Хранитель цветка. Часть 5
Гарри вошёл в кабинет. Тёплый свет камина заливал комнату, однако его пламя казалось тусклым в сравнении с тенью, вившейся у стола. Том сидел, откинувшись в кресле — длинные пальцы неспешно переставляли шахматные фигуры на доске. Напротив, в другом кресле, вырисовывалась расплывчатая фигура. Кто именно — Гарри даже гадать не стал. Лица невозможно было разобрать, и только поворот головы указывал, что тень смотрела на доску, едва заметно шевеля размытой рукой. Белая пешка переместилась вперёд её стараниями. Том приподнял бровь, хмыкнул и пошевелил коня.
— И снова твои ходы предсказуемы, — насмешливо заметил он.
Тень наклонилась вперёд, сгущаясь, и её рука вновь скользнула над доской. Король чёрных попал под угрозу. Том сузил глаза.
— Ах, вот как ты решил, — проговорил он мягко, словно лаская пустоту. — Но ведь ты знаешь: всё совсем не так.
Тень осталась неподвижной — лишь слегка дрожала, как пламенная дымка.
— Ты вернулся, — произнёс Том негромко, не отрывая взгляда от фигур. — И, судя по всему, в очередной раз решил разыграть роль слуги?
Гарри замер на пороге, стараясь скрыть недовольство. Он понимал, что этот разговор неизбежен.
— Она устала и раздражена, — ответил Гарри. — Тебе не стоило появляться. Ты же знаешь, как это обычно кончается.
Том, наконец, поднял взгляд. Его глаза, тёмные и неподвижные, напоминали зеркало, показывающее лишь ту правду, которую он пожелает отразить.
—— Не мне решать, чем всё закончится, — тихо сказал он, и в его голосе слышалась угроза, таящаяся под ласковой интонацией. — Это её выбор. Равно как и твой — позволить ей принимать тебя за слугу. Почему, Гарри? Почему ты каждый раз делаешь это?
Гарри подошёл ближе, сцепив руки за спиной, и остановился напротив стола.
— Потому что так проще, — произнёс он негромко, глядя на доску. — Если она решит уйти, ей будет легче забыть слугу, чем… то, кем я являюсь на самом деле.
Том усмехнулся почти незаметно.
— Решит уйти, — повторил он со смешком, переставляя чёрного короля. — И каждый раз ты надеешься на это, но она не забудет ни слугу, ни хозяина — никого; никого из этого дома не забывают, потому что он становится частью тех, кто сюда приходит. Или они — частью его.
— В этот раз всё может быть иначе.
Том посмотрел на Гарри пристальнее, сплетая пальцы в замок. Взгляд обжигал.
— Высокомерие, — произнёс он, пробуя слово на вкус. — Она вошла в этот дом, приняла тебя за ничтожного прислужника, разговаривала с тобой так, будто ты — пустое место. Разве это не раскрывает её истинную природу? Она ничем не лучше отца: уверена, что мир создан для неё. Не получит — возьмёт.
Гарри нахмурился.
— Высокомерие — лишь фасад, — сказал он упрямо. — Многие используют его, чтобы скрыть страх и неуверенность. Это не всегда показатель того, какими они являются на самом деле.
Том слегка приподнял бровь, изучая Гарри так же внимательно, как недавно расставленные на доске фигуры.
— Что тогда показатель? — спросил он тоном учителя, проверяющего ученика. — Слова? Поступки? Или твоё вечное желание видеть в людях лучшее?
— Иногда поступки. Иногда даже слова. Но чаще — реакция, когда маска спадает, — твёрдо ответил Гарри. — Да, она была злой и замёрзшей, оттого раздражалась и говорила резкости. Но это не значит, что она злонамеренна в глубине души. Мы не знаем, какая она на самом деле.
— Мы? — Том улыбнулся краем губ, но в этой улыбке не было тепла. — Ты снова пытаешься найти оправдания. Почему? Потому что хочешь верить, будто она другая? Или боишься признать, что она такая же, как все остальные?
Гарри сжал кулаки, нервно теребя ткань на штанине.
— Потому что я верю, что каждый человек заслуживает шанса, — тихо произнёс он и посмотрел прямо на Тома. — Даже если ты видишь это иначе.
Том откинулся в кресле, и его тень, казалось, повторила это движение, дрогнув в полумраке.
— Шанс, — повторил он, словно рассматривал это слово, как новую шахматную фигуру. — Хорошо, Гарри, дай ей шанс. Но не забывай: каждый шаг оставляет след, а следы в этом доме не стираются.
Гарри знал, что это значит.
— Может, она не захочет… И ты сам заключил эту сделку, — напомнил он. — В который раз хочешь мне что-то доказать.
Том замер, держа руку на фигуре, словно на мгновение не решаясь её переставить. Наконец он медленно повернулся к Гарри.
— Да, я заключил сделку, — подтвердил он. — И как в прошлый раз, я докажу тебе, что люди не меняются. Они приходят, чтобы заполучить то, что им не должно быть доступно, — тебя.
— Она уйдёт, — возразил Гарри, но голос дрогнул.
Том переставил пешку. Его движения были плавными, почти ленивыми, но в каждом жесте скрывалась насмешка.
— Люди всегда хотят большего, — произнёс он, не глядя на Гарри. — Даже если они сами этого не понимают. Её отец почувствовал. Скажи, почему он, так любящий свою дочурку, рискнул? Отпустил её сюда? Он знает. Он до сих пор мечтает.
— Это его выбор, — Гарри шагнул вперёд. — Не её. Она не понимает, что происходит.
Том резко поднял взгляд, и Гарри понял: он начинает злиться.
— Может быть, не понимает, — голос стал тише, но от этого только опаснее, — но уже чувствует. Этот дом, лес, даже огонь в её окне — всё шепчет ей, хоть она пока не осознаёт. И ты прекрасно знаешь, что происходит, когда они начинают понимать. Просто дай этому случиться. Не противься.
Гарри отвернулся, устремив взгляд к окну. Там, в лунном свете, оранжерея мерцала серебряным куполом, а цветы плавно раскачивались, будто сами тянулись к дому.
— Это несправедливо, — тихо сказал он. — Они не выбирали… не выбирали этого проклятия.
Том поднялся. Тень напротив замерла и растворилась в воздухе.
— Сколько раз я говорил: справедливость — вымысел, — вкрадчиво заявил он, приближаясь. — А реальность такова: те, кто входят сюда, делают свой выбор. Даже если не сразу понимают, что он означает. И когда они протягивают руку, чтобы сорвать тебя, их жадность становится их погибелью.
В мгновение ока внутри вспыхнула смесь гнева и боли.
Гарри резко обернулся.
— Но я не хочу быть этим. Не хочу, чтобы они страдали из-за меня!
Том фыркнул, словно насмехаясь.
— Тогда почему ты позволяешь им входить сюда? Прикажи мне никогда не открывать ворота, — понизил он голос, а затем начал медленно опускаться, пока не встал на колени перед Гарри, — и я не стану.
Том не смотрел вниз, как подобает слуге, он поднял голову, и его взгляд был таким открытым, что Гарри испытал едва ли не муку, удерживая зрительный контакт.
— Скажи мне, — произнёс он тихо, почти умоляюще. — Прикажи, Гарри. Я сделаю всё что угодно. Закрою ворота, запру дом, перенесу его по кирпичам куда пожелаешь…
Гарри задрожал. Том был слишком близко — на расстоянии вытянутой руки. Его колени на полу, его выжидающий взгляд, наполненный чем-то неизъяснимо глубоким и столь же жадным. И потому…
— Я не могу, — прошептал Гарри, и каждое слово давалось с трудом. — Ты знаешь, что не могу.
— Ты начал… бояться меня? — Том склонил голову, а затем прижался к его ноге.
Гарри вздохнул и медленно запустил ладонь в тёмные локоны, пропуская сквозь пальцы.
— Я боюсь за тебя, — ответил он сипло.
Каждый, кто подходил слишком близко… каждый, кто хотел обладать им, становился частью этого проклятия.
— Не сравнивай меня с людьми, — послышался шёпот. — Ты знаешь, как мне это ненавистно.
Гарри сжал пальцы в его волосах, будто желая удержать их обоих на краю бездны. Он знал, что должен был отстраниться, оттолкнуть его, но не мог: Том, в своей хищной покорности, оставался слишком реальным.
— Тех, кто тянулся к тебе, погубила их собственная жадность. Меня же губит то, что ты близко, но я не смею коснуться тебя, потому что ты не позволяешь. Ты питаешь надежду, — в его словах послышалась злоба, — что очередной человек станет твоим избавлением. Но эта девчонка им не будет — нет.
— А что у меня осталось, кроме надежды?
Послышался смешок. Затем — ещё один.
Том отстранился и поднялся.
— Надежда, — повторил он еле слышно. — Смешное слово для того, кто видит бесконечный повтор ошибок. Раз за разом. Эти люди… они приходят не ради того, чтобы спасти тебя. Они хотят тебя. Как вещь. Как драгоценность. И всё, что они принесут, — это разрушение.
Голос становился громче — в нём дребезжала ярость, которую Том едва сдерживал. И тень за чужой спиной начала двигаться: вытягиваться, шевелиться — она поднималась за Томом, заполняя пространство, пока не стала похожа на бурю, готовую поглотить весь дом.
— Том, — осторожно начал Гарри. — Ты обещал… Обещал, что не будешь её пугать.
Том резко повернулся, и в его взгляде смешались презрение и боль.
— Ты за неё боишься? — язвительно усмехнулся он. — За ту, что шагнула сюда, даже не подумав о том, что это может её погубить? Они все одинаковы: глупые, жадные, высокомерные. Ты каждый раз надеешься, что встретишь кого-то особенного, а они только пачкают тебя, отравляют тебя, а я…
Он замолчал на полуслове, криво усмехнулся и качнул головой, пока тень продолжала расползаться за его спиной, поглощая стеллажи. Гарри шагнул вперёд, вставая меж тёмным вихрем и всем остальным.
— Том, прошу, — произнёс он шёпотом. — Она ни в чём не виновата. Она ничего не понимает… ничего не знает.
На миг Том застыл; в его взгляде появилась мягкость — словно крохотная капля в бездонном колодце.
— Но узнает, — сказал он еле слышно. — И ты знаешь, что узнает.
Тень вдруг схлопнулась, втягиваясь обратно в его силуэт. Том отступил, и лицо снова стало бесстрастным.
— Но я не причиню ей вреда. Намеренно, по крайней мере, — пообещал он наконец, будто заключал сделку. — Пока она сама не сделает выбор.
С этими словами он растаял в воздухе, оставив Гарри одного в комнате, где всё ещё витала тяжесть его гнева.
Гарри медленно сел на стул у шахматной доски, уставившись на неё невидящим взглядом. Тени больше не шевелились, но ощущение их присутствия осталось, подобно далёкому шёпоту. Белые и чёрные фигуры стояли на своих местах.
Бесконечная игра, которой не было конца.
Сколько раз всё это повторялось? Двести лет? Больше?
Гарри потёр виски, чувствуя слабую дрожь в пальцах.
Каждый раз он убеждал себя, что всё может сложиться иначе; и каждый раз это оборачивалось новой трагедией. Каждый раз после он думал, что Том прав: они все одинаковые. Но потом, едва ли не в ту же минуту, возникала мысль: «А вдруг…» — и именно она не давала опустить руки.
Наконец Гарри поднялся и, не в силах больше оставаться в четырёх стенах, вышел на балкон — холодный воздух хлестнул по лицу, принося запахи мороза и сырой земли. Он опёрся на перила, глядя на спящий лес перед поместьем.
— Почему? — прошептал он в пустоту, не ожидая ответа.
Звёзды над головой казались равнодушными к его мыслительным стенаниям. Это же небо он видел тысячи раз: каждый свет вдали — проблеск далёкого прошлого, напоминающий, как много ночей он провёл, делая одно и то же.
Гарри не помнил, когда стал таким; возможно, всегда был. Никто не рассказал ему, откуда у него этот дар — или проклятие. У него имелись только смутные воспоминания: слишком рваные, чтобы сложить цельную картину. Он помнил, как бежал… бежал и бежал, потому что все вокруг становились другими.
Родителей Гарри тоже не помнил. Или, может, предпочёл забыть — чтобы не мучиться. Лица, голоса, даже прикосновения — всё это стёрлось из памяти, оставив только смутное ощущение утраты и горечи. Но то, что пришло после, он помнил до мельчайших подробностей.
Сначала это были те, кто называл себя его семьёй: дальние родственники, что утверждали, будто знают его. Они смотрели на него так же, как все остальные: как на чудо, которое должно принадлежать только им — вещь, которой нужно обладать. Их глаза горели странным блеском, голоса становились требовательными, руки — цепкими; они спорили из-за него, словно из-за сундука с золотом.
Потом были другие. Они тоже смотрели на него, как на дар судьбы, но этот взгляд всегда со временем окрашивался жадностью. Их просьбы превращались в требования, требования — в одержимость. Он помнил, как кто-то хватал его за руку, умоляя остаться, кто-то другой пытался спрятать в доме, в сарае, в подвале… И никто не позволял ему уйти, если он хотел.
Однажды его приютила пара, и сначала всё казалось спокойным. Они говорили, что он может остаться, что у них достаточно еды и места. Но стоило соседям узнать о «госте», начался кошмар: ночью несколько мужчин ворвались в дом. Их крики звучали как угроза, требование и молитва одновременно. Они спорили, чья семья достойнее обладать им и кто первым предложил убежище. Слово за слово — и в ход пошли ножи, бутылки. Потом кто-то опрокинул свечу. Пламя охватило дом почти мгновенно. Гарри прятался в углу, наблюдая, как те, кто кричали о его ценности, сами уничтожали всё вокруг. Он успел выбраться в последний момент, чувствуя, как огонь жадно пожирает воздух за его спиной, и не оборачивался. Ему не нужно было видеть воочию, как тех, кто хотел помочь, поглотило пламя собственной алчности.
Гарри бежал сколько мог, но это не прекращалось: люди находили его… Всегда находили — в их глазах светилась та же безумная жажда. Словно они видели в нём обещание счастья, богатства, удачи — всё, чего они только могли пожелать. И это сводило их с ума. Некоторых быстрее, чем прочих — в этом и была беда: в ожидании чуда.
А чуда не случалось. Ни разу.
Ему тогда было лет четырнадцать, и он нашёл убежище у семейной пары. Мужчина казался строгим, но не враждебным, женщина заботилась о нём, как могла: еда, тёплое одеяло, уголок в сарае, где можно было спать, — это всё, о чём он мечтал. И о покое, а потому повторил ошибку дважды — выбрал семейную пару, считая их… менее опасными.
Но на третий день что-то изменилось. Женщина начала приходить к нему всё чаще. Сначала с едой, потом — просто поговорить. Её вопросы становились всё более личными, её прикосновения — продолжительными; она смотрела на него так, как не смотрела на своего мужа — Гарри попытался держаться на расстоянии.
Однажды вечером, когда Гарри собирался спать, она вошла в сарай. В руке — свеча, в голосе — безумие.
— Ты особенный, — шептала она, касаясь его лица. — Ты не понимаешь, как сильно нужен мне…
Гарри замер. Её рука скользнула по его щеке к шее, и он попытался отстраниться, но она схватила его за плечо, словно тисками.
— Пожалуйста, — начал он, стараясь успокоить её, но она оставалась глуха к его мольбам; смесь жадности и отчаяния исказила её лицо.
— Тише, — прошептала женщина. — Всё будет хорошо… Я позабочусь о тебе.
Гарри попытался освободиться, но она оказалась сильнее, чем он ожидал. В какой-то момент её голос стал почти истеричным:
— Ты должен остаться! Ты должен принадлежать мне!
Снаружи раздались тяжёлые шаги, и в сарай ворвался её муж; глаза сразу вспыхнули гневом. Он оттолкнул жену, заорал на неё, а затем… затем обернулся к Гарри — тот же блеск отразился в его взгляде.
— Думаешь, он будет с тобой? — прошипел, приближаясь. — Ты недостойна его! Это я его приютил! Я защищал!
Он схватил Гарри за плечо, вжал: сначала в стену, потом — в подстилку. Гарри помнил лишь, как мужчина, тяжело дыша, пытался стащить с него штаны; потом раздался женский крик, звук удара… И дальше — провал. Он не помнил, как сумел вырваться. Просто побежал, не разбирая дороги, пока позади не затихли их вопли и в ушах осталось только собственное прерывистое дыхание.
Позже это случалось снова и снова, а Гарри бежал, всё дальше и дальше. Каждый раз он надеялся, что новая граница защитит его, и выбрал небольшой остров, неподалёку от континента, где, по слухам, жили лишь рыбаки, редко принимающие чужаков — это казалось спасением.
Он договорился с капитаном маленького судна, отдав последние монеты, и отправился в путь на рассвете. Судно было тесным, пропахшим рыбой и солью. Путешествие должно было отнять всего полдня — Гарри рассчитывал затеряться среди груза.
Но надежды быстро рухнули.
В команде было всего пять человек, включая капитана. Сначала они поглядывали на него, перешёптываясь, пока Гарри избегал их взглядов. Потом пошли вопросы: кто он, откуда, зачем ему на остров. Гарри отвечал осторожно, сдержанно, но чем больше он говорил, тем внимательнее они становились к нему.
Капитан — рослый, с грубыми мозолистыми руками — подошёл ближе, изучая его лицо так, как будто видел что-то, чего не замечал раньше: совершенно новое.
— Ты не обычный мальчишка, — прищурился он. — Что-то в тебе есть. Что-то… особенное.
Гарри хотел уйти, сославшись на усталость, но капитан ухватил его за руку.
— Куда это ты? — спросил он с ухмылкой. — Мы тут подумали… может, отблагодаришь за дорогу?
Остальные засмеялись, вот только в их смехе не было добродушия. Гарри понял, что совершил ошибку, но было слишком поздно.
Он не помнил деталей, словно память поставила заслонку — или, возможно, их стёрло само время. Помнил только холод палубы, боль и их голоса — громкие, хриплые, смеющиеся. Помнил, как они держали его, пока он пытался вырваться; как один сменял другого, а он, отстраненный, будто наблюдал за происходящим со стороны: смотрел, как они пристраиваются, как тянут, как шепчутся про «кровь, как у самой настоящей барышни». Когда всё закончилось, он лежал на палубе, дрожа и чувствуя, как тело пульсирует болью. Они вернулись к своим делам, но не надолго.
Он сошёл на берег, еле держась на ногах. Никакого острова не было — это была ближайшая пристань, где судно остановилось на полпути. Гарри понимал, что не может оставаться там.
И он снова побежал.
С того дня Гарри избегал людных мест. Он селился вдали от деревень и городов, в лесах и на опушках; выбирал укромные уголки, где редко появлялись чужаки. Иногда находил заброшенные дома или хижины охотников, где мог спрятаться на несколько дней, пока голод не вынуждал идти дальше.
Однако временами он пользовался своей сутью: просил милостыню у дорог. И ему давали больше, чем прочим. Самое главное — вовремя понять, когда пора уходить. Со временем Гарри научился.
В один из таких дней он сидел у края дороги, опустив голову и стараясь не встречаться со взглядами прохожих. Мимо прошёл человек: высокий, в свободной одежде — таким показался силуэт, судя по тени. Он остановился, и Гарри услышал, как упала монета: тяжёлая, с глухим звоном она ударилась о край миски.
— Это всё, что я могу дать, — прозвучал тихий голос. — Пока ты принимаешь.
Гарри поднял взгляд и, казалось, утонул.
Глаза чужака были глубокими, словно в них отражалась сама бескрайность ночного неба, и в то же время столь же бесконечно холодными — как осколок звезды. Некогда яркий, но ныне потухший. Это был не тот взгляд, что Гарри привык видеть: не было искры ни жадности, ни алчности, ни восторга. Скорее в этих глазах было нечто невыразимое — будто он смотрел не на Гарри, а сквозь него, разглядывая что-то сокрытое внутри.
— Спасибо, — ответил Гарри, не в силах опустить глаза к земле.
— Тебе лучше уйти, — сказал незнакомец в ответ. — Они уже смотрят на тебя.
Гарри обернулся. И действительно: несколько человек замерли, с напряжением наблюдая за ним, — он почувствовал знакомое жжение.
Но когда Гарри снова посмотрел на таинственного добродетеля, того уже не было. Лишь монета в его руке напоминала о нём — такая тяжёлая, что казалась из золота; на её поверхности был выгравирован узор, который он не мог понять.
Гарри выпрямился, пряча монету в карман, и пошёл по дороге, ускоряя шаг. Тень незнакомца не выходила у него из головы, как и слова: «Пока ты принимаешь».
После этого встречи с незнакомцем повторялись раз за разом. Гарри не искал его, но тот всегда находил — как будто знал, где и когда Гарри появится. И каждый раз это было одинаково чудно: мужчина появлялся из ниоткуда, когда Гарри меньше всего ожидал. Однажды в лесу, где он прятался, собрав еду. В другой раз — на пустыре, где он стоял, замерзая под дождём.
— Вы снова здесь, — сказал Гарри при третьей встрече.
Незнакомец стоял у опушки, опираясь о ствол дерева. Одежда его выглядела небрежной, но при этом на удивление безупречно сидела.
— Как и ты, — ответил тот с улыбкой. — Ты продолжаешь бежать, а я продолжаю находить.
— Кто вы? — не сдержался Гарри.
— Всего лишь наблюдатель, — уклончиво отозвался чужак.
Эти встречи становились всё страннее. Незнакомец никогда не рассказывал о себе, но всегда говорил то, что Гарри не мог игнорировать; то, о чём потом думал длинными ночами.
— Почему вы не остаётесь? — однажды спросил Гарри, сидя у костра.
Мужчина приблизился, и его лицо осветилось пляшущими отблесками пламени.
— Потому что я жду, когда ты решишь остаться, — негромко ответил он. — У каждого наступает момент, когда бежать больше некуда.
— И что тогда? — дрогнувшим голосом спросил Гарри.
— Тогда ты найдёшь дом. Или он найдёт тебя, — ответил незнакомец.
Будто это были не просто слова, а неизбежность.
Бывали и короткие встречи: мимолётные, но оставлявшие за собой шлейф из вопросов. Однажды на мосту, когда Гарри переходил узкий ручей, незнакомец сидел на камне, склонившись к воде, будто рассматривая отражение.
— Зачем вы это делаете? — выпалил Гарри, остановившись напротив.
Незнакомец поднял голову, и лучи заката высветили его лицо, как будто природа запечатлела его на золотистом песчанике, подчеркивая каждую грань.
— Потому что могу, — ответил он просто. И исчез, будто растворившись в воздухе.
В другой раз он встретил его в старой часовне, где Гарри укрылся от дождя. Снаружи доносились голоса — те самые, от которых он бежал, — но внутри царила тишина. Гарри не сразу заметил, что незнакомец сидел в дальнем углу на сломанной скамье, скрестив ноги и глядя на пустой алтарь.
— Люди не понимают, как страшно быть тем, кем ты являешься, — произнёс он без всяких приветствий. — Они считают это благословением. Но правда в том, что благословений они боятся сильнее, чем проклятий.
Гарри прислонился к холодной стене, ощущая, как его потряхивает. Голос слегка дрожал, когда он спросил:
— Откуда вы знаете обо мне всё это?
Незнакомец наконец посмотрел на него, и во взгляде снова было нечто, что Гарри никак не мог интерпретировать.
— Потому что искал тебя куда дольше, чем ты думаешь, — ответил он. — И потому что мы с тобой не такие уж разные.
Лишь тогда Гарри увидел цветок в его руке. Прекрасный и, как ему показалось, печальный.
— Поздно лить слёзы, — произнёс незнакомец, будто обращаясь к самому растению.
Лепестки дрожали, хотя не было сквозняка, а их цвет — насыщенный, будто вытянувший все краски из окружающего мира — заставлял сердце Гарри трепетать. Он хотел спросить, что это значит, но не успел: мужчина уже поднялся и исчез в полумраке часовни, словно его там и не было.
Следующая встреча произошла в туманном лесу, где Гарри прятался от взглядов, чувствуя, что люди вновь стали обращать на него внимание. Незнакомец сидел на поваленном дереве — будто ждал. На этот раз он не смотрел на Гарри; взгляд его был устремлён куда-то вдаль.
— Ты всё ещё бежишь, — произнёс он, не оборачиваясь.
— А вы всё ещё следите, — ответил Гарри, подходя ближе.
— Нет. Я жду.
— Ждёте чего? — Гарри ощутил раздражение, но старался, чтобы голос звучал ровно.
— Того момента, когда ты перестанешь изображать, будто во всём виноват лишь ты один, — отозвался незнакомец спокойно, но холодно.
У Гарри ёкнуло сердце. Он остановился. Мужчина, наконец, посмотрел прямо на него, и Гарри снова нашёл нечто чудное в чужом взгляде: смесь боли, понимания и… силы, которой он не мог понять.
— Ты не понял? — продолжил он. — Ты не наказание, а напоминание. Люди алчут, потому что видят в тебе то, чего им всегда будет не хватать.
— И что же это? — сорвалось у Гарри; каждое слово давалось с трудом.
— Себя, — ответил незнакомец.
И, как во все прошлые разы, он исчез, оставив Гарри одного в безмолвном лесу.
Позже они встретились на берегу.
Гарри сидел на корточках, держа самодельную удочку, вглядываясь в волны, лениво накатывающие на песок. Тишину нарушил мерный шёпот прибоя, но настоящим раздражителем был силуэт, который возник на берегу и неторопливо приближался.
Как всегда, незнакомец выглядел так, будто оказался здесь случайно. Раздражение смешалось с любопытством.
— Куда вы исчезаете? — выпалил он резко, прежде чем мужчина успел подойти ближе. — И как вы это делаете?
Незнакомец остановился, и уголки его губ тронула едва заметная улыбка.
— А как ты заставляешь других себя желать? — спросил он в ответ.
Гарри сощурился, отчётливо чувствуя, как внутри закипает злость.
— Это не одно и то же, — пробормотал он. — Я не могу управлять тем, что чувствуют другие.
— А я не могу контролировать то, куда иду, — спокойно возразил мужчина, садясь на ближний валун. — Иногда это просто происходит.
— Чушь, — бросил Гарри, снова глядя на воду. — Вы всегда появляетесь, когда я меньше всего этого жду — случайностью это не назовёшь.
— А как назовёшь? — мягко переспросил незнакомец.
Гарри не ответил сразу, а когда поднял глаза, увидел тот же сосредоточенный взгляд.
— Если бы я хотел сломать тебя, — медленно произнёс мужчина, — я бы сделал это уже давно. Но ты крепче, чем думаешь. А ещё ты ошибаешься: это не ты заставляешь их жаждать. Это их природа. Ты лишь отражаешь то, чего им недостает более всего.
Гарри отвернулся, сжав кулаки.
— Мне не нужно всё это… Все эти слова. Они пустые, — отрезал он. — Мне нужен ответ: кто вы такой и почему не отстаёте от меня?
Незнакомец улыбнулся чуть заметно, но в его взгляде снова мелькнула необъяснимая печаль.
— Кто ещё сможет понять тебя, как не случайный путник?
Гарри резко выпрямился.
— Понять меня? — переспросил он, дрожа от гнева. — Вы приходите, говорите шарадами, оставляете меня с этим… грузом на душе. Вы думаете, что слова — это помощь? Думаете, что я должен чувствовать благодарность? Я не просил вас понимать меня! Я не просил ничего из этого!
Незнакомец не двигался. Взгляд его оставался спокойным — и это злило Гарри ещё сильнее.
— Уходите, — процедил Гарри. — Если вы не можете дать ясного ответа, если вы просто бродяга, если всё, что вы можете, — делать вид, что понимаете меня, тогда просто оставьте. Я не ваша ответственность.
Незнакомец медлил, вглядываясь в него ещё несколько мгновений, затем чуть наклонил голову.
— Хорошо, — сказал он тихо. — Но помни: одинокий путь редко ведёт к дому.
Он развернулся и медленно пошёл вдоль берега. Гарри смотрел ему вслед, кипя от гнева, но чувствовал, как внутри что-то дрожит и ломается. Он закрыл глаза, вдыхая холодный морской воздух в попытке успокоиться. Когда вновь открыл, на берегу никого не было — лишь звучал крик далёкой чайки под гул волн.
— Да кто он такой? — прошептал Гарри, сжимая кулаки до боли. И голос потонул в шёпоте моря.
А тем же вечером, когда он устраивался в тёмной покинутой хижине, ощутил присутствие: в дверях стоял незнакомец, опираясь на косяк; в тусклом свете единственной свечи чужие глаза блестели, словно две звезды.
— Ты хотел знать, кто я, — сказал он с лёгкой усмешкой. — Том.
Сказал — и исчез, будто тень.
Прошёл месяц, и Гарри его больше не видел. С одной стороны, он был рад; с другой — его всё чаще одолевали меланхолия и равнодушие ко всему происходящему. Словно эти редкие встречи стали единственным, что придавало смысл его жизни.
Абсурд.
Наверное.
Настал какой-то праздник; Гарри нашёл убежище в ещё одной заброшенной часовне. Дожди шли не переставая, выматывая его до предела. Лёжа на влажной подстилке, Гарри слушал, как вода капает сквозь щели в крыше. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем услышал едва различимый шорох. И даже не удивился, когда, подняв глаза, увидел Тома.
Тёмный силуэт выделялся на фоне серого света, пробивающегося сквозь разбитые витражи.
— А вы не сдаётесь, — сказал Гарри хрипло, приподнимаясь на локтях.
На губах Тома появилась слабая улыбка, точно он только такого приветствия и ожидал.
— Я бы то же самое сказал о тебе, — заметил он, присаживаясь на край алтаря. — Но это будет ложью, верно? Ты сдаёшься каждый день.
Гарри стиснул зубы, а руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Вы просто наблюдаете, — процедил он. — Всегда наблюдаете — словно за зверьком. И много говорите. Но чего вы от меня хотите? Почему снова здесь? Почему…
«Не приходили?» — едва не вырвалось у него.
Том склонил голову.
— Потому что вижу, куда ты идёшь. Я знаю, где этот путь заканчивается, и хочу предложить тебе другой.
— Какой? — Гарри поднялся, чувствуя, как сознание плывёт, а голос — звенит от напряжения. — Снова ваши загадки?
— Следуй за мной, — вместо ответа сказал он.
Гарри застыл.
— Почему? — спросил он едва слышно. — Почему вы хотите помочь?
Том приблизился, опустив голос почти до шёпота:
— Потому что ты уже слишком долго один. Как и я, — и он протянул руку.
Многие протягивали Гарри руку, а затем — тянулись. Ему в кошмарах снилось, как они рвут его тело на части… Но сейчас он шагнул навстречу, сжал прохладные пальцы и позволил себя увести.
И за всё это время ни разу не пожалел о своём решении.
Гарри смотрел в пустоту, так сильно сжимая перила, что холод металла обжигал кожу.
Проклятие Тома, что таким он был исключительно с ним.
Том…
Единственный, кто остался рядом; единственный, кто понимал, но при этом оставался постоянным напоминанием того, что у Гарри не будет нормальной жизни.
Том не был похож на других: он не смотрел на Гарри с жадностью, хотя её тень всё равно присутствовала в нём — в самой сути их отношений. Но не из-за проклятия — нет. Том сам являлся воплощением чего-то более древнего, чем человеческие желания.Он всё время находился на грани: между другом и тюремщиком, между спасителем и разрушителем, между возлюбленным и отвергнутым.
Гарри знал, что Том любил его; любил так, как ни один человек в мире не смог бы. Это была не простая привязанность, а та любовь, которая поглощала всё вокруг — сжигала до пепла всё лишнее. Она была абсолютной, безоговорочной, но в этом и крылась опасность. Потому что Том хотел его так, как никто и никогда: он жаждал его не как человека, не как вещь, не как драгоценность, а как единственное, что могло заполнить пустоту внутри. Словно Гарри был его душой. Или, по крайней мере, её осколком.
И это пугало сильнее всего.
Потому что он боялся, что однажды позовёт, и Том не откликнется; что однажды он найдёт цветок на полу: всё ещё живой. Тёмные лепестки, почти чёрные, с едва заметным пурпурным отливом, будто напитанные кровью, обрамляли бы сердце цветка — светящийся алый шар: пульсирующий как дыхание. Тонкие, почти невидимые шипы покрывали бы стебель, а листья, похожие на крылья ночных бабочек, трепетали бы от малейшего дуновения. Такой цветок стал бы воплощением Тома: опасным, чарующим и непостижимо прекрасным. И стал бы его концом.
Одна мысль об этом ужасала Гарри. И к ней он возвращался каждый раз, когда желал Тома: желал его тепла, его страсти, его чувств… его тела… прикосновений и ласк. Каждый раз, когда тот тянулся к нему, Гарри отступал: все, кто слишком жаждал его, становились цветами.
Он знал… Точнее, потом узнал, что Том следовал за ним по следу из цветов — людей, однажды пожелавших обладать Гарри целиком: телесно или мысленно, что не столь важно.
Но иногда, в полумраке ночи, когда Том был рядом, когда его голос звучал мягко, почти успокаивающе, Гарри задумывался: а если всё, что ему нужно, — это позволить? Просто перестать бороться и дать Тому то, чего он хочет. Может, тогда проклятие исчезнет…
Может…
А может, и нет.
Он усмехнулся и услышал за спиной шорох.
— Прости, — тихо произнёс знакомый голос.
Вернулся.
— Тебе не за что извиняться, — ответил Гарри, не оборачиваясь и всё ещё держась за перила.
Его пальцы слегка дрожали, но он старался, чтобы голос звучал уверенно.
— Есть, — Том не стал вдаваться в подробности.
Гарри и без того всё понимал. Он знал, что Том не хотел видеть, как он в очередной раз разочаруется. И при этом ревновал, ведь быть «ключом к проклятию» Гарри значило быть для него кем-то особенным. А если мисс Блэк станет таковой, то…
Гарри медленно выдохнул.
— Ты был честен, Том, — проговорил он наконец. — А честность — не то, за что стоит извиняться.
И обернулся. Том стоял в тени; плечи были опущены, на лице — маска. Тёмные глаза блестели так, будто отражали далёкий свет оранжереи. На миг Гарри подумал, что именно так видел раньше мир: тёмным, холодным и опасным местом. Только после их знакомства он начал видеть всё иначе — парадокс, что именно Том подпитывал его веру в людей.
— Я не могу быть другим, — негромко сказал тот. — Даже для тебя.
Гарри долго смотрел на него, а затем приблизился.
— И не должен, — покачал он головой.
И по правде говоря, не представлял тот день, когда Том станет к нему равнодушен.
— Мне просто… страшно, — голос дрогнул. — Страшно, что однажды я потеряю тебя.
Том шагнул вперёд. Чужая рука, обычно уверенная, замерла на полпути, словно он боялся коснуться. Но во взгляде было что-то, что Гарри не мог игнорировать: тоска, желание, сила, жестокость, которую Том никогда не прятал от него.
— Не потеряешь, — сказал он сухо. — Никогда.
И на одно мгновение — короткое, как удар сердца — Гарри поверил ему.