как судьба героев оказывается связана с судьбами уже умерших или ещё не родившихся.  

Романы: Во имя отца и сына (2006), Дети заката (2009), Глазами дьявола и бога (2011), Чужой крест (роман, не опубликован; отрывок издан в антологии «Томские писатели» в 2008 году).

Повесть: Расплата (2006).

Рассказы (2006): Дураки, Золотое проклятие, Зохариха, Плакальщица, Сказка, Туча.

Поэзия: 2003 - В скиту, Красный конь, Лесные души, На чужбине, Ноша, Остров, Пряжа, Сон на закате солнца, Старик, Странник, Так где черта?, Цветок, стоявший на окошке...; 2004 - Малая Родина [= «Как невеста в берёзовом уборе…»], Слово [= «Слетело слово с острия пера…»]; 2006 - Встречай, Двадцатый век, Мне б коня под седлом, Никогда не говори, Очищение, Прикосновение, Скользнула рыжею лисой, Ты мой сон.

Сборники: 2003 - Порченая [сборник стихотворений и прозы], 2003 - Сон на закате солнца [сборник стихотворений], 2004 - Ищу я смысл дням от сотворенья [сборник стихотворений], 2004 - Прикосновение [сборник стихотворений и прозы], 2006 - Во имя отца и сына.  

Отрывок из рассказа Тимофея Алексеева "Плакальщица"

Только когда вынесли гроб из дома, поставили в сани, она упала на грудь Фёдору и завыла, причитая. Причитала с каким–то странным созвучием старинных слов, будто пела песню. Этот плач исходил откуда-то из глубины. В этой страшной песне не было стихотворной рифмы, скорее это был древний белый стих, который в минуты страшного Акулининого горя вырвался наружу откуда-то из глубины её памяти, неведомый доселе. Плач летел над заснеженной притихшей деревней, врывался сжатым морозным воздухом в сердца людей, от него стыла кровь в жилах и текли слёзы. У Акулины же слёз не было, глаза были закрыты, и только из растрескавшихся в кровь губ вырывалась страшная древняя, почти языческая песня о погибшем муже, песня вдовы. Наверное, так оплакивали на поле брани русские женщины своих мужей-воинов… Она даже не знала, что в этот момент совершала древний ритуал славян, провожая мужа в иной мир, своей песней прокладывая дорогу в заоблачные высоты его отлетевшей душе. [...] Она шла, не ощущая холода, даже как бы не касалась ногами белой поверхности. Шла туда, где белая степь сливалась с голубым небесным светом. Очнулась она уже на кладбище, у засыпанной могилы, где лежал оплаканный её Фёдор.

читать полностью по ссылке

И словами свалила ворона! Его сила, как дым, развеялась, вместо рук стали крылья чёрные, в клюве клёкот стоял окровавленный… Колдовство разлетелось перьями, он покинул деревню малую, похромал на гумно соседнее, проклиная себя и магию. Мало быть в человеческом облике, коль слова заменяют карканье, да к тому же душонка мелкая и, как сажа, чернее чёрного.
А та красавица-девушка обрела любовь себе светлую, как пророчила птица павшая. Через строки нашла признания, со словами впитала страстными, через них наполнялась силою и душа её не порочная, Словно вся отогрелась, милая, несмотря на февральские инеи….  

На старом срубленном пеньке лежали кем-то сорванные, уже увядшие цветы, перетянутые тонкой подсохшей травинкой. На земле лежала пустая бутылка из-под пива да рваная старая газета. Сашка остановился, покрутил головой, но ничего больше цивилизованного не увидел: нетронутая людьми тайга тихо шумела тяжёлыми тёмными кронами. Сашка вспомнил, как уходил отсюда десять лет назад. Здесь ничего не изменилось, всё осталось как прежде… Вот только дорога заросла да места стали будто чужие, деревья толще, трава выше… Каким-то холодом несло от них… Может, и мать здесь вчера прошла, может, её след иногда попадает на глаза его на мокром песке… Остаться здесь смог ли бы он? Наверное, нет, слишком уж тихо здесь, словно в раю. Хотя про рай он тоже ничего толком не знал, а в Бога верил только тогда, когда удача в лотке старательском. Но, возмужав, стал задавать себе вопросы: а от Бога ли та удача? Не лукавый ли его гоняет по горным рекам да распадкам? Не он ли за этим всем стоит? Запутано как-то всё, не разобрать… Да и стоит ли?

Он искоса поглядел в отверстие шалаша на странную чёрную тучу и полез под дождевик.
 - Вроде ничего греховного и не творил, за стол сажусь - перекрещусь
И на минуту задумался, вспоминая: а всегда ли?
 - Ну, это не такой уж великий грех, когда пьяный сажусь. Я ведь пьяный мало что помню. Мне ведь на улицу после пьянки выходить страшно, знать, совесть у меня осталась, и стыдно мне. И вообще я с похмелья всего боюсь Я же не помню, что по пьяне творю. Так Он простить меня должен. Так-то я смирный. Да и бабка говорит: «Курёнок». Это с её лёгкой руки на всю жизнь Курёнком в деревне остался.
Он обидчиво шмыгнул носом
 - Да и ладно, велика беда…  

Много было дураков по деревням в моём детстве. Разные… Теперь их нет, по домам инвалидов, бедные, маются да в психушках. Кого уже и совсем нет… Остались одни полудурки, а от них вреда больше, чем от дураков. С виду-то их не видать. Иной раз битый час с ним разговариваешь, а он в ответ тебе та-а-кое выдаст! И уже не знаешь: то ли ты сам того, а то ли он?
Вот в моё время золотое, детское был такой дурачок красноярский Артюша. Вот дурак так дурак! С него хоть картину пиши! Сума нищенская через плечо. Пальто длинное поизношенное, кушачком из верёвочки подпоясанное, полы собаками поизгрызанные. Клюка в руке - он ею собак лечил звероватых… Не воровал – христарадничал. А как он молитвы сочинял! Прямо на ходу! Зайдёт, бывало, в избу, глянет сначала на стол хозяйский, а потом на образа - и молитву запоёт! Словно в храме!.. А в молитве-то все продукты перечислены, что на столе - зрительной памятью обладал, сердешный. А голосок то был не ангельский - противный да гнусавый. И будет петь, пока всё, что он назвал, сердобольная хозяйка не положит в его холщовую суму. И только после этого скажет «аминь». Всегда сытый был: умел человек милостыню просить! Странником он был, деревни многие обходил. И всюду его знали, никто двери перед ним не закрывал: обычаи люди блюли. Куда делся потом, уж и не знаю - слухи были, что убили его пьяные сплавщики. За то, что он тунеядец… Велик ли грех? А на себя какой взяли? Божьего человека извели…  

Я вспоминаю глаза убитой мною белки, вспоминаю суд над собой тогда в лесу, вспоминаю счастливые глаза умирающей Зохарихи - и вспоминаю его, Володьки Лядова, чёрные дыры… А был ли он человеком? Или когда перестал им быть? Ведь даже зверем он не был: в них тоже видишь душу, или отражение своей. Так что же он?..
Я, наверное, тоже, как мой отец, никогда не найду ответа…  

"Прикосновение"

Среди горелых брёвен и стекла
Напоминанием семейного застолья
В печи осталась пригоршня тепла
Давным-давно сгоревшего подворья.

Согрею руки, вымазавшись в саже,
Прижмусь щекой к оббитым кирпичам.
И в забытьи мне мамин голос скажет:
- Как будто кто-то в двери постучал?..

Услышу я, как стонут половицы,
Шаги отца и вздохи за столом.
Она же молча поднесёт водицы
И вдруг окликнет:
- Помнишь о былом?

Затронет лоб горячий мой в тревоге
Да лишь руками скорбно разведёт.
И вижу – кот на крашеном пороге
Дверную ручку лапой достаёт.

- Ну что, пора, - прошепчет мама тихо,
Поправит ворот как бы невзначай, -
Ты заходи, когда уж будет лихо.
- Ну что, отец?
- Пора, сынок, прощай!

Не упрекнут, не скажут в назиданье,
Не спросят строго о цене потерь.
И я промолвлю с болью:
- До свидания…
Шагну в несуществующую дверь.

© Тимофей Алексеев, 2004 г.