Приложение. Первый глобальный рынок.
innot, Сергей Ковалев, Kisalarisa, Mikhail Baranov, Евгений Демин, Dimitri Artemov — благодарю за поддержку моего канала и лонгридов!
Вид на Старый город Манилы, основанный испанцами, с воздуха. 1934 г.
У
существования Манилы не было никакой другой цели, кроме торговли
серебром и шелком. К 1650 г. в ней проживало 42000 жителей (около 15000
китайцев, 7350 испанцев и примерно 20100 филиппинцев) — население
Барселоны, Данцига, Марселя и других огромных торговых городов.
Тихоокеанский путь серебра в Китай был для Испании единственным путем
выхода на прибыльный азиатский рынок, так как торговля из Европы в XVI —
XVII вв. контролировалась сначала португальцами, а затем голландцами.
Европоцентризм заставляет нас думать, что лишь Ост-Индийские компании
привнесли динамизм в отсталые азиатские экономики в раннее Новое время.
Однако, исследования 1980–90 гг. показали, что европейские компании
просто подключились к уже существовавшей сети колоссальной
внутриазиатской торговли. Экспорт японского серебра является хорошим
примером этого процесса. Сначала португальцы (конкурируя с китайскими и
японскими кораблями), а затем (после 1639 года) голландцы играли роль
посредников (а не движущей силы) в этой торговле, причем до XIX в
европейцы были важными, но, потенциально, одноразовыми посредниками,
которых можно было заменить (в случае изгнания португальцев из Японии в
1637 году они и были заменены) при желании азиатов.
существования Манилы не было никакой другой цели, кроме торговли
серебром и шелком. К 1650 г. в ней проживало 42000 жителей (около 15000
китайцев, 7350 испанцев и примерно 20100 филиппинцев) — население
Барселоны, Данцига, Марселя и других огромных торговых городов.
Тихоокеанский путь серебра в Китай был для Испании единственным путем
выхода на прибыльный азиатский рынок, так как торговля из Европы в XVI —
XVII вв. контролировалась сначала португальцами, а затем голландцами.
Европоцентризм заставляет нас думать, что лишь Ост-Индийские компании
привнесли динамизм в отсталые азиатские экономики в раннее Новое время.
Однако, исследования 1980–90 гг. показали, что европейские компании
просто подключились к уже существовавшей сети колоссальной
внутриазиатской торговли. Экспорт японского серебра является хорошим
примером этого процесса. Сначала португальцы (конкурируя с китайскими и
японскими кораблями), а затем (после 1639 года) голландцы играли роль
посредников (а не движущей силы) в этой торговле, причем до XIX в
европейцы были важными, но, потенциально, одноразовыми посредниками,
которых можно было заменить (в случае изгнания португальцев из Японии в
1637 году они и были заменены) при желании азиатов.
Как
мы уже говорили, производство и распространение серебра в западном
полушарии тщательно изучалось, но крупнейший в мире конечный
потребитель, Китай, обычно исключался из этой истории (хотя никому не
придет в голову проанализировать сегодняшнюю мировую нефтяную
промышленность, не уделив значительного внимания основным импортерам
нефти). Крайне важно понимать, что именно повышенная стоимость серебра
внутри Китая создала возможности для получения прибыли по всему миру.
Вместо того, чтобы рассматривать поток серебра с запада на восток как
реакцию на торговый дефицит Европы с Азией, современные исследования
утверждают, что мировой двигатель торговли того периода находился в
Китае.
мы уже говорили, производство и распространение серебра в западном
полушарии тщательно изучалось, но крупнейший в мире конечный
потребитель, Китай, обычно исключался из этой истории (хотя никому не
придет в голову проанализировать сегодняшнюю мировую нефтяную
промышленность, не уделив значительного внимания основным импортерам
нефти). Крайне важно понимать, что именно повышенная стоимость серебра
внутри Китая создала возможности для получения прибыли по всему миру.
Вместо того, чтобы рассматривать поток серебра с запада на восток как
реакцию на торговый дефицит Европы с Азией, современные исследования
утверждают, что мировой двигатель торговли того периода находился в
Китае.
О экономическом могуществе сёгуната говорит тот факт, что с 1588 г. японцы стали изготавливать свои знаменитые золотые монеты обан (колоссальным номиналом в 10 рё — 165 гр. золота!) и кобан (1 рё — 16.5 гр. золота). Постепенно качество обанов и кобанов падало настолько, что к XIX в. фальшивые монеты (с меньшим содержанием золота) прежних веков стали ценится дороже настоящих монет нынешнего времени. На фото потрясающий Кейчо Кобан (慶長小判金) одной из первых серий (1601–1695 гг.), 71 мм длиной, 17.73 гр., продан за $11464.
Все
это тем более интересно, поскольку XVI — XVII вв. стали рождением
современного капитализма, и, соответственно, первых настоящих
экономических теорий, призванных объяснить тему, волнующую душу каждого
бизнесмена — происхождение богатства народов (собственно, до XX века
почти все экономические теории относились, прежде всего, к
макроэкономике — ученых крайне интересовало, как сделать свою страну или
свой класс богаче и при этом не интересовало почти ничего более).
Наибольшее значение и роль в XVII в. играла английская
раннеэкономическая школа, получившая название меркантилизма. Этот термин
не является самоописанием, а был введен основателями классической
экономики Адамом Смитом и Джоном Маккаллохом (John Ramsay McCulloch).
Для них меркантилизм был не более чем путаницей богатства с деньгами и,
по их мнению, бессмысленным стремлением к профициту торгового баланса.
Они критиковали его как политику, которая служила лишь поддержке купцов,
одержимых привилегиями и монополиями, в противовес благой «невидимой
руке» свободного рынка школы шотландского и манчестерского либерализма. В
1980 г. историк экономики Дональд Коулман (Donald Cuthbert Coleman)
выдвинул радикальный тезис о том, что меркантилизма, как его понимал
Адам Смит, вообще никогда не существовало, был лишь набор из
разрозненных теорий и далеко не всегда совместимой с ними практики. Те,
кого позже назвали меркантилистами, не образовывали никакой научной
школы, они работали бессистемно и разрозненно, лишь иногда опираясь на
идеи коллег, тем не менее, базовые черты всех теорий, объединенных позже
этим термином совпадали — это было стремление увеличить богатство
государства.
это тем более интересно, поскольку XVI — XVII вв. стали рождением
современного капитализма, и, соответственно, первых настоящих
экономических теорий, призванных объяснить тему, волнующую душу каждого
бизнесмена — происхождение богатства народов (собственно, до XX века
почти все экономические теории относились, прежде всего, к
макроэкономике — ученых крайне интересовало, как сделать свою страну или
свой класс богаче и при этом не интересовало почти ничего более).
Наибольшее значение и роль в XVII в. играла английская
раннеэкономическая школа, получившая название меркантилизма. Этот термин
не является самоописанием, а был введен основателями классической
экономики Адамом Смитом и Джоном Маккаллохом (John Ramsay McCulloch).
Для них меркантилизм был не более чем путаницей богатства с деньгами и,
по их мнению, бессмысленным стремлением к профициту торгового баланса.
Они критиковали его как политику, которая служила лишь поддержке купцов,
одержимых привилегиями и монополиями, в противовес благой «невидимой
руке» свободного рынка школы шотландского и манчестерского либерализма. В
1980 г. историк экономики Дональд Коулман (Donald Cuthbert Coleman)
выдвинул радикальный тезис о том, что меркантилизма, как его понимал
Адам Смит, вообще никогда не существовало, был лишь набор из
разрозненных теорий и далеко не всегда совместимой с ними практики. Те,
кого позже назвали меркантилистами, не образовывали никакой научной
школы, они работали бессистемно и разрозненно, лишь иногда опираясь на
идеи коллег, тем не менее, базовые черты всех теорий, объединенных позже
этим термином совпадали — это было стремление увеличить богатство
государства.
Перед
тем, как это сделать, следовало ответить на вопрос — а что считать
таковым? До концепций национального дохода и ВВП оставалось еще триста
лет, а мысль о том, что богатством может быть труд, средства
производства, интеллектуальная собственность и т.п. посетила людей не
ранее конца XVIII в. Для века же XV-XVI богатством страны было лишь
количество золота и серебра, лежащего в подвалах дворца и самые ранние
экономические рекомендации философов и ученых касались методов, которыми
этот запас можно увеличить напрямую. Этот подход получил название
буллионизм (от англ. bullion — слиток из драгоценного металла). Также
его называют монетаризм или теория денежного баланса.
тем, как это сделать, следовало ответить на вопрос — а что считать
таковым? До концепций национального дохода и ВВП оставалось еще триста
лет, а мысль о том, что богатством может быть труд, средства
производства, интеллектуальная собственность и т.п. посетила людей не
ранее конца XVIII в. Для века же XV-XVI богатством страны было лишь
количество золота и серебра, лежащего в подвалах дворца и самые ранние
экономические рекомендации философов и ученых касались методов, которыми
этот запас можно увеличить напрямую. Этот подход получил название
буллионизм (от англ. bullion — слиток из драгоценного металла). Также
его называют монетаризм или теория денежного баланса.
Буллионисты,
такие как Томас Грешем (Thomas Gresham, основатель Королевской биржи
Англии и автор выдающегося эмпирического закона Грешема), Джон Хейлз
(John Hales, политик времен Генриха VIII) и Томас Миллес (Thomas Milles,
известный юрист) тоже происходили из Англии. Остров исторически был
крайне беден на запасы драгметаллов, так что контроль за их
использованием оставался важнейшей частью экономической политики со
времен Крестовых походов и до Славной революции. Средневековый запрет на
экспорт драгметаллов из Англии был дополнен валютным контролем. Все
платежные операции с зарубежными странами приходилось обрабатывать через
Королевский обменник. Он должен был следить за тем, чтобы с каждой
транзакцией в Англию ввозилось больше золота и серебра, чем вывозилось.
Буллионизм предусматривал также всестороннее ограничение импорта товаров
(что бы деньги из страны не утекали зарубежным торговым компаниям,
этого добивались прямыми запретами и высокими пошлинами), полный запрет
на вывоз золота и серебра в слитках (обычным наказанием была смерть) и
всевозможные ограничения на вывоз монет (купцы принуждались тратить
выручку на месте на покупку местных же товаров, прямой вывоз монет либо
совсем запрещался, либо жестко квотировался и т.п.). Кроме того,
буллионисты не видели ничего плохого в порче монет: по их мнению чем
больше золота сэкономишь — тем лучше и для этого все средства хороши.
Забавно, что Грешем, сформулировав свой знаменитый закон «плохие [т.е. с
меньшим содержанием драгметалла] деньги вытесняют из обращения
хорошие», считал, что в этом есть польза: очевидно, что монеты высокой
пробы люди стараются заначить, а монеты низкой пробы — поскорее
потратить, следовательно, порча монет способствует удержанию в
государстве ценного металла.
такие как Томас Грешем (Thomas Gresham, основатель Королевской биржи
Англии и автор выдающегося эмпирического закона Грешема), Джон Хейлз
(John Hales, политик времен Генриха VIII) и Томас Миллес (Thomas Milles,
известный юрист) тоже происходили из Англии. Остров исторически был
крайне беден на запасы драгметаллов, так что контроль за их
использованием оставался важнейшей частью экономической политики со
времен Крестовых походов и до Славной революции. Средневековый запрет на
экспорт драгметаллов из Англии был дополнен валютным контролем. Все
платежные операции с зарубежными странами приходилось обрабатывать через
Королевский обменник. Он должен был следить за тем, чтобы с каждой
транзакцией в Англию ввозилось больше золота и серебра, чем вывозилось.
Буллионизм предусматривал также всестороннее ограничение импорта товаров
(что бы деньги из страны не утекали зарубежным торговым компаниям,
этого добивались прямыми запретами и высокими пошлинами), полный запрет
на вывоз золота и серебра в слитках (обычным наказанием была смерть) и
всевозможные ограничения на вывоз монет (купцы принуждались тратить
выручку на месте на покупку местных же товаров, прямой вывоз монет либо
совсем запрещался, либо жестко квотировался и т.п.). Кроме того,
буллионисты не видели ничего плохого в порче монет: по их мнению чем
больше золота сэкономишь — тем лучше и для этого все средства хороши.
Забавно, что Грешем, сформулировав свой знаменитый закон «плохие [т.е. с
меньшим содержанием драгметалла] деньги вытесняют из обращения
хорошие», считал, что в этом есть польза: очевидно, что монеты высокой
пробы люди стараются заначить, а монеты низкой пробы — поскорее
потратить, следовательно, порча монет способствует удержанию в
государстве ценного металла.
5 гиней Вильгельма III Оранского, 1699–1700 гг. Самая крупная и впечатляющая британская монета — масса 42 гр., диаметр 37 мм., продана за 35,5 тыс. фунтов стерлингов. Такие монеты поступили в обращение после знаменитой реформы Монетного двора сэра Исаака Ньютона в 1696 г. Ньютон, последовательный меркантилист и один из умнейших людей эпохи приложил свои таланты к значительному упорядочиванию денежного обращения Англии.
О бардаке, который царил в монетной системе Англии XVIII в. лучше всего сказано в ироничном диалоге между шлифовальщиком линз на ярмарке и молодым Ньютоном в романе Нила Стивенсона «Ртуть»:
Исаак дал понять, что хотел бы приобрести две призмы. Шлифовальщик вздохнул, выпрямился и заморгал.
— У вас есть пиастры, — сказал коген с интонацией, средней между вопросом и утверждением.
— Знаю, ваш народ некогда обитал в стране, где это государственная монета, сударь, — начал Ньютон, — но…
— Ничего вы не знаете. Мои предки не из Испании — они из Польши. У вас есть французские золотые — луидоры?
— Луидор — прекрасная монета, достойная славы Короля-Солнца — вставил
Даниель, — и, вероятно, имеет широкое хождение там, откуда вы прибыли.
Вы ведь, полагаю, из Амстердама?
— Из Лондона. Так чем вы хотите расплатиться со мной? Иоахимсталерами?
— Раз вы, сударь, как и мы, англичанин, давайте воспользуемся английскими средствами.
— Вы хотите предложить мне сыр? Олово? Сукно?
— Сколько шиллингов стоят эти две призмы?
Обрезанец принял страдальческое выражение и устремил взгляд куда-то поверх их голов.
— Дайте взглянуть, какого цвета у вас деньги, — произнёс он тоном мягкого сожаления.
Исаак вытащил пригоршню и помахал ею перед шлифовальщиком.
— Вы, вероятно, ошиблись, — сказал иудей. — Что извинительно — все мы
ошибаемся. Вы залезли не в тот карман и вытащили чёрные деньги, которые
бросаете нищим.
— Хм, и впрямь, — ответил Исаак. — Кстати, если я не буду предлагать вам чёрные деньги — сколько шиллингов?
— Под словом «шиллинг» вы, я полагаю, разумеете новые?
— Якова I?
— Нет-нет, Яков умер полстолетия назад, так что прилагательное «новый»
едва ли применимо к фунтам, отчеканенным в его царствование.
— Вы
сказали «фунты»? — переспросил Даниель. — Фунт — довольно крупная сумма;
не понимаю, при чём они сейчас, когда речь может идти самое большее о
шиллингах.
— Давайте употреблять слово «монеты», пока я не пойму, говорите вы о новых или о старых.
— «Новые» означает монеты, отчеканенные, скажем, при нашей жизни?
— Я имею в виду деньги Реставрации, — ответил израелит. — Или, может
быть, преподаватели забыли вас уведомить, что Кромвель умер, а монеты
Междуцарствия уже три года как изъяты из обращения?
— Кажется, я слышал, что король начал чеканить новые монеты, — промолвил Исаак, оборачиваясь к Даниелю за подтверждением.
— Мой единокровный брат в Лондоне знает человека, который один раз
видел золотую монету с надписью «CAROLUS II DEI GRATIA» на бархатной
подушечке под стеклом, — сообщил Даниель. — Их прозвали «гинеями»,
поскольку они чеканятся из золота, которое компания герцога Йоркского
добывает в Африке.
— А правда ли, Даниель, что эти монеты абсолютно круглые?
— Да, Исаак. Не то что добрые старые монеты ручной чеканки, которых у нас столько в кошельках и карманах.
— Более того, — произнёс ашкенази, — король привёз с собой французского
учёного, мсье Блондо, которого Людовик XIV ненадолго отпустил в Англию.
Мсье Блондо построил станок, который наносит на ребро монеты изящные
надписи и насечки.
— Типично французское излишество, — заметил Исаак.
— И впрямь пребывание в Париже не пошло королю на пользу, — добавил Даниель.
— Напротив, — возразил потомок Авраама. — Если кто-нибудь спилит или
обрежет немного металла от края круглой монеты с узором на ребре, это
тут же станет заметно.
— Вот почему все переплавляют новые монеты,
как только они выходят из-под пресса, и отправляют металл на Восток?.. —
начал Даниель.
— Лишая таких, как я и мой друг, возможности их приобрести, — завершил Исаак.
— Хорошая мысль! Если вы покажете мне монеты ярко-серебристого цвета — не те чёрные, — я взвешу их и приму как металл.
— Как металл! Сударь!
— Да.
— Я слышал, что таков обычай в Китае, — важно проговорил Исаак. — Однако здесь, в Англии, шиллинг всегда шиллинг.
— Вне зависимости от того, сколько он весит?
— Да. В принципе да.
— Значит, когда шиллинг отчеканят на Монетном дворе, он обретает
магические свойства шиллинга, и даже подпиленный, обрезанный и стёртый
до полной утраты формы остается полноценным шиллингом?
— Вы
преувеличиваете, — сказал Даниель. — Вот, например, у меня есть
прекрасный шиллинг королевы Елизаветы, который я ношу, учтите,
исключительно как память о правлении Глорианы, поскольку он слишком
хорош, чтобы его тратить. Видите, он сверкает, как в тот день, когда
вышел с Монетного двора.
— Особенно по краям, где его недавно обрезали.
— Естественная, приятная неровность ручной чеканки, ничего более.
Исаак сказал:
— Шиллинг моего друга, хотя, безусловно, великолепен и стоит на рынке
двух-трех, не исключение. Вот шиллинг Эдуарда VI. Он попал ко мне
следующим образом: герцогский сын, который до того одолжил у меня
шиллинг, будучи в сильном подпитии, упал и заснул на полу. Кошель, где
он держал свои самые ценные монеты, раскрылся, и эта выкатилась к моим
ногам, что я расценил как уплату долга. Обратите внимание на её
исключительную сохранность.
— Как монета могла выкатиться, если она почти треугольная?
— Обман зрения.
— Беда с монетами Эдуарда VI в том, что они вполне могли быть
отчеканены во время Великой Порчи, когда цены выросли вдвое, прежде чем
сэр Томас Грешем сумел навести порядок.
— Инфляция была вызвана не
порчей денег, как полагают некоторые, — возразил Даниель, — а тем, что
страну наводнили богатства, изъятые из монастырей, и дешёвое серебро из
копей Новой Испании.
— Если бы вы позволили мне приблизиться к этим
монетам хотя бы на десять шагов, я бы лучше сумел оценить их
нумизматическую ценность, — произнёс шлифовальщик. — Я мог бы даже
воспользоваться одной из своих луп…
— Боюсь, это покажется мне обидным, — ответил Исаак.
— Вот монета, которую вы можете разглядывать как угодно близко, —
сказал Даниель, — и всё равно не найдёте следов преступной порчи. Мне
дал её слепой трактирщик, страдающий обморожением пальцев, — он сам не
понимал, с чем расстаётся.
— Не пришло ли ему в голову её надкусить? Вот так? — произнёс шлифовальщик, беря шиллинг и надкусывая его коренными зубами.
— Что вы таким образом узнаете, сударь?
— Что чеканивший это фальшивомонетчик использовал относительно хороший металл — не более пятидесяти процентов свинца.
— Мы расцениваем ваши слова как шутку, — сказал Даниель, — но вы не
станете шутить по поводу этого шиллинга, который мой единокровный брат
подобрал при Нейзби рядом с останками роялиста, разорванного на куски
при взрыве пушки, — а упомянутый роялист в свое время возглавлял охрану
лондонского Тауэра, где чеканят новые деньги.
Еврей повторил ритуал надкусывания, потом царапнул монету — не посеребрённая ли это медяшка.
— Ничего не стоит. Однако я должен шиллинг одному жидоненавистнику в
Лондоне и получу на шиллинг удовольствия, всучив ему вашу фальшивку.
— У вас есть пиастры, — сказал коген с интонацией, средней между вопросом и утверждением.
— Знаю, ваш народ некогда обитал в стране, где это государственная монета, сударь, — начал Ньютон, — но…
— Ничего вы не знаете. Мои предки не из Испании — они из Польши. У вас есть французские золотые — луидоры?
— Луидор — прекрасная монета, достойная славы Короля-Солнца — вставил
Даниель, — и, вероятно, имеет широкое хождение там, откуда вы прибыли.
Вы ведь, полагаю, из Амстердама?
— Из Лондона. Так чем вы хотите расплатиться со мной? Иоахимсталерами?
— Раз вы, сударь, как и мы, англичанин, давайте воспользуемся английскими средствами.
— Вы хотите предложить мне сыр? Олово? Сукно?
— Сколько шиллингов стоят эти две призмы?
Обрезанец принял страдальческое выражение и устремил взгляд куда-то поверх их голов.
— Дайте взглянуть, какого цвета у вас деньги, — произнёс он тоном мягкого сожаления.
Исаак вытащил пригоршню и помахал ею перед шлифовальщиком.
— Вы, вероятно, ошиблись, — сказал иудей. — Что извинительно — все мы
ошибаемся. Вы залезли не в тот карман и вытащили чёрные деньги, которые
бросаете нищим.
— Хм, и впрямь, — ответил Исаак. — Кстати, если я не буду предлагать вам чёрные деньги — сколько шиллингов?
— Под словом «шиллинг» вы, я полагаю, разумеете новые?
— Якова I?
— Нет-нет, Яков умер полстолетия назад, так что прилагательное «новый»
едва ли применимо к фунтам, отчеканенным в его царствование.
— Вы
сказали «фунты»? — переспросил Даниель. — Фунт — довольно крупная сумма;
не понимаю, при чём они сейчас, когда речь может идти самое большее о
шиллингах.
— Давайте употреблять слово «монеты», пока я не пойму, говорите вы о новых или о старых.
— «Новые» означает монеты, отчеканенные, скажем, при нашей жизни?
— Я имею в виду деньги Реставрации, — ответил израелит. — Или, может
быть, преподаватели забыли вас уведомить, что Кромвель умер, а монеты
Междуцарствия уже три года как изъяты из обращения?
— Кажется, я слышал, что король начал чеканить новые монеты, — промолвил Исаак, оборачиваясь к Даниелю за подтверждением.
— Мой единокровный брат в Лондоне знает человека, который один раз
видел золотую монету с надписью «CAROLUS II DEI GRATIA» на бархатной
подушечке под стеклом, — сообщил Даниель. — Их прозвали «гинеями»,
поскольку они чеканятся из золота, которое компания герцога Йоркского
добывает в Африке.
— А правда ли, Даниель, что эти монеты абсолютно круглые?
— Да, Исаак. Не то что добрые старые монеты ручной чеканки, которых у нас столько в кошельках и карманах.
— Более того, — произнёс ашкенази, — король привёз с собой французского
учёного, мсье Блондо, которого Людовик XIV ненадолго отпустил в Англию.
Мсье Блондо построил станок, который наносит на ребро монеты изящные
надписи и насечки.
— Типично французское излишество, — заметил Исаак.
— И впрямь пребывание в Париже не пошло королю на пользу, — добавил Даниель.
— Напротив, — возразил потомок Авраама. — Если кто-нибудь спилит или
обрежет немного металла от края круглой монеты с узором на ребре, это
тут же станет заметно.
— Вот почему все переплавляют новые монеты,
как только они выходят из-под пресса, и отправляют металл на Восток?.. —
начал Даниель.
— Лишая таких, как я и мой друг, возможности их приобрести, — завершил Исаак.
— Хорошая мысль! Если вы покажете мне монеты ярко-серебристого цвета — не те чёрные, — я взвешу их и приму как металл.
— Как металл! Сударь!
— Да.
— Я слышал, что таков обычай в Китае, — важно проговорил Исаак. — Однако здесь, в Англии, шиллинг всегда шиллинг.
— Вне зависимости от того, сколько он весит?
— Да. В принципе да.
— Значит, когда шиллинг отчеканят на Монетном дворе, он обретает
магические свойства шиллинга, и даже подпиленный, обрезанный и стёртый
до полной утраты формы остается полноценным шиллингом?
— Вы
преувеличиваете, — сказал Даниель. — Вот, например, у меня есть
прекрасный шиллинг королевы Елизаветы, который я ношу, учтите,
исключительно как память о правлении Глорианы, поскольку он слишком
хорош, чтобы его тратить. Видите, он сверкает, как в тот день, когда
вышел с Монетного двора.
— Особенно по краям, где его недавно обрезали.
— Естественная, приятная неровность ручной чеканки, ничего более.
Исаак сказал:
— Шиллинг моего друга, хотя, безусловно, великолепен и стоит на рынке
двух-трех, не исключение. Вот шиллинг Эдуарда VI. Он попал ко мне
следующим образом: герцогский сын, который до того одолжил у меня
шиллинг, будучи в сильном подпитии, упал и заснул на полу. Кошель, где
он держал свои самые ценные монеты, раскрылся, и эта выкатилась к моим
ногам, что я расценил как уплату долга. Обратите внимание на её
исключительную сохранность.
— Как монета могла выкатиться, если она почти треугольная?
— Обман зрения.
— Беда с монетами Эдуарда VI в том, что они вполне могли быть
отчеканены во время Великой Порчи, когда цены выросли вдвое, прежде чем
сэр Томас Грешем сумел навести порядок.
— Инфляция была вызвана не
порчей денег, как полагают некоторые, — возразил Даниель, — а тем, что
страну наводнили богатства, изъятые из монастырей, и дешёвое серебро из
копей Новой Испании.
— Если бы вы позволили мне приблизиться к этим
монетам хотя бы на десять шагов, я бы лучше сумел оценить их
нумизматическую ценность, — произнёс шлифовальщик. — Я мог бы даже
воспользоваться одной из своих луп…
— Боюсь, это покажется мне обидным, — ответил Исаак.
— Вот монета, которую вы можете разглядывать как угодно близко, —
сказал Даниель, — и всё равно не найдёте следов преступной порчи. Мне
дал её слепой трактирщик, страдающий обморожением пальцев, — он сам не
понимал, с чем расстаётся.
— Не пришло ли ему в голову её надкусить? Вот так? — произнёс шлифовальщик, беря шиллинг и надкусывая его коренными зубами.
— Что вы таким образом узнаете, сударь?
— Что чеканивший это фальшивомонетчик использовал относительно хороший металл — не более пятидесяти процентов свинца.
— Мы расцениваем ваши слова как шутку, — сказал Даниель, — но вы не
станете шутить по поводу этого шиллинга, который мой единокровный брат
подобрал при Нейзби рядом с останками роялиста, разорванного на куски
при взрыве пушки, — а упомянутый роялист в свое время возглавлял охрану
лондонского Тауэра, где чеканят новые деньги.
Еврей повторил ритуал надкусывания, потом царапнул монету — не посеребрённая ли это медяшка.
— Ничего не стоит. Однако я должен шиллинг одному жидоненавистнику в
Лондоне и получу на шиллинг удовольствия, всучив ему вашу фальшивку.
Интересно,
что Испания в своей экономической теории не продвинулась дальше
буллионизма — жесткие квоты на вывоз серебра из колоний и запрет на
поставки его куда-либо, кроме портов Севилья и Манила, присутствовали в
ней фактически до краха самой колониальной системы в начале XIX века,
хотя на практике это вылилось в невероятную коррупцию и контрабанду
серебра (причем именно в направлении Китая). К сожалению, буллионисты не
осознали главного — если не использовать свой капитал, то кто-то
использует его за тебя. В итоге Испания не смогла получить долгосрочной
выгоды от торговли с Китаем. Несмотря на то, что именно она была
источником 90% серебра, нужного для этой торговли, все сливки в итоге
сняли голландцы, англичане, японцы и португальцы.
что Испания в своей экономической теории не продвинулась дальше
буллионизма — жесткие квоты на вывоз серебра из колоний и запрет на
поставки его куда-либо, кроме портов Севилья и Манила, присутствовали в
ней фактически до краха самой колониальной системы в начале XIX века,
хотя на практике это вылилось в невероятную коррупцию и контрабанду
серебра (причем именно в направлении Китая). К сожалению, буллионисты не
осознали главного — если не использовать свой капитал, то кто-то
использует его за тебя. В итоге Испания не смогла получить долгосрочной
выгоды от торговли с Китаем. Несмотря на то, что именно она была
источником 90% серебра, нужного для этой торговли, все сливки в итоге
сняли голландцы, англичане, японцы и португальцы.
На
смену буллионистам пришли меркантилисты, например, Томас Ман (Thomas
Mun, автор классического труда, изданного в 1664 г. «England’s Treasure
by Forraign Trade»). Они оказались не в пример адекватнее и смогли
впервые логически разделить богатство и драгоценные металлы в своей
теории торгового баланса. Ее смысл сводился к тому, что прирост денежной
массы обеспечивается не запретом на движение денег, а, наоборот,
стимулированием этого движения в правильном направлении. Проще говоря,
государство должно не запрещать торговлю, а активно торговать само, при
условии, что сальдо торгового баланса положительное, т.е. покупаем мы
дешево, а продаем дорого, с того и богатеем. Сейчас кажется странным,
что принципы, очевидные для любого коробейника чуть ли не времен
Вавилона до государственных мужей дошли только к XVII веку, но таков
путь истории. Меркантилисты сформулировали главные принципы такого
сохранения: дешево производим товары (для чего необходим стабильный рост
населения, обеспечивающий большой трудовой резерв и низкие зарплаты) и
относительно дешево продаем, завоевывая внешние рынки и получая прибыль;
перепродаем иностранные товары по завышенным ценам; импорт дорогих
товаров жестко контролируется; вывоз золота и серебра разрешен при
условии осуществления с их помощью выгодной торговли; внутренний рынок
защищен и ограничен высокими таможенными пошлинами, всячески
стимулируется собственное производство.
смену буллионистам пришли меркантилисты, например, Томас Ман (Thomas
Mun, автор классического труда, изданного в 1664 г. «England’s Treasure
by Forraign Trade»). Они оказались не в пример адекватнее и смогли
впервые логически разделить богатство и драгоценные металлы в своей
теории торгового баланса. Ее смысл сводился к тому, что прирост денежной
массы обеспечивается не запретом на движение денег, а, наоборот,
стимулированием этого движения в правильном направлении. Проще говоря,
государство должно не запрещать торговлю, а активно торговать само, при
условии, что сальдо торгового баланса положительное, т.е. покупаем мы
дешево, а продаем дорого, с того и богатеем. Сейчас кажется странным,
что принципы, очевидные для любого коробейника чуть ли не времен
Вавилона до государственных мужей дошли только к XVII веку, но таков
путь истории. Меркантилисты сформулировали главные принципы такого
сохранения: дешево производим товары (для чего необходим стабильный рост
населения, обеспечивающий большой трудовой резерв и низкие зарплаты) и
относительно дешево продаем, завоевывая внешние рынки и получая прибыль;
перепродаем иностранные товары по завышенным ценам; импорт дорогих
товаров жестко контролируется; вывоз золота и серебра разрешен при
условии осуществления с их помощью выгодной торговли; внутренний рынок
защищен и ограничен высокими таможенными пошлинами, всячески
стимулируется собственное производство.
Меркантилистские
исследования были сосредоточены на обращении товаров и денег, а не на
их производстве, не труд, а торговля для них были главным столпом
богатства. Производство они рассматривали лишь в качестве мелкого
первого шага, создающего исходные посылки для торговли, а основной навар
— это продажа, перепродажа, переперепродажа и т.д. Естественно,
рассматривали они исключительно внешнюю торговлю, так как внутренняя, по
мнению меркантилистов, не давала никакого профита государству — всего
лишь перекладывание из правого кармана в левый. В итоге они сделали
много прогрессивного для освобождения именно внутренних рынков, стараясь
всячески облегчить перемещение товаров внутри самой страны. Например,
меркантилисты ратовали за отмену внутренних пошлин (дикая по нынешним
меркам идея ставить внутренние таможни на границе регионов страны и
драть деньги в казну за перевозку товара из одного города в другой была
крайне популярна в те годы!), за стандартизацию мер и весов (опять таки,
то что в каждом областном центре может быть свой фут и фунт до XVIII в.
считалось нормой), за стандартизацию и упорядочивание монетного дела и
т.д. Внешние же рынки, по мнению меркантилистов, определялись тем, что в
XX веке назовут игрой с нулевой суммой: выгода от любой торговой
операции фиксирована и принадлежит лишь одной стороне — в сделке всегда
кто-то наваривается больше, т.е. выигрывает, а противоположная сторона,
соответственно, проигрывает.
исследования были сосредоточены на обращении товаров и денег, а не на
их производстве, не труд, а торговля для них были главным столпом
богатства. Производство они рассматривали лишь в качестве мелкого
первого шага, создающего исходные посылки для торговли, а основной навар
— это продажа, перепродажа, переперепродажа и т.д. Естественно,
рассматривали они исключительно внешнюю торговлю, так как внутренняя, по
мнению меркантилистов, не давала никакого профита государству — всего
лишь перекладывание из правого кармана в левый. В итоге они сделали
много прогрессивного для освобождения именно внутренних рынков, стараясь
всячески облегчить перемещение товаров внутри самой страны. Например,
меркантилисты ратовали за отмену внутренних пошлин (дикая по нынешним
меркам идея ставить внутренние таможни на границе регионов страны и
драть деньги в казну за перевозку товара из одного города в другой была
крайне популярна в те годы!), за стандартизацию мер и весов (опять таки,
то что в каждом областном центре может быть свой фут и фунт до XVIII в.
считалось нормой), за стандартизацию и упорядочивание монетного дела и
т.д. Внешние же рынки, по мнению меркантилистов, определялись тем, что в
XX веке назовут игрой с нулевой суммой: выгода от любой торговой
операции фиксирована и принадлежит лишь одной стороне — в сделке всегда
кто-то наваривается больше, т.е. выигрывает, а противоположная сторона,
соответственно, проигрывает.
Меркантилисты
не были настолько наивны, как их рисовали критики справа, (Адам Смит,
Adam Smith) и слева (Карл Маркс, Karl Heinrich Marx). Жан Боден (Jean
Bodin), например, создал первую теорию инфляции, осознав, что приток
золота и серебра из колоний не ведет к увеличению покупательной
способности населения, так как с ростом количества драгметаллов растут и
цены.
не были настолько наивны, как их рисовали критики справа, (Адам Смит,
Adam Smith) и слева (Карл Маркс, Karl Heinrich Marx). Жан Боден (Jean
Bodin), например, создал первую теорию инфляции, осознав, что приток
золота и серебра из колоний не ведет к увеличению покупательной
способности населения, так как с ростом количества драгметаллов растут и
цены.
Жан Боден вообще был интересной личностью и, прежде всего, юристом и философом, потому что профессии экономиста тогда не существовало. О дивных особенностях мышления той эпохи хорошо говорит тот факт, что, параллельно с изысканиями в области торговли, он, как юрист, написал в 1580 г. трактат «О демономании колдунов» (De la démonomanie des sorciers), в котором разбирал аспекты сделок с дьяволом.
Великий
Джон Локк (John Locke) был первым, кто указал на значимость скорости
обращения денег в своей статье «Some Considerations on the consequences
of the Lowering of Interest and the Raising of the Value of Money»,
написанной в 1668 году. Позднее это понимание было углублено Ричардом
Кантильоном (Richard Cantillon, банкир, демограф и экономист) в «Essai
sur la nature du commerce en général». Меркантилисты выступали за
быстрое денежное обращение и осуждали накопление денег, а так же
ратовали за отказ от устаревшей и убогой системы ростовщичества и
переход к нормальным банковским кредитам. Большая часть меркантилистов,
также, отвергала монополии на внутреннем рынке и выступала за свободную
конкуренцию, естественно, на внешние рынки это не распространялось.
Джон Локк (John Locke) был первым, кто указал на значимость скорости
обращения денег в своей статье «Some Considerations on the consequences
of the Lowering of Interest and the Raising of the Value of Money»,
написанной в 1668 году. Позднее это понимание было углублено Ричардом
Кантильоном (Richard Cantillon, банкир, демограф и экономист) в «Essai
sur la nature du commerce en général». Меркантилисты выступали за
быстрое денежное обращение и осуждали накопление денег, а так же
ратовали за отказ от устаревшей и убогой системы ростовщичества и
переход к нормальным банковским кредитам. Большая часть меркантилистов,
также, отвергала монополии на внутреннем рынке и выступала за свободную
конкуренцию, естественно, на внешние рынки это не распространялось.
Поскольку
меркантилисты ценили низкооплачиваемый труд они также были пионерами
демографических исследований и проектов репопуляции, в Англии же с их
подачи, стали открываться работные дома. Позднейшее поколение
меркантилистов, таких, как сэр Джеймс Денем-Стюарт (James
Denham-Steuart) открыли концепции спроса и предложения, а так же
издержки, надбавку и все прочие аспекты классической экономической
теории (впервые введены в программном труде Денема-Стюарта 1767 г. «An
Inquiry into the Principles of Political Oeconomy») и напрямую
интеллектуально конкурировали с Адамом Смитом и его знаменитым «An
Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations» 1776 г.
Смит, кстати, Денема-Стюарта ненавидел, ни разу ни в одном труде даже не
упомянул его имя и яростно отстаивал идеалы свободной неограниченной
торговли, как внешней, так и внутренней. Благодаря его авторитету, труды
поздних меркантилистов были стерты из памяти вплоть до недавнего
времени, когда Денема-Стюарта признали одним из отцов того, что сейчас
называется государственным регулированием экономики (так как он считал,
что умеренное вмешательство государства может устранить перекосы в
экономике быстрее, чем это сделает сам свободный рынок).
меркантилисты ценили низкооплачиваемый труд они также были пионерами
демографических исследований и проектов репопуляции, в Англии же с их
подачи, стали открываться работные дома. Позднейшее поколение
меркантилистов, таких, как сэр Джеймс Денем-Стюарт (James
Denham-Steuart) открыли концепции спроса и предложения, а так же
издержки, надбавку и все прочие аспекты классической экономической
теории (впервые введены в программном труде Денема-Стюарта 1767 г. «An
Inquiry into the Principles of Political Oeconomy») и напрямую
интеллектуально конкурировали с Адамом Смитом и его знаменитым «An
Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations» 1776 г.
Смит, кстати, Денема-Стюарта ненавидел, ни разу ни в одном труде даже не
упомянул его имя и яростно отстаивал идеалы свободной неограниченной
торговли, как внешней, так и внутренней. Благодаря его авторитету, труды
поздних меркантилистов были стерты из памяти вплоть до недавнего
времени, когда Денема-Стюарта признали одним из отцов того, что сейчас
называется государственным регулированием экономики (так как он считал,
что умеренное вмешательство государства может устранить перекосы в
экономике быстрее, чем это сделает сам свободный рынок).
Меркантилисты
стремились, среди прочего, ограничить власть старых цехов, поскольку
жесткие ограничения доступа к обучению мастерству противоречили цели
расширения ремесленного производства. На континенте Императорские
цеховые уставы 1731 года наконец позволили обучаться ремеслу и
«нечестным» людям, например потомкам ночных сторожей, городских служащих
или пастухов. Меры по ограничению власти гильдий обычно встречали
сопротивление и везде, где это было возможно, пресекались, меркантилисты
способствовали созданию первых мануфактур, не организованных по цеховой
системе. В 1751 году в Австрии была разрешена работа женщин на ткацких
станках. Нищих, поступивших в Гнаденштокхаус в Вене, заставляли
заниматься прядением. В 1765 г. Мария Терезия издала правила обучения,
благодаря которым она прославилась как основательницей системы
профессионально-технических училищ. Расселение торговцев и, особенно,
производителей часто поощрялось посредством субсидий, налоговых льгот и
льготных кредитов. Древесина из государственных лесов часто раздавалась
им бесплатно. Там, где отечественных предпринимателей не было, а
иностранных по каким-то причинам нельзя было нанять, короли и принцы
пытались расширить коммерческую деятельность, основывая государственные
фабрики. В этот же период под патронажем меркантилистов начинается
массовое строительство дорог и каналов — первые глобальные логистические
проекты Европы после римлян (например, канал Фридриха Вильгельма,
построенный с 1662 по 1669 г, соединил Эльбу с Одером).
стремились, среди прочего, ограничить власть старых цехов, поскольку
жесткие ограничения доступа к обучению мастерству противоречили цели
расширения ремесленного производства. На континенте Императорские
цеховые уставы 1731 года наконец позволили обучаться ремеслу и
«нечестным» людям, например потомкам ночных сторожей, городских служащих
или пастухов. Меры по ограничению власти гильдий обычно встречали
сопротивление и везде, где это было возможно, пресекались, меркантилисты
способствовали созданию первых мануфактур, не организованных по цеховой
системе. В 1751 году в Австрии была разрешена работа женщин на ткацких
станках. Нищих, поступивших в Гнаденштокхаус в Вене, заставляли
заниматься прядением. В 1765 г. Мария Терезия издала правила обучения,
благодаря которым она прославилась как основательницей системы
профессионально-технических училищ. Расселение торговцев и, особенно,
производителей часто поощрялось посредством субсидий, налоговых льгот и
льготных кредитов. Древесина из государственных лесов часто раздавалась
им бесплатно. Там, где отечественных предпринимателей не было, а
иностранных по каким-то причинам нельзя было нанять, короли и принцы
пытались расширить коммерческую деятельность, основывая государственные
фабрики. В этот же период под патронажем меркантилистов начинается
массовое строительство дорог и каналов — первые глобальные логистические
проекты Европы после римлян (например, канал Фридриха Вильгельма,
построенный с 1662 по 1669 г, соединил Эльбу с Одером).
Манила была настоящим магнитом для серебряных монет со всей Латинской Америки, здесь можно было найти деньги Мексики, Боливии, Перу — такие, как эти 8 перуанских реалов 1827 г. проштампованные надписью MANILA 1828. Перу в те годы уже была республикой и использование этих денег в нетронутом виде кажалось испанцам омерзительным, однако, операция по перечеканке фактически провалилась из-за неисправных прессов Манильского монетного двора. Перечекан вышел довольно слабым, даже герб республики до конца не сбился, в результате уже в 1830 перечеканку прекратили, а с 1832 г. стали набивать только маленькую контрмарку. Монета довольно редкая, продана за $1300.
Меркантилизм
яростно критиковался весь конец XVIII и XIX век и только новейшие
исследования забытых имен, произведенные в последние 50 лет показали,
что борьба классических экономистов против меркантилизма велась, на
самом деле, против соломенного чучела. Начиная с Адама Смита они сами
выдумали себе образ узколобого фанатика ограничения священной свободы
торговли и разносили его в пух и прах, но, например, исследования,
проведенные в 2012 г. в Немецком историческом институте в Париже
показали, что многие рекомендации меркантилистов на самом деле были не
догмами, а ситуативными рекомендациями, точно так же подстраивающимися к
рыночным реалиям того времени.
яростно критиковался весь конец XVIII и XIX век и только новейшие
исследования забытых имен, произведенные в последние 50 лет показали,
что борьба классических экономистов против меркантилизма велась, на
самом деле, против соломенного чучела. Начиная с Адама Смита они сами
выдумали себе образ узколобого фанатика ограничения священной свободы
торговли и разносили его в пух и прах, но, например, исследования,
проведенные в 2012 г. в Немецком историческом институте в Париже
показали, что многие рекомендации меркантилистов на самом деле были не
догмами, а ситуативными рекомендациями, точно так же подстраивающимися к
рыночным реалиям того времени.
При
этом рекомендации порой были убийственно точны и смертельны для
конкурентов. Например, типичным меркантилистским торговым соглашением
был договор лорда Мэтуена заключённый в разгар Войны за испанское
наследство двумя давними союзниками — Англией и Португалией в 1703 г. По
нему Англия получала право ввозить беспошлинно в Португалию свои
шерстяные изделия, что ранее не позволялось никаким государствам, в
обмен на это Португалия получала такое же эксклюзивное право ввозить в
Англию свои вина на льготных условиях (скидка пошлины на 1/3 по
сравнению с бургундскими винами). Результатом стало то, что портвейн в
короткие сроки вытеснил на английском столе французские вина, да так,
что сейчас считается практически национальным английским напитком
(собственно, и возник сам портвейн из-за того что вино после длительной
транспортировки морем превращались в несъедобный продукт, в результате
была принята технология крепления с помощью бренди сладкого
недоброженного вина). При этом идея договора возникла у англичан, в свою
очередь, в ответ на меркантилистские запреты Кольбера на ввоз
французских вин во враждебную Англию. Для Португалии же честь поставлять
портвейн на стол английских монархов обернулась полным крахом шерстяной
промышленности и вообще, предоставленные Англии преимущества позволили
ей в короткий срок овладеть почти всей торговлей Португалии (уже к 1775
году торговля Англии с Лиссабоном в 2,5 раза превышала торговлю с этим
портом всех других стран, вместе взятых).
этом рекомендации порой были убийственно точны и смертельны для
конкурентов. Например, типичным меркантилистским торговым соглашением
был договор лорда Мэтуена заключённый в разгар Войны за испанское
наследство двумя давними союзниками — Англией и Португалией в 1703 г. По
нему Англия получала право ввозить беспошлинно в Португалию свои
шерстяные изделия, что ранее не позволялось никаким государствам, в
обмен на это Португалия получала такое же эксклюзивное право ввозить в
Англию свои вина на льготных условиях (скидка пошлины на 1/3 по
сравнению с бургундскими винами). Результатом стало то, что портвейн в
короткие сроки вытеснил на английском столе французские вина, да так,
что сейчас считается практически национальным английским напитком
(собственно, и возник сам портвейн из-за того что вино после длительной
транспортировки морем превращались в несъедобный продукт, в результате
была принята технология крепления с помощью бренди сладкого
недоброженного вина). При этом идея договора возникла у англичан, в свою
очередь, в ответ на меркантилистские запреты Кольбера на ввоз
французских вин во враждебную Англию. Для Португалии же честь поставлять
портвейн на стол английских монархов обернулась полным крахом шерстяной
промышленности и вообще, предоставленные Англии преимущества позволили
ей в короткий срок овладеть почти всей торговлей Португалии (уже к 1775
году торговля Англии с Лиссабоном в 2,5 раза превышала торговлю с этим
портом всех других стран, вместе взятых).
В
результате Португалия оказалась в экономической и политической
зависимости от Англии на следующие 200 с лишним лет, при этом она
пыталась навязать политику, аналогичную британской колониальной, своим
территориям в Латинской Америке. Еще в 1571 г. был принят закон по
которому лишь португальские корабли могли торговать с Бразилией. Однако,
португальский флот был слишком слаб, чтобы обеспечить соблюдение
запрета и в XVI веке 66% торговли с Бразилией фактически вели
голландские каперы. Более 2/3 бразильского сахара уходило не в
метрополию, а перепродавалось на амстердамских оптовых рынках. В
следующем веке место голландцев заняли англичане. В 1785 году Португалия
вообще запретила бразильцам заниматься любыми видами промышленности,
кроме шитья рабской одежды и мешков для кофе, однако, благодаря
Мэтуенскому договору, выгоду снова получила не португальская, а
английская промышленность.
результате Португалия оказалась в экономической и политической
зависимости от Англии на следующие 200 с лишним лет, при этом она
пыталась навязать политику, аналогичную британской колониальной, своим
территориям в Латинской Америке. Еще в 1571 г. был принят закон по
которому лишь португальские корабли могли торговать с Бразилией. Однако,
португальский флот был слишком слаб, чтобы обеспечить соблюдение
запрета и в XVI веке 66% торговли с Бразилией фактически вели
голландские каперы. Более 2/3 бразильского сахара уходило не в
метрополию, а перепродавалось на амстердамских оптовых рынках. В
следующем веке место голландцев заняли англичане. В 1785 году Португалия
вообще запретила бразильцам заниматься любыми видами промышленности,
кроме шитья рабской одежды и мешков для кофе, однако, благодаря
Мэтуенскому договору, выгоду снова получила не португальская, а
английская промышленность.
20.000 реалов короля Жуана V Великодушного, отчеканенные в Бразилии в 1725 г. явно говорят нам о невероятном богатсве колоний, по сравнению с метрополиями Пиринейского полуострова. Это одна из самых крупных золотых монет в истории, предназначенных для регулярного обращения, отчеканенная в провинции Вила-Рика (штат Мату-Гросу) и единственная, отошедшая от португальской двадцатиричной системы счисления (по которой самая крупная монеты имела номинал 12.800 реалов). 53.78 гр, 37.8 мм, продана за $8500.
Естественно,
плантаторы Латинской Америки и так и так получали сверхприбыли, по
меркам XVIII в. сравнимые с доходами современных транснациональных
корпораций. Несмотря на устойчивый (и всячески культивируемый) миф о
североамериканской торговле рабами лишь 5% африканцев попадало на
плантации Юга США. 95% рабов предназначалось для колоссальных латифундий
Карибского бассейна и Латинской Америки (см, например, книгу профессора
из Ганы Джона Азума The Legacy of Arab-Islam in Africa: A Quest for
Inter-religious Dialogue, John Alembillah Azumah, Oxford Press 2001).
Неудивительно, что, когда в начале XIX в. латиноамериканские колонии
отстояли свою независимость, то почти сразу же они скатились в
бесконечную гражданскую войну как между собой, так и между
могущественными и богатыми лендлордами, творившими на своих землях какой
угодно беспредел. Показательный пример — первому диктатору Парагвая
Хосе де Франсии (Dr. José Gaspar Rodríguez de Francia) лично
принадлежало 98% всех сельскохозяйственных земель страны, а правил он
весьма специфически: запретил не только въезд и выезд из государства, но
и любое перемещение по нему без специального пропуска, запретил
церковь, газеты, почту (!) и высшее образование, а так же провоз любых
товаров через границу в любом направлении. El Supremo Dictador (также
называемый просто Вождем) контролировал единолично каждый аспект жизни
каждого человека в стране, вплоть до того, что сам проводил все свадьбы и
определял — сколько и какой продукции должна произвести каждая рабская
фабрика и кому и по какой цене ее продать. Таким образом он развлекался,
играя в живую Civilization пополам с SimCity, до самой смерти в течении
26 лет.
плантаторы Латинской Америки и так и так получали сверхприбыли, по
меркам XVIII в. сравнимые с доходами современных транснациональных
корпораций. Несмотря на устойчивый (и всячески культивируемый) миф о
североамериканской торговле рабами лишь 5% африканцев попадало на
плантации Юга США. 95% рабов предназначалось для колоссальных латифундий
Карибского бассейна и Латинской Америки (см, например, книгу профессора
из Ганы Джона Азума The Legacy of Arab-Islam in Africa: A Quest for
Inter-religious Dialogue, John Alembillah Azumah, Oxford Press 2001).
Неудивительно, что, когда в начале XIX в. латиноамериканские колонии
отстояли свою независимость, то почти сразу же они скатились в
бесконечную гражданскую войну как между собой, так и между
могущественными и богатыми лендлордами, творившими на своих землях какой
угодно беспредел. Показательный пример — первому диктатору Парагвая
Хосе де Франсии (Dr. José Gaspar Rodríguez de Francia) лично
принадлежало 98% всех сельскохозяйственных земель страны, а правил он
весьма специфически: запретил не только въезд и выезд из государства, но
и любое перемещение по нему без специального пропуска, запретил
церковь, газеты, почту (!) и высшее образование, а так же провоз любых
товаров через границу в любом направлении. El Supremo Dictador (также
называемый просто Вождем) контролировал единолично каждый аспект жизни
каждого человека в стране, вплоть до того, что сам проводил все свадьбы и
определял — сколько и какой продукции должна произвести каждая рабская
фабрика и кому и по какой цене ее продать. Таким образом он развлекался,
играя в живую Civilization пополам с SimCity, до самой смерти в течении
26 лет.
Вообще
говоря, меркантилисты не одобряли развитие колоний, так как, во-первых,
в них происходил отток населения из метрополии, и, во-вторых, рано или
поздно колониям надоедало выполнять роль экономического придатка и
поставлять на родину одно лишь необработанное сырье (да и то по
грабительским тарифам) и они начинали стремиться развивать местное
производство, включаясь в экономическую игру против метрополии, как
независимые агенты. Собственно, американская революция и была
спровоцирована жесткими попытками Англии ограничить экономическую
самостоятельность Тринадцати колоний. Во-первых, им было запрещено
производить практически любые промышленные товары (в том числе для
внутреннего пользования, даже метизы, хотя на практике настолько
дурацкие запреты, естественно, никто и не думал выполнять) и запрещено
самостоятельно вести внешнюю торговлю с кем угодно — сырье должно было
отправляться только в Англию и оттуда же должны были поступать любые
товары народного потребления, от гвоздей до рома. Естественно, все это
еще и облагалось налогами, при этом к 1775 году на долю Пенсильвании,
Мэриленда и Нью-Джерси приходилось 15% мирового производства,
отцы-основатели были богаче многих лордов и, очевидно, хотели еще больше
денег. Что могло пойти не так в этой схеме?
говоря, меркантилисты не одобряли развитие колоний, так как, во-первых,
в них происходил отток населения из метрополии, и, во-вторых, рано или
поздно колониям надоедало выполнять роль экономического придатка и
поставлять на родину одно лишь необработанное сырье (да и то по
грабительским тарифам) и они начинали стремиться развивать местное
производство, включаясь в экономическую игру против метрополии, как
независимые агенты. Собственно, американская революция и была
спровоцирована жесткими попытками Англии ограничить экономическую
самостоятельность Тринадцати колоний. Во-первых, им было запрещено
производить практически любые промышленные товары (в том числе для
внутреннего пользования, даже метизы, хотя на практике настолько
дурацкие запреты, естественно, никто и не думал выполнять) и запрещено
самостоятельно вести внешнюю торговлю с кем угодно — сырье должно было
отправляться только в Англию и оттуда же должны были поступать любые
товары народного потребления, от гвоздей до рома. Естественно, все это
еще и облагалось налогами, при этом к 1775 году на долю Пенсильвании,
Мэриленда и Нью-Джерси приходилось 15% мирового производства,
отцы-основатели были богаче многих лордов и, очевидно, хотели еще больше
денег. Что могло пойти не так в этой схеме?
История США знает немало невообразимо дорогих монет, особенно, отчеканенных в XVII — XVIII вв. Американские нумизматы — люди страстные и чудовищно богатые, в результате за их раритеты на аукционах разгораются непредставимые побоища. На фото — не нуждающийся в представлении дублон нью-йоркского ювелира Ефраима Брашера, отчеканенный им по собственному дизайну и собственному почину в 1787 г. в количестве менее 10 экземпляров. Номинальная стоимость дублона его работы — 8 эскудо или 16 серебряных испанских долларов. Корректнее назвать его «дублоном восьмушки» (doubloon of eight), так как обычный дублон имел номинал в $4. В настоящее время известны три разновидности дублона. Два в т.н. нью-йоркском стиле отличающиеся расположением знака EB сбоку от орла или на его груди и один — в т.н. стиле Лимы (сверху нью-йоркские, снизу — Лимы). За последние годы цена их неоднократно пробивала все мыслимые пределы, скакнув от $625,000 в 1981 г. до умопомрачительных $9,36 миллионов в 2021 г.
Несмотря на такой провал с Америкой, Британия додумалась до меркантилизма раньше всех и смогла извлечь из него максимум выгоды. Уже при Елизавете I она начала развивать внешнюю торговлю посредством создания и государственной поддержки таких торговых компаний, как Московская (1554 г.), Левантская (1581 г.) и Британская Ост-Индийская (1600 г.). В то же время внешняя торговля с самой Англией была сильно затруднена. В 1598 году был закрыт Штальхоф — филиал ганзейских купцов в Лондоне. Чтобы дать возможность рынку капитала стать независимым в 1571 году была открыта первая фондовая биржа в Лондоне. В 1620 г. Яков I созвал конференцию экспертов, на которой, среди прочих, выступал отец меркантилизма Томас Ман. Основной спор разгорелся по поводу того, кого поддержать — традиционных лендлордов (с их идеями закрепощения крестьян) или же новых буржуа, с их идеями о перекачке рабочих рук из села в города на заводы. Парламент поддержал буржуа, король — лендлордов и старую аристократию. Правда Яков не успел поучаствовать в заварушке и скончался, а вот его преемник Карл I захотел построить английский абсолютизм по образцу французского, но англичане терпеть это не стали. Парламент арестовал короля и укоротил его на голову за измену стране во имя личной власти. Меркантилисты победили и, первым делом, приняли Навигационный акт 1651 г., запретивший импорт в Англию иначе, чем на английских кораблях. Закон о бедных 1662 г. сделал работу обязательной. Гильдии и цеха были разгромлены, с 1672 г. для обучения рабочих на мануфактурах стали нанимать голландских протестантов. В войнах 1652–1674 г. была устранена голландская конкуренция, а затем (в войнах с 1688 по 1763 г.) и французская. Меркантилизм сформировал ландшафт во многих регионах Великобритании посредством строительства судоходных каналов, осушения болот и подобных проектов.
Гражданская война в Англии привела к появлению огромного количества осадных монет, многие из которых чрезвычайно ценные. 1648 г., шиллинг замка Понтефракт, осажденного сторонниками Кромвеля. Продан за 7500 фунтов стерлингов.
Сам Кромвелль тоже оставил после себя несколько нумизматических раритетов. Самый ценный из них — образец золотой монеты в 50 шиллингов 1656 г. работы медальера Томаса Саймона (Thomas Simon). Кромвелль введ новую стандартную монету — броуд (broad), номиналом в 20 шиллингов (9 гр. золота, 30 мм), но чеканилась она всего один год и сейчас стоит в районе 6–8 тыс. долларов. Тогда же было изготовлено ограниченное число донативных монет в 2,5 броуда из которых сохранилось по разным оценкам от 11 до 20 экземпляров. В настоящее время они представляют собой одни из самых больших раритетов среди английских монет. Та что на фото была продана в 2004 г. за 64 тыс. долларов и перепродана за колоссальные 667 тыс. долларов в 2021 г.
При
соотношении курса серебра в Азии и Европе, меркантилизм предсказывает,
что золото должно было утекать из Китая, где оно было недооценено по
сравнению с остальным миром, в обмен на японское и западное серебро,
которое в Китае было относительно переоценено по сравнению с остальным
миром. Именно это и происходило с середины XV до середины XVII вв.
Согласно логике меркантилистов торговый дисбаланс с Азией
уравновешивался перемещением туда серебра — серебро выступало здесь
именно как товар, а не как деньги. Метаморфоза Китая от системы бумажных
денег XI-XIII вв. к экономике, основанной на серебре, имела решающее
значение. Чрезмерная эмиссия бумажных денег в Китае снизила ценность
этого фидуциарного средства практически до нуля уже к середине XV в.
Повседневная торговля в стране, размером и населением с Китай (как-никак
25% жителей планеты на то время!) требовала средства обмена, чтобы
заменить бесполезные бумажные деньги, и серебро стало таковой заменой.
соотношении курса серебра в Азии и Европе, меркантилизм предсказывает,
что золото должно было утекать из Китая, где оно было недооценено по
сравнению с остальным миром, в обмен на японское и западное серебро,
которое в Китае было относительно переоценено по сравнению с остальным
миром. Именно это и происходило с середины XV до середины XVII вв.
Согласно логике меркантилистов торговый дисбаланс с Азией
уравновешивался перемещением туда серебра — серебро выступало здесь
именно как товар, а не как деньги. Метаморфоза Китая от системы бумажных
денег XI-XIII вв. к экономике, основанной на серебре, имела решающее
значение. Чрезмерная эмиссия бумажных денег в Китае снизила ценность
этого фидуциарного средства практически до нуля уже к середине XV в.
Повседневная торговля в стране, размером и населением с Китай (как-никак
25% жителей планеты на то время!) требовала средства обмена, чтобы
заменить бесполезные бумажные деньги, и серебро стало таковой заменой.
Золото
было слишком ценным для большинства обычных сделок, но как серебро в
итоге вытеснило медь? В работе Geiss, J. P. 1979. Peking under the Ming,
1368–1644. Ph.D. diss., Princeton University приводится этот механизм:
было слишком ценным для большинства обычных сделок, но как серебро в
итоге вытеснило медь? В работе Geiss, J. P. 1979. Peking under the Ming,
1368–1644. Ph.D. diss., Princeton University приводится этот механизм:
Ценность монеты заключалась в металле, а не в монетном дворе. В этом отношении медные монеты почти не отличались от серебряных; каждый ценился как кусок драгоценного металла. Серебро при необходимости можно было проверить на чистоту, а медные монеты — нет. Проба медной монеты влекла за собой ее уничтожение. Единственным способом определить содержание меди было переплавку монеты, а это противоречило бы цели чеканки денег. Но поскольку в обращении находились монеты разного веса и содержания металла, установление цены на медные монеты стало непростым делом. Торговец рисом должен был указать, какую медную монету он имеет в виду, каждая из которых имела разную рыночную стоимость, а цена риса торговца зависела от типа монеты, предлагаемой в качестве оплаты. Насколько проще было установить цену в серебре, и именно это и произошло. Серебро стало предпочтительным средством оценки и обмена.
Постепенное
завоевание китайской экономики серебром может показаться некоторым на
первый взгляд относительно безобидным (просто еще одна деталь в
региональных исследованиях), но это развитие фундаментально изменило
направление международной торговли и повлияло на структуру власти среди
стран по всему миру.
завоевание китайской экономики серебром может показаться некоторым на
первый взгляд относительно безобидным (просто еще одна деталь в
региональных исследованиях), но это развитие фундаментально изменило
направление международной торговли и повлияло на структуру власти среди
стран по всему миру.
Что
интересно, поначалу Мин неоднократно пыталась задержать проникновение
серебра в прибрежные центры торговли, однако, местные органы власти сами
начали указывать, что налоги должны платиться серебром. Постепенно Мин
отказалась от сопротивления серебру и после 1570-х ввело уже упомянутый
единый серебряный налог. Учитывая, что к XVII веку в Китае проживало,
возможно, четверть населения Земли, а городские центры насчитывали до 1
миллиона жителей (в пять-семь раз больше, чем в крупнейших городах
Западной Европы), такая серебризация Китая неизбежно имела глобальные
последствия. От шахт в Андах до улиц Китая колоссальная прибыль вращала
жернова этой торговли, как полноводная река — мельничные. Европейские
посредники получали огромную прибыль от межазиатских торговых связей, но
по-настоящему крупными спекулянтами в серебряной саге были те субъекты,
которые контролировали центры его производства и распределения:
имперская Испания и сёгунат Токугава. И наоборот, по иронии судьбы,
торговля серебром косвенно способствовала свержению династии Мин.
интересно, поначалу Мин неоднократно пыталась задержать проникновение
серебра в прибрежные центры торговли, однако, местные органы власти сами
начали указывать, что налоги должны платиться серебром. Постепенно Мин
отказалась от сопротивления серебру и после 1570-х ввело уже упомянутый
единый серебряный налог. Учитывая, что к XVII веку в Китае проживало,
возможно, четверть населения Земли, а городские центры насчитывали до 1
миллиона жителей (в пять-семь раз больше, чем в крупнейших городах
Западной Европы), такая серебризация Китая неизбежно имела глобальные
последствия. От шахт в Андах до улиц Китая колоссальная прибыль вращала
жернова этой торговли, как полноводная река — мельничные. Европейские
посредники получали огромную прибыль от межазиатских торговых связей, но
по-настоящему крупными спекулянтами в серебряной саге были те субъекты,
которые контролировали центры его производства и распределения:
имперская Испания и сёгунат Токугава. И наоборот, по иронии судьбы,
торговля серебром косвенно способствовала свержению династии Мин.
С
1545 г. по 1600 г. население Потоси в Боливии выросло от нуля до 160
тыс. человек, что равно Парижу или Лондону на то же время. Эквивалент
такого роста в наши дни, как если бы население Мехико в 20 миллионов
человек вдруг решило перебраться на какой-нибудь Шпицберген. Рудник
Серро-Рико в Потоси выдал 60% всего мирового запаса серебра, что, в
сочетании с лавинообразным ростом потребности в нем Китая, достигшего
максимума с введением «закона о едином кнуте» к концу XVI в. привело,
вероятно, к самому впечатляющему буму горнодобывающей промышленности в
истории человечества.
1545 г. по 1600 г. население Потоси в Боливии выросло от нуля до 160
тыс. человек, что равно Парижу или Лондону на то же время. Эквивалент
такого роста в наши дни, как если бы население Мехико в 20 миллионов
человек вдруг решило перебраться на какой-нибудь Шпицберген. Рудник
Серро-Рико в Потоси выдал 60% всего мирового запаса серебра, что, в
сочетании с лавинообразным ростом потребности в нем Китая, достигшего
максимума с введением «закона о едином кнуте» к концу XVI в. привело,
вероятно, к самому впечатляющему буму горнодобывающей промышленности в
истории человечества.
К
середине XVI в. Испания была небольшой страной с населением около 7,5
миллионов человек, что составляло примерно половину населения Франции.
При этом она была и очень молодой — Испания, как государство, возникло
всего лишь в 1492 г., после того, как пало последнее владение мусульман
на Пиренейском полуострове, Гранадский эмират. В том же символическом
году Колумб отплыл на поиски золота Индии и лишь незадолго до этого, в
1469 г. брак Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской привел к
союзу двух испанских королевств, причем их бюрократический аппарат
окончательно слился в единое государство чуть ли не через сотню лет.
Практически сразу же, в 1496 г. молодая империя ввязалась в кошмарные
Итальянские войны, продолжавшиеся 55 лет и потребовавшие огромных
расходов. Испания XVI в. вовсе не была сверхдержавой. Да, формально она
контролировала территории от Баната и Трансильвании, до Нидерландов и
Боливии и на ее долю приходилась максимальная выработка драгоценных
металлов за всю письменную историю человечества. Однако, сама метрополия
была лоскутным одеялом кое-как слепленных мелких графств и королевств с
необразованным и убогим населением из нищих крестьян, для которых
соседняя деревня другого королевства была столь же чуждой, как Россия
или Дания. Промышленности в Испании практически не существовало, все,
что в ней делалось знаменитого — от толедской стали до хереса,
производилось исключительно кустарными методами. Вишенкой на торте стала
легендарная фанатичная религиозность испанских правителей, доходящая до
смешного (Изабелла Кастильская, воспитанница инквизитора Торквемады,
три года не мылась и не меняла одежду, пока не пала мусульманская
Гранада) и страшного (один Торквемада сжег около 10 тыс. человек, при
подавлении восстания морисков Филипп II вырезал не менее 50 тысяч и это
лишь пара примеров). Естественно, все это не добавляло государству силы,
единства и прогресса. Несмотря на владения величайшими рудниками
планеты экономика Испании XVI в. не сильно отличалась по структуре и ВВП
от европейского захолустья Польши.
середине XVI в. Испания была небольшой страной с населением около 7,5
миллионов человек, что составляло примерно половину населения Франции.
При этом она была и очень молодой — Испания, как государство, возникло
всего лишь в 1492 г., после того, как пало последнее владение мусульман
на Пиренейском полуострове, Гранадский эмират. В том же символическом
году Колумб отплыл на поиски золота Индии и лишь незадолго до этого, в
1469 г. брак Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской привел к
союзу двух испанских королевств, причем их бюрократический аппарат
окончательно слился в единое государство чуть ли не через сотню лет.
Практически сразу же, в 1496 г. молодая империя ввязалась в кошмарные
Итальянские войны, продолжавшиеся 55 лет и потребовавшие огромных
расходов. Испания XVI в. вовсе не была сверхдержавой. Да, формально она
контролировала территории от Баната и Трансильвании, до Нидерландов и
Боливии и на ее долю приходилась максимальная выработка драгоценных
металлов за всю письменную историю человечества. Однако, сама метрополия
была лоскутным одеялом кое-как слепленных мелких графств и королевств с
необразованным и убогим населением из нищих крестьян, для которых
соседняя деревня другого королевства была столь же чуждой, как Россия
или Дания. Промышленности в Испании практически не существовало, все,
что в ней делалось знаменитого — от толедской стали до хереса,
производилось исключительно кустарными методами. Вишенкой на торте стала
легендарная фанатичная религиозность испанских правителей, доходящая до
смешного (Изабелла Кастильская, воспитанница инквизитора Торквемады,
три года не мылась и не меняла одежду, пока не пала мусульманская
Гранада) и страшного (один Торквемада сжег около 10 тыс. человек, при
подавлении восстания морисков Филипп II вырезал не менее 50 тысяч и это
лишь пара примеров). Естественно, все это не добавляло государству силы,
единства и прогресса. Несмотря на владения величайшими рудниками
планеты экономика Испании XVI в. не сильно отличалась по структуре и ВВП
от европейского захолустья Польши.
Испания ко временам Филлипа III преисполнилась настолько, что в 1609, 1614, 1617 и 1618 г. было отчеканено ограниченное количество невероятных монет в 100 эскудо. На фото — копия, позволяющая оценить невероятный размер этого сокровища — диаметр 71 мм, толщина полсантиметра, масса — 340 гр. золота 917 пробы. В 1623 г. Филипп IV повторил подвиг, повелев отчеканить еще несколько таких монстров для подарков иностранным послам и государям. Одна из таких монет была продана в 2009 г. на испанском аукционе Aureo & Calicó за 800 тыс. евро. В настоящее время ее цена, скорее всего, составит 1 -1.5 млн. евро.
Интересно,
однако, что за величайшими событиями в европейской политике этого
времени стоял, по сути, Китай. Если бы не невероятные сверхприбыли от
азиатской торговли серебром такое государство, как Испания, никогда бы
не смогло финансировать на протяжении жизни трех поколений одновременные
войны против османов в Средиземноморье (испанская крепость Шпаньола
возвышается даже над черногорским городом Херцег-Нови), протестантской
Англии и Голландии в Европе, устроить резню за Италию с французами,
бороться против них же в Азии и Новом Свете и геноцидировать коренные
народы Филиппин. Однако, даже гигантский Китай не мог поддерживать
Испанию и ее безумные религиозные и политические амбиции бесконечно. По
мере того как на материковой части Азии накапливались десятки тысяч тонн
серебра, его стоимость там постепенно падала (как это уже произошло на
Западе и в Японии) до уровня себестоимости производства. В конечном
итоге импорт насытил даже бездонный рынок Китая. Примерно в 1635 году
для покупки унции золота в Китае требовалось 13 унций серебра, тогда как
полвека назад требовалось 6 унций. Настоящая инфляция, связанная с
серебром, произошла не в Европе, а на другом конце Земли — в Китае.
Удивительно, но это показало, что даже драгоценный металл можно, если
очень постараться, обесценить чуть ли не как бумажные деньги. Китай внес
огромный вклад в продолжительность существования Испанской империи, но
даже его огромный спрос на серебро не смог предотвратить сокращение
прибылей от рудников и, следовательно, упадок Испании. Именно с этим
связаны испанские банкротства XVI-XVII веков. Снижение стоимости серебра
настолько сильно повлияло на корону, что процентные выплаты только по
государственному долгу Кастилии (эквивалент по меньшей мере
десятилетнего дохода) к 1623 году превысили общие поступления от короны.
Испания исчезла как серьезная западная держава, поскольку ее серебряная
опора разрушилась. Тот факт, что она была обязана своим финансовым
фундаментом далекому Китаю эпохи династии Мин, является убедительным
напоминанием о том, что многое из того, что в Новое время понятие
локальной истории окончательно потеряло смысл. Мир впервые стал
глобальным.
однако, что за величайшими событиями в европейской политике этого
времени стоял, по сути, Китай. Если бы не невероятные сверхприбыли от
азиатской торговли серебром такое государство, как Испания, никогда бы
не смогло финансировать на протяжении жизни трех поколений одновременные
войны против османов в Средиземноморье (испанская крепость Шпаньола
возвышается даже над черногорским городом Херцег-Нови), протестантской
Англии и Голландии в Европе, устроить резню за Италию с французами,
бороться против них же в Азии и Новом Свете и геноцидировать коренные
народы Филиппин. Однако, даже гигантский Китай не мог поддерживать
Испанию и ее безумные религиозные и политические амбиции бесконечно. По
мере того как на материковой части Азии накапливались десятки тысяч тонн
серебра, его стоимость там постепенно падала (как это уже произошло на
Западе и в Японии) до уровня себестоимости производства. В конечном
итоге импорт насытил даже бездонный рынок Китая. Примерно в 1635 году
для покупки унции золота в Китае требовалось 13 унций серебра, тогда как
полвека назад требовалось 6 унций. Настоящая инфляция, связанная с
серебром, произошла не в Европе, а на другом конце Земли — в Китае.
Удивительно, но это показало, что даже драгоценный металл можно, если
очень постараться, обесценить чуть ли не как бумажные деньги. Китай внес
огромный вклад в продолжительность существования Испанской империи, но
даже его огромный спрос на серебро не смог предотвратить сокращение
прибылей от рудников и, следовательно, упадок Испании. Именно с этим
связаны испанские банкротства XVI-XVII веков. Снижение стоимости серебра
настолько сильно повлияло на корону, что процентные выплаты только по
государственному долгу Кастилии (эквивалент по меньшей мере
десятилетнего дохода) к 1623 году превысили общие поступления от короны.
Испания исчезла как серьезная западная держава, поскольку ее серебряная
опора разрушилась. Тот факт, что она была обязана своим финансовым
фундаментом далекому Китаю эпохи династии Мин, является убедительным
напоминанием о том, что многое из того, что в Новое время понятие
локальной истории окончательно потеряло смысл. Мир впервые стал
глобальным.
Законы
спроса и предложения действуют на всех континентах. Вторым, после
Испании, крупнейшим поставщиком серебра на китайский рынок была Япония,
которая не только перепродавала европейское серебро, но и добавляла
свое, до 200 тонн в год. Ее рудники были вторыми в мире по добыче, на
долю Японии приходилось около 30% мирового производства в XVI в. и,
возможно, 16% в XVII в., не случайно перевалочный пункт Нагасаки был
основан практически в то же время, что и Манила. Клан Токугава смог
захватить контроль над японскими серебряными рудниками и на торговле с
Мин наварил столько денег, что это позволило ему прекратить смуту
периода Сэнгоку и объединить Японию под властью Сёгуната на следующие
250 лет (причем сил хватило еще и на Имчжинскую войну с Кореей, хоть и
неудачную, и на завоевание вассалами Токугава, Симадзу Окинавы и
королевства Рюкю).
спроса и предложения действуют на всех континентах. Вторым, после
Испании, крупнейшим поставщиком серебра на китайский рынок была Япония,
которая не только перепродавала европейское серебро, но и добавляла
свое, до 200 тонн в год. Ее рудники были вторыми в мире по добыче, на
долю Японии приходилось около 30% мирового производства в XVI в. и,
возможно, 16% в XVII в., не случайно перевалочный пункт Нагасаки был
основан практически в то же время, что и Манила. Клан Токугава смог
захватить контроль над японскими серебряными рудниками и на торговле с
Мин наварил столько денег, что это позволило ему прекратить смуту
периода Сэнгоку и объединить Японию под властью Сёгуната на следующие
250 лет (причем сил хватило еще и на Имчжинскую войну с Кореей, хоть и
неудачную, и на завоевание вассалами Токугава, Симадзу Окинавы и
королевства Рюкю).
1765 г., стандартный монетообразный японский серебряный слиток 五匁銀 весом 5 цяней (18.75 гр.), продан за $1242
Именно прибыль от серебряных рудников финансировала поражение сотен конкурирующих даймё, сделав возможным консолидацию Японии. Сёгун был вынужден стать бизнесменом, создав японскую рыночную экономику с азиатскими корнями. В отличие от Испании, Токугава вложил значительные средства в сельскохозяйственную и городскую инфраструктуру. С помощью прибылей от своих серебряных рудников Япония установила капитализм в Азии примерно в то же время, когда он укоренялся в северо-западной Европе. Японский вид капитализма развивался независимо от событий в Европе и почти одновременно с ними. Насколько японская система была эффективна поможет понять простой факт. В XIX в. произошло открытие азиатских рынков для всех видов товарно-денежных отношений с западным миром. Через несколько десятилетий после этого, в начале XX века Китай превратился в полуразложившийся труп державы, рухнувший в 1911 году, а Япония в 1905 г. поставила на колени Российскую империю, считавшуюся серьезным противником даже по меркам Европы.