Дикша. 0. Взгляд со стороны. Адриан.

Ди́кша: санскрит, обряд приобщения ученика к учительской и мировой мудрости.

Буквально - «посвящение».

(кстати говоря, я в поисках обложки для Дикши)

(следующая глава примерно через неделю)

Приятного чтения.

Адриан точно мог бы сказать, что он многое потерял в своей жизни.

Возможно, кто-то подумал бы, что речь зайдёт про семью. Но он не про это, если что. Хотя семья у него была… С ней Агресту не повезло, если так можно сказать.

Отец — бесчувственный сухарь, который едва ли мог найти время, чтобы встретиться с собственным ребёнком чаще пары раз на дню. Мать мертва. Кузен, — с которым вроде бы были неплохие отношения, — не может быть постоянно рядом; Феликс и без того, узнав о потере памяти Адриана, примчался из Англии и провёл в ненавистном Париже больше трёх месяцев.

Тётя… тётя Амели показалась Адриану странной. Неприятной. И видеть её он, честно говоря, не хотел больше, чем того требовали приличия. Если с Феликсом Агрест мог бы проводить чуть ли не всё своё свободное время, то вот тётя Амели юношу несколько… напрягала, что ли.

Что-то в ней было отталкивающее. Сначала Адриан подумал было, что это из-за её внешности — всё же с Эмили, его матерью, Амели была близнецами. Однако потом, прожив с женщиной под одной крышей, он признал, что дело было в чём-то другом.

Но вот в чём?.. этого он уже не знал.

Ещё была прислуга, которая вроде как могла бы занять место «члена семьи». Пьер, — водитель со смешным прозвищем «Горилла», — и Натали, — правая рука отца, — вроде как даже испытывали к Адриану нечто вроде привязанности… сильная симпатия с их стороны точно чувствовалась.

Но это всё было не то. Они не пересекали невидимой черты, после которой Адриан мог бы ощутить ту самую семейную близость, о которых упоминалось в аниме или сериалах. Ну не было у него чего-то подобного… вроде бы.

Он не мог быть в этом уверен, если честно. Потому что с одним человеком, — если не считать Феликса, — он всё-таки ощущал нечто… похожее, наверное.

— Эй, ты там уснул, что ли?

— М-м-м… нет, задумался немного.

— Задумался он, — девушка сдула с глаз криво отстриженную чёлку. — Я тебе тут про книгу свою рассказываю, а ты в облаках витаешь. Динозавры, Адриан, динозавры! Что может быть лучше и интереснее, чем динозавры-инопланетяне?!

— Ещё больше динозавров, — сразу же нашёлся он с ответом. — И инопланетян.

Маринетт хлопнула ресницами, — длинными, тёмными и колкими, — и задумчиво кивнула.

Ресницы совсем не подходили к её лицу. Глаза у Дюпэн-Чен постоянно слезились, и ресницы склеивались в острые длинные пики, отбрасывающие на бледные щёки вытянутые тени. В зависимости от освещения Маринетт могла выглядеть как японская дорогая кукла или как девушка-призрак из какой-нибудь страшной истории.

А ещё длинные ресницы делали её трогательной. Но это тоже не было хорошо, потому что «трогательность» в случае Дюпэн-Чен была практически равносильна «болезненности».

Маринетт ведь выглядела… да отвратительно она выглядела. Так, будто вот-вот рассыплется. Серая кожа, запавшие глаза, жёлто-фиолетовые круги под ними. И фоном на этом бледном лице — ярко-розовые губы, словно на них краской капнули.

Адриан даже сначала думал, что девушка их подкрашивает. Но потом Маринетт в школе на физкультуре влетела в него, впечатавшись лицом прямо в белую футболку, и ничего. Никакого следа от косметики.

Хотя, может, это был тинт… девушки и модели горазды на выдумки; Агрест и сам пользовался несколькими видами тинтов перед своими выходами. Потому что его натуральный цвет губ для подиума был слишком блёклым.

— Сюжет — дрянь, — Маринетт сползла вперёд по лавочке, на которой они с Адрианом сидели, и запрокинула голову, смотря на небо; на девушке была только лёгкая спортивная куртка, — чёрная, — полосатые чёрно-рыжие лосины, юбка до колен, — снова чёрная, — и стоптанные старые кеды. Ну, под курткой ещё футболка — угадайте, какого цвета.

И шарф. Рыже-коричневый, длинный. Как и лосины полосатый, будто тигриный хвост.

Сам Адриан из-за редких в декабре холодов был утеплён по-максимуму, даже термобельё натянул. Вот странно: болезненно выглядела Дюпэн-Чен, а мёрз почему-то из них двоих только он…

— Нормальный сюжет, — возразил он.

Вообще, Маринетт правильно его окликнула. Адриан её слов практически не слышал — отвлёкся на собственные мысли, а её рассказ пропустил мимо ушей. Но он был уверен, что сюжет Маринетт хорош. Она вообще была горазда на выдумки, раз уж на то пошло. Фонтанировала идеями и энтузиазмом.

— Тем более, — добавил он чуть погодя, — все твои сюжеты в итоге становятся совсем другими.

Маринетт выдохнула плотное облако белого пара. Проследив за тем, как оно медленно расползается в холодном зимнем воздухе, девушка посмотрела на Адриана и улыбнулась.

Улыбка ей не шла. Обострялись черты, проявлялись несвойственные возрасту мимические морщины, — Натали сказала, что это из-за ненормальной худобы; стоит Маринетт немного набрать вес, и всё будет нормально, — губы окончательно теряли свой цвет… Не модельная улыбка: слишком широкая, слишком радостная, слишком… всё слишком.

От неё у Адриана теплело на сердце и горячели ладони без всяких варежек.

— И тут ты прав, друг мой. Но это всё равно не повод меня игнорировать, знаешь ли!

— Прости.

— Задумался о чём-то конкретном?

Она протянула руку и залезла ледяной ладошкой к Адриану в карман пальто. Там нашла руку Агреста и переплела их пальцы.

Адриан ощутил, как по позвоночнику у него прошлись мурашки от этого жеста. Такое вроде бы невинное прикосновение ощущалось слишком интимно.

Хотя всего-то простое рукопожатие… ну, почти.

Пальцепожатие. Пальцеобъятие. Пальцезанятиелюбовью.

— Про память.

— А.

Маринетт в одно мгновение помрачнела. Выпрямив ноги, — и только чудом продолжая при этом удерживаться на лавочке в более или менее сидячем положении, — она пожевала нижнюю губу.

— Узнать что-то хочешь или ничего конкретного?

— Как обычно, — пожал плечами Адриан.

Маринетт кивнула.

Он помнил свой первый учебный день и фразу учительницы, миз Менделеевой: «Дети, это Адриан. Вы его знаете, он вас нет — мальчик потерял память. Знакомьтесь заново и будьте терпеливы к своему другу».

После этих слов — удивление, непонимание, растерянность от одноклассников. Только четыре человека из класса знали о «проблеме» Агреста: Хлоя Буржуа, Нино Ляиф, Алья Сезер, ну и… да, Маринетт Дюпэн-Чен.

Адриан помнил её взгляд после слов миз Менделеевой. Голубые глаза были словно стеклянными, ни одной эмоции. Потом Алья пихнула сидящую рядом Маринетт в бок, и девушка «завелась». Даже, помнится, приветливо помахала ему, благожелательно улыбаясь — очень натурально, на самом деле, но Адриан этой улыбке отчего-то не поверил ни на каплю.

Он до сих пор не мог бы сказать, почему именно. Но потом, по мере их общения, у Маринетт было множество улыбок, совершенно аналогичных той, первой — и им он верил без труда.

Своим одноклассникам Адриан, кстати говоря, сказал всего одно: пожалуйста, не напоминайте мне о прошлом. Давайте начнём всё сначала!

Так ему психолог посоветовал сделать, если что. А потом и отец заметил, что это хорошая идея. Ну а Адриан просто… послушался, да. И придерживался этой линии до сих пор, хотя иногда безумно хотелось задать хоть какие-то вопросы; психолог этого не рекомендовал так же.

Но у себя в голове он мог спрашивать без остановки. Почему Маринетт такая тактильная — и практически только с ним, с Адрианом? Они встречались? Она влюблена в него? Он был влюблён в неё? В неё сложно было бы влюбиться, если честно: Маринетт была для Адриана слишком странной, да и отцу его не нравилась… почему-то. Об этом он тоже не спрашивал, но не мог же Габриэль желать своему сыну плохого, правильно?

Родители же всегда желают своим детям счастья. Значит, с Маринетт было что-то не то — правильно?

Или нет?

Или это из-за её болезни?

Кстати, именно из-за неприязни Габриэля Адриан с Маринетт встречались не так часто, как девушка предлагала. И не встречались на его территории, всё больше гуляя по парижским паркам и улочкам.

— Ты хотел бы вернуть свою память? — спросила Маринетт, не смотря на Адриана.

В голосе у неё слышалось что-то… что-то. Что-то странное, неприятное, глухое — как капля воды, упавшая на большой глубине под канализационным люком.

— Все постоянно это спрашивают, — усмехнулся Адриан, мягко сжимая пальцы девушки.

Первая мысль — выкинуть её руку из своего кармана. Вторая — как же приятно, когда горячей ладони касаются эти ледышки.

— Хочешь секрет?

— Ну давай.

Маринетт повернула голову; кривая чёлка свесилась и закрыла девушке один глаз. Второй смотрел на Адриана прямо и пристально, не моргая, блестя как стекляшка.

Жутко до одури.

— Когда люди это спрашивают, они не о тебе думают, — прямо сказала Маринетт, всё же дёргая головой, чтобы откинуть чёлку с глаза; всего одно движение, а у Адриана отлегло от сердца, да и нервничать он перестал.

Кадр из фильма ужасов лопнул, как мыльный пузырик. Вернулась реальность: звуки города, треск шевелящихся из-за ветра ветвей, далёкие разговоры людей, готовящихся к скорому Рождеству.

Никаких теней на лице Маринетт. Только задумчивость и грусть… последнюю хотелось стереть пальцем или губкой, словно случайно упавшую каплю на акварельный рисунок.

— Ты тоже о себе думала сейчас?

Маринетт усмехнулась.

— Я всегда думаю о себе, Адриан. Я вообще злая, гадкая, себялюбивая штучка! — выдав это, она на секунду задумалась. — Голодная, злая, гадкая, себялюбивая штучка. Пошли, поедим. Ты угощаешь.

Вставать не хотелось совершенно. Пальцы Маринетт в руке Адриана отогрелись, были тёплыми и чуть влажными. Но ещё они были очень тонкими, а о скулы Дюпэн-Чен можно было бумагу резать.

Встревать между девушкой и едой? Адриан ещё жить хотел.

— Пошли, — согласился он, вставая со скамейки. — Куда-то в определённое место?

Маринетт сама вытащила руку из кармана Адриана; Агрест ощутил секундное сожаление, что она это сделала.

— Ага. Я веду. За мной, мой юный падаван!

— Пада… кто?..

Махнув рукой, она ушла вперёд. Запрыгнула на бордюр, как маленький ребёнок, и пошла дальше, расставив руки в стороны. Хвост-шарф плёлся следом, дёргаясь из стороны в сторону.

Адриан наблюдал за удаляющейся девушкой, отчего-то замерев возле лавочки и не чувствуя в себе никаких сил, чтобы идти следом.

Он не задавал вопросов окружающим, как того советовали отец и психолог, но всё же…

Был ли смысл в этом, если Адриан под рёбрами корчился от потери того, о чём он даже вспомнить не мог?