Экстра. Матиас — В тени празднования победы.

***

После защиты основания герцогства сразу же состоялось празднование победы в соответствии с желанием госпожи Розмайн, которая хотела отблагодарить рыцарей Дункельфельгера. Одни благодарили рыцарей Дункельфельгера за помощь, другие задавали вопросы о сражениях в Аренсбахе и Герлахе, третьи рассказывали об обороне Эренфеста…

Среди радостной болтовни, которая звучала вокруг, были слышны разговоры о моём отце, ставшем врагом.

— Как господин Граозам смог выжить после чистки?

— Более того, я слышал, у него было несколько двойников. Разве не может быть так, что некоторые из них всё ещё где-то рядом? Как его сын, господин Матиас, смог избежать наказания? Может быть, он их прячет?..

Я чувствую на себе колючие взгляды и слова, которые раз за разом бросают в мою сторону. Они умело выбирают момент, когда госпожи Розмайн нет рядом, и начинают сплетничать у меня за спиной так, чтобы я это слышал.

«И при всём этом, я должен сохранять спокойное выражение лица».

Я не знаю, стоит ли мне смеяться вместе со всеми и критиковать отца и семью за то, что они помогали госпоже Георгине, или мне возмутиться в ответ на их обвинения, что я был с отцом заодно.

— Матиас.

Пока я раздумывал, насколько это невыносимо, Корнелиус легонько похлопал меня по плечу. Он жестом предложил выйти на улицу. Когда я перевёл взгляд на стол, за которым сидели госпожа Розмайн и ауб, проверить, хорошо ли её охраняют, Леонора и Юдит слегка кивнули нам.

«Им неприятно, что сын такого отца находится возле госпожи Розмайн?»

Возможно, рыцари сопровождения опасаются, что критика будет направлена на госпожу Розмайн, которая приняла моё имя. Теперь, когда госпожа Георгина и отец повержены, я не представляю для них никакой ценности. Скорее всего, когда мы выйдем из зала, мне наверняка скажут: «Ты мешаешь, так что побудь в своей комнате».

Я был начеку, но Корнелиус, выйдя из большого зала, не остановился, а пошёл дальше, как будто у нас был другой пункт назначения.

— Корнелиус, куда мы сейчас идем? — спросил я, следуя за ним.

— В рыцарское общежитие, — ответил он. — Мы должны сходить к врачу. Все рыцари, достигшие совершеннолетия и вступившие в бой против кого-либо, кроме магических зверей, обязаны это сделать. Лучше прийти пораньше, так как после празднования победы там станет многолюдно. Позже я отведу туда Лауренца.

Корнелиус сказал, что если все придут одновременно, то это вызовет у врача затруднения. К тому же, рыцари сопровождения госпожи Розмайн не могут оставить свои обязанности, поэтому мы должны идти по очереди.

— Хм? Чему ты удивляешься, Матиас?

— Я думал… ты просто выведешь меня из большого зала и изолируешь, чтобы я не портил репутацию госпожи.

— Сегодня мы празднуем победу. Это сделано для чествования тех, кто хорошо сражался в этой битве. Если кто-то решил не приходить  или уйти, мы не принуждаем. Ты ведь заметил, что Гретия осталась в своей комнате и не пошла на празднование в честь победы? Тебе кто-нибудь это говорил?

Кто-нибудь?..

Только когда Корнелиус спросил меня, я понял, что слова: «Ты мешаешь, так что побудь в своей комнате», всплывшие у меня в голове, принадлежали моему отцу. Ни госпожа Розмайн, ни кто-либо из её последователей ничего не говорили.

— Нет, со слов дворян... Видимо, я просто надумал это сам.

— Если бы госпожа Розмайн намеревалась отгородиться от тебя, она не стала бы принимать твоё имя с самого начала. Ха… как брат, я сожалею о невнимательности Розмайн. Она удивительно равнодушна к тому, что думают о ней дворяне.

Выдохнув от досады, Корнелиус скрестил руки, переключившись от рыцаря сопровождения к роли брата. Госпожа Розмайн получила воспитание в храме, что среди дворян считается недостатком. Кроме того, её физическое развитие замедлило юрэве. Корнелиус сказал, что она не смогла бы выжить, если бы реагировала на каждое слово дворян, направленное против неё.

— Благодаря своему безразличию Розмайн не отвлекалась на мнение дворян и развивала свою полиграфию так, как ей хотелось, продолжая проводить ритуалы в качестве главы храма. Я считаю, что это, вероятно, и привело к приобретению грутрихсхайта.

Я, соглашаясь, кивнул и мысленно добавил, что именно благодаря этому госпожа Розмайн сделала приоритетной задачей получение наших имён и спасение жизней детей, которые были доставлены в приют.

— Но, конечно, это может иметь и отрицательные стороны. Розмайн не волнует репутация и внешний вид дворян, их положение, но… пожалуй, она недостаточно переживает о чувствах тех, кого беспокоит мнение других дворян, — извинился Корнелиус, но я покачал головой.

— Мне уже достаточно, что госпожа Розмайн спасла меня. Если на то пошло, я должен научиться принимать слова окружающих, чтобы жить.

«И я не должен мириться с тем, чтобы на меня продолжали влиять слова, которые мой отец говорил мне в прошлом».

Когда я вновь обрёл решимость, Корнелиус сделал удивлённое лицо, затем сжал кулак и легонько ткнул меня в голову.

— Ты слишком горячишься. Будь уверен, что Розмайн не будет прислушиваться к словам дворян и не прогонит тебя. Это всё, что тебе сейчас нужно понять.

То, как он пытается компенсировать недостатки своей сестры, напомнило мне о моих старших братьях. Они предупреждали меня, что мне надо держаться подальше от отца, если у него плохое настроение, и учили, как нужно себя вести, когда просишь об одолжении.

Я тихонько вздохнул, внезапно вспомнив своих старших братьев из далёкого детства. Возможно, потому, что они умерли, пока я был в дворянской академии, и не осталось ни тел, ни магических камней, ни каких-либо ещё вещей, я никак могу разобраться со своими чувствами. Тем не менее, я не должен рассказывать о своих чувствах к семье и моих тёплых воспоминаниях. Для дворян Эренфеста я — предатель. А для моей семьи я — отступник, который их продал.

— Давай, Матиас, поторопись и пройди медицинский осмотр.

Когда мы прибыли в рыцарское общежитие, Корнелиус подтолкнул меня к доктору. Доктор улыбнулся его энергичности и посмотрел на меня.

— После политических перемен, в дворянской академии уделялось  очень мало внимания боевой подготовке к сражениям против других людей. Молодые рыцари имеют опыт только в битвах с магическими зверями. Возможно, сейчас вы этого не осознаёте, потому что всё ещё находитесь в возбуждённом состоянии, но многие жалуются на недомогания после сражений с людьми.

Во времена проведения диттера по краже сокровищ в дворянской академии иногда случались смерти. В отличие от тех дней, сейчас это просто соревнование, насколько быстро будет одержана победа над магическими зверями, призванными учителями с помощью магических кругов. Доктор объяснял, что молодые рыцари не привыкли к бою с противником.

— В своей первой подобной битве Матиас столкнулся с собственным отцом. Как сильно это повлияло на него? В дополнение к этому, на праздновании победы его оскорбляли как сына врага. Поскольку Юдит знает реакцию рыцарей, сражавшихся за Эренфест, она сильно переживает за тех, кто избежал наказания благодаря посвящению имени.

Корнелиус рассказал доктору о беспокойстве Юдит и о том, что произошло в зале, и что он слышал от госпожи Розмайн про битву в особняке гиба Герлаха. Он выдал врачу больше подробностей, чем рассказал бы я сам, а затем развернулся и вышел, сказав, что приведёт Лауренца.

— Я рад, что у вас такие хорошие соратники, — сказал врач, мягко улыбнувшись, на что я согласно кивнул.

Осознав, что товарищи по свите заботятся обо мне, я почувствовал себя неловко.

***

— Йо, Матиас. Не помешаю?

Вскоре после того, как врач закончил осмотр, и я был вынужден вернуться в свою комнату, вошёл Лауренц.

— Лауренц, разве доктор не сказал тебе пойти в свою комнату?

Я собирался вернуться на празднование победы и продолжить свои обязанности по эскорту, но врач приказал мне вернуться в свою комнату. Я бросил взгляд на Лауренца, который вместо своей комнаты вошёл ко мне, хотя он должен быть в том же состоянии, что и я.

Но Лауренц лишь слегка пожал плечами. Прищурив свои оранжевые глаза, с легкомысленной улыбкой он без разрешения уселся в кресло. Судя по всему, он не намерен уходить и остаётся здесь.

— Матиас, разве доктор тебе не говорил не оставаться в одиночестве некоторое время?

Я ощущаю себя здоровым, но помню, что доктор сказал: «Охотиться на монстров и сражаться с людьми — это разные вещи. Конечно, это ещё не всё. Для вас это была битва с отцом. Моральное напряжение слишком велико. По крайней мере, не оставайтесь в одиночестве сегодня вечером».

Однако меня посещают воспоминания не только об отце, но и о моей семье, поэтому мне нельзя находиться с посторонними. Я могу сказать что-то лишнее.

— Я слышал, что много людей проводят время вместе в рыцарском общежитии. Почему бы тебе не пойти туда? — спросил Лауренц.

— Ты хочешь, чтобы я пошёл к тем, кто сражался в дворянском районе? Разве ты не слышал, что это был за бой?

— Я слышал, что господин Вильфрид играл активную роль около северных ворот… Что-то случилось?

 — Ах, точно. Ты, Матиас, вышел раньше,  — сказал Лауренц взявшись за голову, и после паузы добавил — В районе северных ворот произошло нападение двойников господина Граозама и солдат с пожиранием, и, похоже, что в дворянском квартале буйствовали оставшиеся дворяне, которые посвятили свои имена госпоже Георгине.

— Было ещё несколько? Я думал, их всех казнили во время прошедшей чистки…

Некоторые дворяне, как мать Мюриэлы, которые не учавствовали в собрании, на которое ворвался господин Бонифаций, были казнены за то, что посвятили свои имена госпоже Георгине. Я слышал, что просматривались воспоминания умерших, чтобы выяснить их связи, поэтому не предполагал, что осталось достаточно дворян, посвятивших свои имена, способных устроить беспорядки в дворянском квартале.

— Раньше посвящения имён проводились в тайне. Неудивительно, что некоторых людей не смогли выявить. Тот факт, что они не присутствовали на собрании господина Граозама, вероятно, означает, что, в отличие от наших семей, у них не было намерения служить госпоже. Вероятно, они прятались, ожидая, когда закончится чистка.

В прошлом, госпожа Вероника требовала от них посвятить свои имена,  «если они хотят присоединиться к её фракции», кажется, они были теми, кто беспечно посвятил свои имена госпоже Георгине, которая была их ровесницей, а потому считалась лучшим вариантом с учётом ожидаемой продолжительности жизни.

— Они понимали, что их жизни в чужих руках? Как можно быть такими безрассудными?

— В прошлом… посвящение имени было нормой для фракции. Моду посвящать имена принесла госпожа Габриэла, а госпожа Вероника уже требовала. Разве наши родители не говорили, что для нас естественно посвящать свои имена, как присягу в верности?

«О, да это так».

Наши семьи также требовали, чтобы мы посвятили свои имена госпоже Георгине, как только достигнем совершеннолетия. Я хотел сопротивляться этому до последней возможности, но, если бы чистка не произошла и я достиг совершеннолетия, я бы не смог противиться настоянию моей семьи и посвятил бы свое имя госпоже Георгине.

— Что делали дворяне, посвятившие свои имена?

— Похоже, что госпожа Георгина приказала им ходить и разбрасывать атакующие магические инструменты, чтобы отвлекать рыцарей.

Они буйствовали в дворянском квартале, разбрасывая атакующие магические инструменты, крича: «Это не моё намерение. Помогите мне!», «Я хочу вернуть своё имя», в конце концов были схвачены рыцарями. Вскоре после гибели госпожи Георгины они умерли, выкрикивая проклятия.

— Говорят, рыцарям, которые схватили беспечно посвятивших имена, пришлось наблюдать их горькую участь. Это совершенно не то же самое, что охота на магических зверей или ловля преступников. Думаешь, мы, кровные родственники врагов, посвятившие свои имена госпоже Розмайн, можем присоединиться к этим рыцарям?

Мне сказали побыть с кем-то, но Лауренц единственный, кто находится в одинаковом со мной положении, поэтому я ответил:

— У нас нет выбора. Можешь остаться. Вот, здесь чай, оставленный прислугой. Можешь пить, если хочешь.

— Вот и прекрасно.

— Что в этом прекрасного, Лауренц? Ведь ты пришёл и остался здесь без предварительного согласования или предупреждения слуг.

— Это именно то, что я должен был сделать. И сегодня у меня нет слуги.

Для меня и Лауренца, у которых нет родителей, и для рыцарей из семей, которые не могут позволить себе прислать собственных слуг, комнатная прислуга — это те, кто прикреплён к рыцарскому общежитию при замке. Они закрепляются не за отдельными лицами, а за несколькими комнатами сразу. Обычно это не такая уж большая проблема, поскольку у всех свой график службы, например, ночных смен и обучения. Но когда они все заняты, как сегодня, всё пускают на самотёк.

Лауренц посмотрел на меня, наливая себе чашку чая.

— Слушай… Матиас. Ты сможешь смириться?

— А ты что думаешь? Я не чувствую, что всё закончилось.

Я думал, что… как сын, сражусь с отцом и решу вопрос своими руками, чтобы отплатить аубу за его решение отменить наказание. Но меня выбросили из окна, и бой закончился прежде, чем я успел вернуться в кабинет. Я слышал, что госпожа Розмайн и её рыцари сопровождения нанесли завершающий удар, а главное, все те, кто посвятил свои имена госпоже Георгине, после её гибели умерли, так что моего отца уже точно нет в живых. Я понимаю это. Но, возможно, потому, что я не видел кончину моего отца, или потому, что после его смерти не осталось магического камня, и он превратился в золотой порошок, я задаюсь вопросом, не жив ли он всё ещё?

— Похоже, что господин Граозам использовал несколько магических инструментов, которых я никогда раньше не видел. Он был сильным?

— Ты ведь наблюдал с балкона.

— Я могу рассказать, но хочу услышать это из твоих уст, Матиас. Ведь… мы единственные, кто может поговорить об этом, друг с другом.

Лауренц беспомощно выдохнул, будто сгорал от нетерпения. Даже рыцари из свиты госпожи Розмайн не могут разделить нашу семейную трагедию, поскольку изначально мы из разных фракций. Даже Родерих и Гретия, которые решили оставить свои семьи, посвятив имена госпоже Розмайн. Они отличаются от нас, кому пришлось посвятить свои имена, чтобы избежать казни.

Из тех, кто избежал казни, Мюриэла говорит, что теперь она счастливее и не испытывает тоски по своей семье. Мне жилось лучше, когда у меня была семья, и хоть я благодарен, что моя жизнь была спасена, временами я скучаю по своим родным, поэтому мы не ладим.

— Бартольд и Кассандра отпадают, хоть они и находились под домашним арестом в замке с тех пор, как началась эта битва. Думаешь, Матиас, сможешь раскрыть им свои нынешние чувства?

— Нет. Они даже не знают о ужасах, происходивших в Герлахе, и не думаю, что смогу сдержать свои эмоции, если они снова начнут жаловаться и обвинять во всех бедах мою семью. 

Я натянуто улыбнулся, вспоминая возмущения Бартольда по любому поводу. По-видимому, Лауренц прав, что он единственный, с кем я могу поговорить о своей семье и отце.

— Господин Граозам ведь был силён, верно? Он даже поглотил атаку госпожи Ханнелоры и превратил её в свою собственную магическую силу.

Когда Лауренц призвал меня продолжать, в моей голове всплыл последний образ отца, который я видел. Он был настолько напичкан магическими камнями и инструментами, что уже мало походил на человека.

— О… он был сильным. Честно говоря, я недооценил его. Я думал: неважно, что у него яд мгновенной смерти и множество магических инструментов, ведь он служащий. Как рыцарь, сражаясь с ним лоб в лоб, я ни за что не должен проиграть. Но несмотря на это я потерпел поражение.

— Даже после того, как твои способности были усилены благословениями госпожи Розмайн, вы всё равно не были равны? Это удивительно.

— Да, похоже, он готовился сражаться против господина Бонифация.

Я не думаю, что отец рассчитывал, что его враг ослаб в силу возраста. Такая предосторожность не была ошибочной. Это потому, что вновь обретя божественную защиту, господин Бонифаций увеличил количество магической силы, с которой он может справиться, и укрепил свое тело, чем перевесил ослабление из-за возраста.

— Тем не менее, я не ожидал, что тебя выбросят из окна.

— Нет, меня не выбросили.

— Что-то другое? Госпожа Розмайн сказала…

— Может быть, госпоже Розмайн так показалось, но это не так.

В тот раз отец схватил меня правой рукой, а протезом левой руки душил меня. «Дай мне магический камень», — услышал я сквозь помутнение в голове и подумал, что полностью побежден, но атака была отражена амулетом.

— Это был амулет, из тех которые выдавали Хартмут и Кларисса. Он сработал.

— О… Хартмут сделал их, чтобы потягаться с Дамуэлем.

Несмотря на то, что он взрослый рыцарь сопровождения, Дамуэль остался в Эренфесте, а не отправился в Аренсбах. Это потому, что он получил секретный приказ от госпожи Розмайн. Я не мог слышать их разговор, потому что использовался магический инструмент, препятствующий подслушиванию, но, глядя на них, я мог сказать, что между последователем и госпожой существует прочное доверие. Корнелиус пожал плечами, сказав: «Это потому что Дамуэль служит дольше всех», — а Хартмут, казалось, сожалел, что не может получить «приказ, о котором никому нельзя рассказывать».

После этого Хартмут сказал: «Я могу быть более полезным», — и сделал амулеты для всей свиты. Амулеты, которые активируются только перед лицом смерти. Кажется, он изготовил их по рецепту, оставленному господином Фердинандом.

Мы получили амулеты с условием, что расскажем госпоже Розмайн о том, насколько Хартмут замечательный. Однако очень трудно передать его величие, не заставив госпожу Розмайн почувствовать, что мы говорим это специально или по принуждению. Интересно, принимает ли госпожа Розмайн наши комплименты за чистую монету?

— Если бы он не был таким надоедливым, я мог бы честно похвалить его за мастерство и компетентность…

— Я никогда раньше этого не говорил, но мне кажется, что Хартмут чем-то похож на моего отца.

В частности, его стремление быть самым полезным и ценным помощником госпожи, то, что он думает только о ней, то, что он фанатично и слепо пытается исполнить её желания, а также то, что он превосходный служащий, не проявляющий милосердия к врагам госпожи — всё это напоминает образ моего отца.

— Э? Подожди. Господин Граозам был таким же? Он дома что-ли постоянно говорил о госпоже Георгине восхваляя её, а также молился ей?

— Тьфу. Нет… он не делал этого.

При мысли о том, что отец восхваляет и молится госпоже Георгине, как Хартмут, я поперхнулся. Отец никогда не рассказывал мне о своих чувствах и о том, как он относится к госпоже, и никогда не молился ей.

От вырвавшегося смеха показалось, что моё странно застывшее тело расслабилось, и ослабло душевное напряжение. Я спокойно поделился своими чувствами с Лауренцом.

— Если бы я увидел его таким, возможно, смог бы лучше понять преданность и чувства отца к госпоже Георгине. Я мог бы спросить его, не пытается ли он заполнить пустоту тем, что хранит верность госпоже Георгине, не требуя награды, и что он думает, когда пытается вовлечь семью в свою фанатичную преданность.

Я чувствовал, что слова и действия госпожи Георгины были слишком пренебрежительными по отношению к её вассалам, и что моему отцу не было смысла посвящать своё имя ради служения ей. Когда я указал на то, что за его преданность не будет никакой награды, отец велел мне заткнуться, и я подумал, что это слишком резкий ответ..

— Я думал, дело в том, что отец просто зашёл слишком далеко, чтобы повернуть назад, и что он сожалеет о том, что не может этого сделать. Или я хотел… так думать?

— Это было не так?

— Да, он был искренне предан госпоже Георгине. Отцу ничего не нужно было взамен за свою верность, и даже тогда он ни о чём не жалел.

Я понял это хорошо, потому что столкнулся с ним лицом к лицу. Та битва в Герлахе была предпринята только для того, чтобы выиграть время для госпожи Георгины, чтобы она могла захватить основание. Отец без колебаний жертвовал своей жизнью и родным домом, если это лучший путь для его госпожи.

— Для отца в тот момент я был не сыном, а препятствием на пути госпожи.

— Матиас.

— Это правда. Отец был недоволен тем, что я избежал казни, и действительно намеревался меня убить. Если бы амулет Хартмута не сработал и не отправил меня в полёт, отец бы убил меня. Он даже не обратил никакого внимания на активацию амулета и не искал, куда я делся, после того, как меня отправило в полёт. В отличие от него обо мне, громко воскликнув, беспокоилась госпожа Розмайн.

Когда я вылетел через окно, то увидел, что отец тут же отвернулся от меня. Я снова почувствовал себя маленьким ребёнком и подумал: «Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня, хотя бы ненадолго», — но моё желание не сбылось.

Возможно, он опасался, что с благословениями госпожи Розмайн получат усиление и другие рыцари. Он решил, что важнее устранить госпожу Розмайн, чем гнаться и добивать меня, вылетевшего за пределы барьера особняка.

— Похоже, что, если бы благословения госпожи Розмайн исчезли, отец даже не посчитал бы меня достойным противником, которого следовало бы победить. Он игнорировал меня до самого конца. Мне дали понять, что я ничтожен.

Я чувствую себя безнадёжно разочарованным тем, что до конца так и не получил желаемого и не смог понять своего отца. И всё же, приносит небольшое облегчение то, что мне не придётся выбирать тот же путь, что и моему отцу, которого я не понимаю.

— В отличие от отца, моя преданность не абсолютна.

Когда моя горечь выплеснулась наружу, Лауренц нахмурился.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что твоя преданность не абсолютна? Значит ли это, что теперь, когда враги, представляющие опасность для Эренфеста устранены, и твоя ответственность как сына их предводителя исчезла, твоя преданность улетучилась?

— Нет, это не так. Просто её недостаточно. По сравнению с отцом, я ничто… — поспешно возразил я.

«Я не думаю, что моя преданность госпоже Розмайн исчезла».

— А? — Лауренц выглядит еще более озадаченным. — Разве не достаточно быть верным настолько, чтобы не предавать господина и выполнять долг, который от тебя требуют? В отличие от госпожи Георгины, госпоже Розмайн не нужна фанатичная преданность и посвящение имени. Даже если у тебя нет сильной преданности, как у господина Граозама и Хартмута, всё должно быть в порядке, если ты исполняешь желания госпожи, как и прежде.

Можно служить, не нарушая приказов. Я застыл от шока, когда он сказал это. Прежде, чем я это осознал, верность отца стала для меня эталоном.

— Матиас, ты очень похож на господина Граозама тем, что впадаешь в крайности, когда принимаешь решения. Старайся делиться своими мыслями.

Меня забавляет сравнение с моим отцом, но в то же время я хотел бы, чтобы я не был так похож на него.

Я посмотрел на Лауренца, который взирает на меня с дразнящей улыбкой. Он улыбается, как обычно, и позволяет мне говорить одному. Но он, хоть показывает весёлость, находится в таком же положении, так что у него должны быть какие-то мысли, которые он держит при себе. Похоже, он позволил мне это заметить.

— Лауренц… ты принял какое-то решение?

Когда я переключил внимание на него, улыбка Лауренца внезапно исчезла. Его оранжевые глаза слегка потемнели.

— Я просто знаю, что всё останется как прежде, — после минутного молчания проворчал он.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что как и прежде?

— Как обычно. Даже после победы над господином Граозамом и госпожой Георгиной, не изменится то, что мы сыновья преступников из бывшей фракции Вероники. Мы останемся в положении, в котором не можем жить, не посвятив свои имена герцогской семье, и злоба, направленная на нас дворянами, никуда не денется, — тяжело вздохнув, Лауренц, встряхнул своими распущенными тёмно-зелёными волосами. — Похоже, ты надеялся, что твой вклад в битву изменит взгляды окружающих, и ты получишь помилование от ауба. Но всё стало, скорее, наоборот. Кажется, к нам стали относиться ещё более настороженно, чем раньше, и оставаться в Эренфесте становится всё мучительней.

Я помню взгляды и слова окружающих во время празднования победы. Хотелось бы надеяться, что это только сейчас, из-за волнения после битвы, но я не столь оптимистичен.

— На данный момент я не знаю, будет ли это Центр или Аренсбах, но я думаю, что нам повезло, что мы сможем туда выбраться. Я беспокоюсь о Бартольде и Кассандре, которые посвятили свои имена господину Вильфриду и госпоже Шарлотте, и о Муриэле, которая останется с госпожой Эльвирой.

— Я беспокоюсь… о Бертраме. Я бы взял его с собой, если бы мог. Он мой сводный брат, и теперь он последний мой родственник. Я подумал, что Бертрам сможет остаться со мной в будущем, если посвятит своё имя госпоже Розмайн. Ведь она очень внимательно относится к нашему положению и ситуации. По крайней мере, нашим жизням ничего не угрожает.

Но, очевидно, эта идея не будет поддержана свитой госпожи Розмайн. Несмотря на то, что имя посвящают госпоже Розмайн, люди вокруг неё и свита не столь снисходительны.

— Даже если они дворяне из одного приюта, Бертрама, в отличие от Дирка, предостерегли от осуждения ауба. Я сожалею, что не был достаточно серьёзным, пока Гретия, которая принадлежала к той же фракции, не стала сторониться меня как опасного человека. Из-за этого, мнение Хартмута обо мне испортилось, — Лауренц горько улыбнулся.

Бертрам просто слишком мал, чтобы принять изменение обстоятельств, но несогласие с решением герцога может быть воспринято как опасность. Вдобавок ко всему, Лауренц получил репутацию человека, который не сможет воспитать своего сводного брата.

— Я был в ужасе, когда Хартмут сказал мне, что Бертраму будет лучше исчезнуть из поля зрения госпожи Розмайн до того времени, как он станет достаточно взрослым, чтобы подумать о посвящении имени.

Очевидно, Лауренц очень беспокоился о том, доживёт ли Бертрам до церемонии крещения. Я знал, что количество дней, когда он посещал храм, увеличилось, и я думал, что это для общения с Бертрамом. Я не понимал, что он делает это из опасения за жизнь своего брата.

— Однажды я сказал Хартмуту, что он слишком строг с детьми, потерявшими родителей. Но Хартмут напомнил мне, как я просил студента первого курса сдерживаться, когда он попытался написать своим родителям из дворянской академии зимой, когда произошла чистка, потому что беспокоился за них. Он цинично сказал мне, чтобы я попросил то же самое у Бертрама.

Если мы сталкиваемся с тем, что необходимо для нашего выживания, мы должны принять это. Мы находимся в положении, когда нас могут казнить в любой момент. Даже участие в битве по защите Эренфеста не изменило мнение людей о нас. Я понимаю его отчаяние.

— Будущее Бертрама будет зависеть только от милости господина Мельхиора. Даже если мы победили госпожу Георгину, независимо от того, какой вклад мы внесли в битву как дворяне Эренфеста, прежняя жизнь уже никогда не вернётся. Это надо понять… нам всем.

Положение, когда мы потеряли свои семьи и были вынуждены посвятить свои имена, чтобы выжить, не изменится и в будущем. Вот что нам показала эта битва.

— Как ты думаешь, когда мы покинем Эренфест, ситуация улучшится?

— А ты как думаешь? Но я уверен, пока мы остаёмся в пределах досягаемости милосердия госпожи Розмайн, от нас будет нелегко избавиться.

— Необычайно оптимистично для обычно пессимистичного Матиаса.

Лауренц хмуро посмотрел на меня. Я слегка рассмеялся и указал на амулет Хартмута, который носит Лауренц.

— Госпожа Розмайн ненавидит, когда кого-то, кого она знает, лишают жизни, а Хартмут — отличный служащий, который сделает всё возможное, чтобы исполнить желание своей госпожи. Пока это так, наши жизни в безопасности.

Лауренц посмотрел на амулет Хартмута с чрезвычайно сложным лицом, затем усмехнулся: «Я беспокоюсь обо всём, кроме своей жизни».

По крайней мере, нас двоих оберегают госпожа Розмайн и Хартмут. Я думаю, что смогу в этом найти хоть какое-то утешение.