Фанфик "Гарри не верит в чудеса". Глава 1

Фандом: Гарри Поттер (книги&фильмы).  

Персонажи: Гарри Поттер, семейство Дурсль, Северус Снейп, Драко Малфой, Гермиона Грейнджер, Рон Уизли, преподаватели и студенты Хогвартса, Люциус Малфой и другие.

Жанр: AU, драма, приключения.

Размер: макси.

Рейтинг: G.

Категория: джен.       

Описание: Гарри Поттер десять лет был никому не нужен, но теперь магический мир внезапно вспомнил о нём. Только Гарри забыли спросить: а ему этот магический мир нужен?

Дисклеймер: Все персонажи принадлежат Дж.К.Роулинг. Все события являются вымышленными, а совпадения случайными. 

Примечания: Таймлайн - канон. Неторопливое повествование с северитусом ближе к концу.  

«Мистеру Г. Поттеру, графство Суррей, город Литтл Уингинг, улица Тисовая, дом четыре, чулан под лестницей».

Гарри перевернул странный, непривычно плотный и тяжёлый конверт. На обороте обнаружилась похожая на старинную восковая печать: щит, разделённый на четыре части с изображениями геральдических животных и мощной буквой «Н» в центре.

— Ерунда какая-то.

Конверт отправился в мусорное ведро. Тётя Петунья поручила Гарри помыть посуду, протереть пыль во всех комнатах, прополоть клумбы и развести удобрение для роз, чтобы потом подкормить их. Некогда было ломать голову, кто и зачем прислал такое старомодное письмо да ещё и издевательски напомнил о месте Гарри в этом доме. Писать ему никто не должен: все официальные документы приходили тёте и дяде, Гарри их только читал иногда и даже права что-либо обсуждать и решать не имел в силу возраста. Для розыгрыша тоже слишком сложно: Дадли с друзьями не сумели бы сделать так необычно и аккуратно. Верхом их фантазии было загнать Гарри на какую-нибудь тупиковую улицу и хорошенько отлупить. Впрочем, после того, как Пирс во время одной из таких погонь сломал ногу (крайне неудачно, она потом очень долго заживала), интерес к забаве у кузена и его приятелей пропал, чему нельзя было не радоваться.

Наутро Гарри вынес мусор к уборочной машине и окончательно забыл о непонятном письме.

Через три дня почтальон просунул в прорезь на входной двери уже два таких конверта, настолько одинаковых, что Гарри уставился на них в недоумении. Настойчивость отправителя его не поражала, скорее, хотелось покрутить пальцем у виска: кто в здравом уме отправит сначала одно письмо, а через несколько дней ещё пару? Тёте с дядей это бы точно не понравилось, они не переносили всё странное и необычное, а от их настроения зависело, насколько терпимым будет существование Гарри на этих летних каникулах. Так что новые письма отправились по тому же адресу, что и предыдущие. Он выдохнул было, но следующим утром на пороге обнаружилась уже целая кипа тех же посланий. Гарри пересчитал — двенадцать! — и выкинул все в общественный мусорный бак Литтл Уингинга в нескольких кварталах от Тисовой улицы. Неизвестный отправитель начал откровенно пугать.

Гарри десять лет никому не был нужен, даже представители социальных служб, которых так боялась тётя Петунья, года три как посещали их дом исключительно «для галочки». И вдруг появился некто, кому позарез требовался мистер Поттер. Нет, Гарри не собирался читать письма или отвечать на них, ещё чего не хватало. У того, кто это делал, голова явно не в порядке. В конверте же могло быть всё, что угодно, хоть пакетик с чернилами, хоть другая какая гадость, от которой потом не отмоешься. Или, самое простое, — всё-таки письмо-розыгрыш (да, кузен бы не додумался, но одноклассники у Гарри были очень изобретательные) от имени кого-то из якобы потерянных родственников, непременно богатых и желавших облагодетельствовать Гарри своим теплом. Надо ли ему, чтобы потом над ним потешалась половина Литтл Уингинга? Нет, конечно! Потому Гарри и решил ничего не делать, не реагировать, надеясь, что незнакомцу рано или поздно надоест издеваться, и он отступит. Терпения у Гарри имелось хоть отбавляй, иначе в его жизни было никак. Главное, чтобы про странную почту не прознали Дурсли, уж они-то не стали бы выяснять, розыгрыш это или нет. Им хватило бы того, что что-то в их жизни выбивалось из обычного, рутинного и нормального.

С дурацкими конвертами Гарри боролся ещё пятницу, субботу и воскресенье, причём, с каждым днём писем становилось всё больше и больше. Он пытался подкараулить того, кто их оставлял, но ни один человек не подходил близко к дому номер четыре на Тисовой улице, ни одна собака и даже кошка, разве что птицы проносились несколько раз. Странные какие-то птицы: очень крупные, Гарри таких прежде никогда не видел, и летели довольно низко. Но не могли же они приносить почту! Это невозможно!

Однако в понедельник Гарри невольно вернулся к столь опрометчиво отвергнутой теории. Письма неаккуратным ворохом были рассыпаны по всей лужайке перед домом. Вряд ли бы человек так сделал, ну, если он только не хотел напугать Гарри или разозлить Дурслей. Слава Богу, всё удалось убрать до того, как дядя уехал на работу, но позже выяснилось, что парочка конвертов коварно отделилась от основной массы и лежала на подоконнике гостиной. Гарри заметил их, только когда поливал клумбы. Повезло, что тётя ещё не вышла из дома проверять его работу, а Дадли имел привычку летом спать до полудня. Вторник начинался нормально: после завтрака старших Дурслей Гарри традиционно принёс почту, заранее выбросив проклятые письма, и забрал с крыльца доставку молока и яиц, но потом с кухни вдруг послышался истошный тётин крик.

Дядя Вернон, который, пыхтя, у зеркала в прихожей, пытался завязать себе галстук, от испуга и неожиданности выронил его, наступил и помчался к супруге, сшибив по дороге тумбочку. Гарри с ёкнувшим сердцем побежал за ним, бросив тряпку, которой протирал пол в ванной. Тётя Петунья, побледневшая чуть ли не до синевы, вжималась в кухонный шкаф, открытый лоток с яйцами стоял на столе, и между ними было всунуто... да, одно из тех самых писем. Но как? Откуда? Тётя же заказывала продукты у знакомой фермерши, жившей в нескольких милях от Литтл Уингинга, неужели весь этот кошмар последних дней — её рук дело?

— В-в-вернон, д-дорогой, т-там...

Видя, что супруга не могла и слова нормально произнести, дядя осторожно, двумя пальцами поднял конверт, всмотрелся и тут же уронил. Его лицо и видная из-за воротника рубашки часть шеи почти моментально окрасились в насыщенно алый цвет, так что Гарри испугался, не предвестник ли это сердечного приступа. С лестницы послышался грохот, и в кухню, с силой толкнув Гарри в сторону, ввалился кузен. Ввалился как был: всклокоченный, в мятой после сна пижаме, у которой задрался один рукав и завернулись обе штанины.

— Мам, ты чё?!

— Дадличек, не подходи близко!

Чувствуя, что ещё немного, и коллективной истерики Дурслей не миновать, Гарри резво вскочил на ноги, не обращая внимания на саднящие колено и локоть.

— Прошу меня простить, мэм, сэр, — он сгрёб конверт и, пожалуй, более нарочито, чем требовалось, опустил в мусорное ведро. — Обычно я успевал убрать весь хлам, но это письмо пропустил. Не понимаю, как оно там оказалось. Приложу все силы, чтобы такого больше не было.

Тётя уставилась на него больным взглядом, а дядя рванул воротничок любимой рубашки и захрипел:

— В моём доме! Эта дрянь в моём доме!

— Уже нет, сэр, я всё выкинул, — быстро ответил Гарри.

Что происходило? Он считал отправителя странных посланий дурным и неприятным человеком, но до этого момента не видел в письмах ничего откровенно страшного. Дурсли же перепугались так, словно в лотке с яйцами обнаружилась бомба. Страх холодком прошёлся по спине и затылку — какому сумасшедшему и зачем вдруг понадобился Гарри? Следом пришла злость. Столько времени и сил ушло, чтобы Дурсли перестали считать его обузой и источником всех бед! Научившись сдерживать порывы своего характера, Гарри сумел наладить с ними более-менее нейтральные отношения, но теперь этому настал конец из-за чьего-то дурацкого розыгрыша. Был бы у него хоть один друг, которому можно довериться и попросить помочь, тогда бы удалось сохранить историю с письмами в тайне от Дурслей. Только Гарри ни на кого не мог положиться.

— Никогда, слышишь, никогда я не позволю этой гадости твориться в моём доме! Понял, мальчишка?! Чтобы и не заикался даже! Магии не существует, заруби себе на носу! —дядя Вернон, только что брызгавший слюной и потрясавший своим сарделькообразным пальцем, зачем-то схватился за штаны и принялся вытаскивать ремень. — И писем никаких нет, не для тебя они, понятно? Увижу хоть одно и...

Разъярённый дядя нёс какую-то нелепицу: почему-то про магию (говорить про которую сам же и запретил), про письма, причём так, будто Гарри из кожи вон лез, чтобы заполучить хотя бы одно и прочитать. Словно не на дядиных глазах только что тот самый конверт полетел в мусор. Гарри на своей спине и попе давно уяснил, что оправдываться в таком состоянии бесполезно, его попросту не будут слушать. Не слушали же Дурсли, что Гарри совершенно не виноват, когда у его школьной учительницы во время урока вдруг перекрасилась шевелюра или когда он чудесным образом отрастил волосы за одну ночь после того, как тётя Петунья нещадно его обкорнала. С дядей могло сработать только одно, и Гарри, выпрямившись, посмотрел ему прямо в глаза и отчеканил:

— Даю вам слово, сэр, что ничего про эти письма не знаю. Я их не читал. Что там, меня не интересует.

Он надеялся, что твёрдый и уверенный ответ подействует, как и прежде бывало, но такого эффекта всё же не ожидал. Старшие Дурсли застыли, кто как был, застигнутые его словами врасплох: тётя прижала ладонь к сердцу, дядя чуть не запутался в брюках, из которых успел уже наполовину выдернуть ремень. Один Дадли, не растерявшись, ретировался с кухни и заодно прихватил жестяную банку с печеньем. Гарри переступил на месте, несмело глядя на родственников. Кажется, получилось. Повезло, что те не в совсем уж невменяемом состоянии были, а то бы и не вспомнили, что Гарри не бросал слова на ветер, особенно если клялся. Дядя не терпел жалкого лепета и вранья, но, как деловой человек, уважал чёткие и информативные объяснения. Едва Гарри понял эту простую истину (что случилось несколько лет назад), сосуществовать в одном доме с Дурслями стало чуточку проще.

— Не читал, говоришь?

Гарри выдержал пристальный взгляд — дядя ещё и прищурился, думая, что выглядит устрашающе (увы, это делало его похожим на усатую свинью, но никак не на грозного главу семьи) — и повторил:

— Нет, сэр. Мне не нужны письма от непонятно кого.

А про себя подумал, что дядя видит его до обидного идиотом. Надо же быть совсем слабоумным, чтобы, зная о нелюбви Дурслей ко всему, что мало-мальски отличалось от нормального, польститься на глупую забаву. Пять минут триумфа над родственниками и хорошего настроения не стоили последующих скандалов, наказаний и перехода на полутюремный режим. Достаточно было Гарри и того, что дядя в последний момент передумал и разрешил отдать его в Хай Кэмеронс, а не в школу святого Брутуса.

— Ишь ты, — довольно произнёс тот, огладив усы. Краснота медленно сходила с его лица, дядя Вернон горделиво выпрямился и кинул успокоенный взгляд на свою супругу, но тётя почему-то сжалась ещё больше. — Ишь ты! Посмотри-ка, Петунья, кажется, нам удалось выбить из этого отребья всю дурь. Говорил же я, жёстче надо воспитывать, жёстче, а ты заладила — что соседи скажут, вдруг кто узнает! Видишь? Да если бы не мои методы, мальчишка не постеснялся бы врать мне в лицо. Ну-ка, — он шагнул к Гарри и наклонился так близко, что можно было без труда унюхать запах ментоловой жидкости, которой дядя полоскал рот после еды, — посмотри мне в глаза, ты. Ты же не лжёшь?

— Я никогда вам не врал и сейчас не вру, сэр. Можете быть спокойны, я всё сделаю, чтобы эти письма не беспокоили вас с тётушкой и Дадли. Я не верю тому, кто их пишет, и не собираюсь выяснять, кто это.

Распрямившись, дядя хлопнул Гарри по плечу своей мощной ручищей, так что он присел, и неприятно расхохотался.

— То-то же, малец, то-то же. Гляди мне тут, чтобы ни намёка на эту гадость не было! Иначе не посмотрю, что ты ещё малолетний, мигом по стопам своих родителей отправишься — в тюрьму!

Последнее его замечание Гарри, уже немного успокоившийся, пропустил мимо ушей. В зависимости от ситуации в представлении Дурслей родители Гарри становились то алкоголиками, то алкоголиком и проституткой, то мошенниками, отбывавшими приличный срок в тюрьме и там же умершими от «одной из многочисленных сопутствующих болячек, прости Господи». Прежде он задавался вопросом, где же правда и в курсе ли родственники, что на самом деле случилось с мистером и миссис Поттер (если они, конечно, были женаты и звались так), а потом перестал. К чему эти розыски и размышления? К жизни мёртвых родителей они не вернули бы, а портить отношения с Дурслями — нет, Гарри не дурак. Ему и так не на кого было положиться, тётя с дядей слишком уж ненадёжная опора. У них свой сын и семья, а Гарри так, приблудыш и подкидыш, пригретый исключительно по причине того, чтобы соседи не осудили. Впрочем, он совсем не злился из-за этого на родственников. Они ведь вполне могли отдать его в приют. Комнатка в чулане под лестницей и полное пренебрежение со стороны сверстников и других обитателей Тисовой улицы вряд ли сильно отличались от приютского существования, но всё-таки отличались. Там пришлось бы ежедневно бороться за жизнь, а у Дурслей Гарри хотя бы на этот счёт мог не переживать, если исполнял в срок тётины поручения и не слишком мозолил глаза дяде. А то, что одевали его в старую, поношенную одежду не по возрасту и кормили не особо, так некоторые и с родителями живут куда хуже. Нечего жаловаться.

Инцидент с письмами оказался исчерпан поразительно быстро. Пока Гарри поднимал и приводил в порядок упавшую тумбочку, отмершая тётя, охая, помогла супругу разобраться с ремнём на брюках, волшебным образом выудила откуда-то другой чистый и отглаженный галстук и ловко его повязала. Чмокнув её в щёку своей щёткой усов, дядя отбыл на работу, напоследок ещё раз погрозив кулаком Гарри, вышедшему прибраться на лужайке.

— Мэм, — подождав немного, позвал Гарри тётю. Она так и стояла на крыльце, приложив ладонь к груди, словно у неё сердце болело. — Мэм?

Та вздрогнула и наконец обратила на него внимание, но смотрела странно. Гарри был неприятен её пустой взгляд. Дурсли частенько относились к нему, как к никчёмному существу, оно и понятно, однако тётя раньше не так усердствовала, это дядя в основном твердил, как сильно Гарри им обязан.

— С вами всё хорошо? Если позволите, я сам закончу с уборкой здесь и на кухне, а вы прилягте.

— Поучать вздумал? Не нужно мне никакого отдыха, — наконец отмерла тётя, и недовольство засквозило в её голосе сердитыми нотками. — Займись лучше лужайкой, мальчишка. Обнаружу хоть один сорняк, останешься сегодня и без завтрака, и без обеда.

— Как скажете, мэм.

— Господи, Гарри, говори по-человечески! Начитался книг, будто мало нам твоей ненормальщины!

В очередной раз пообещав исправиться, он поудобнее взял грабли и побрёл к самому краю газона, к тротуару. Гарри всегда начинал работу оттуда, сгребая старую траву и редкий мусор к крыльцу, откуда проще было их убирать. На подъездной дорожке, как раз там, где ещё несколько минут назад стояла дядина машина, что-то лежало… Конверт, опять. Да как они уже надоели! Гарри стиснул зубы, мысленно пожелал, чтобы у шутника руки отсохли, и граблями подцепил ненавистный прямоугольник пергамента. Письмо отправилось в кучку пожухлой травы, к завядшему цветку розы и обёртке от шоколадки, которую не донёс до мусорного ведра Дадли.

Входная дверь наконец хлопнула — тётя ушла в дом. Следила, значит, за Гарри. Ничего в этом такого ужасного, конечно, не было: Дурсли, несмотря на то, сколько лет уже Гарри жил с ними, всегда придирчиво проверяли, трудится ли он или же отлынивает. Но сегодня ощущалось что-то крайне противное во вроде бы обычном тетином поступке. Противное, как зубная боль или содранный у ногтя заусенец. Со своего места на крыльце тётя не могла не видеть письмо. Она явно ждала, как Гарри с ним поступит, наверное, и сейчас подглядывала из-за занавесок: может, он в противовес собственным словам уже вовсю зачитывался посланием. Как глупо. Но злило не недоверие (в конце концов, Гарри платил Дурслям той же монетой), а... Тут Гарри озадаченно замер и поскрёб затылок. Он не мог внятно описать суть своих претензий к родственникам, да и не на них нужно было сердиться, а на того, кто засыпал его дом дурацкими письмами. Ведь непонятно, каким образом всё обошлось без большого скандала. Гарри сказал бы, чудом, но он не верил в чудеса. Возможно, Дурсли знали про эти письма, если так перепугались. Может, видели когда или ещё что. Гарри не желал углубляться в подробности и рушить из-за этого свою устоявшуюся, в общем-то, жизнь. Кто бы ни пытался так настойчиво завладеть его вниманием, будь он хоть трижды возможностью приструнить родственников, не нужен был Гарри совершенно. Если он вдруг так резко кому-то потребовался, то вряд ли для чего-то хорошего. В противном случае, имейся хоть какой-нибудь родственник или просто неравнодушный человек, Гарри никогда бы не жил в чулане, с тётей и дядей, которые рады были и вовсе избавиться от ненужного племянника.

Когда через час Гарри вернулся в дом, тёти нигде не было, а на столе в кухне стоял... вообще там должен был быть его завтрак, но Гарри сроду не давали полноценную яичницу из двух яиц с беконом, сэндвич с тунцом и какао. Наверняка это великолепие предназначалось для Дадли, он ещё не ел, если Гарри ничего не пропустил, пока работал. Хотя вчера же кузен выклянчил на всю неделю блинчики, и тётя как раз их ему нажарила. Странно, тарелка была его, Гарри — со сколами по ободку и трещиной, делившей её практически пополам. Что это тётя так расщедрилась? Подкупить, что ли, его решила? Или наоборот, хотела поблагодарить?

— Гарри, ешь.

В первый момент он даже не узнал голос тёти, тихий и глухой. Она сама появилась бесшумно, будто тенью, и пряча лицо. Прошла мимо Гарри боком и вдруг, открыв кран, взялась мыть посуду.

— Мэм, прошу меня извинить, но вы же поручили это мне? Не стоит утруждаться, я сейчас займусь и...

— Гарри, я же сказала — сядь и ешь! — воскликнула она, повернувшись, и Гарри замолчал. На тётином лице отчётливо заметны были следы слёз, а покрасневшие глаза отчаянно блестели. — Что непонятного?

После подобного не повиноваться Гарри не мог. Он сел, взял приборы в руки, но так и не заставил себя положить в рот хоть кусочек, а ведь ему ужасно давно не доставалось горячей, только что приготовленной еды. Череда загадочных тётиных поступков осела холодными мурашками на загривке. Что-то будет. Тётя, на памяти Гарри, никогда не плакала (разве что когда Дадли на первом же уроке физкультуры в младшей школе сломал руку, и ему наложили гипс), никогда не готовила специально для Гарри и, что пугало больше всего, не называла его по имени. Перемены Гарри не любил, они не приносили добра, а то, что тётя после утреннего происшествия с письмами явно настроилась если не на какой-то шаг, то уж на разговор, было очевиднее некуда. Будь же проклят тот, кто прицепился к Гарри! Кому мешала его скромная, тихая жизнь?

Под шум воды и стеклянное позвякивание посуды Гарри всё-таки решил поесть. Неизвестно, когда ему в следующий раз представится такая возможность. Горячая пища обжигала и падала в желудок будто комом, наслаждаться ею особо не получалось, потому что Гарри постоянно думал, за что получил это великолепие. Зато какао оказалось невероятно сладким, и хотя Гарри не привык к такому, он опустошил чашку до дна и хотел было соскрести со дна остатки вкусной густой жижи. Тётя не дала: без спроса вновь наполнила его чашку до самых краёв, — а сама села напротив, сжала губы в узелок и сложила руки домиком.

— У тебя, наверное, есть вопросы, Гарри.

Снова «Гарри». Наверное, за все десять лет в этом доме, его имя не звучало столько, сколько за сегодняшний день. Очень плохой знак, очень.

— Нет, мэм. Смею вас разубедить, я не испытываю никакого интереса к этим письмам. Если бы не нелепая случайность, я бы и не посчитал нужным поставить вас в известность об их появлении. Я не желал вас беспокоить.

— Боже ты мой, говори нормально! — сердито воскликнула тётя. — Сколько я твержу, не надо мне этих твоих словесных кружев! Мы в каком веке живём? В восемнадцатом, по-твоему?

— Я стараюсь, мэм. Простите, если не всегда получается.

— Господи, да за что мне всё это? — она прижала пальцы к вискам. За обычным причитанием, которое Гарри привык игнорировать, внезапно чувствовалось нечто большее и очень болезненное для тёти. — Сначала сестра дурёха-героиня, теперь племянник ещё более ненормальный... Скажи мне честно, неужели ты ни одно письмо не читал? И даже не захотел прочесть?

Гарри отрицательно покачал головой. Что это тётя вспомнила про его мать? Странные послания, невесть как появлявшиеся возле дома, были связаны с миссис Поттер? Тогда ясно, из-за чего Дурсли пришли в такой ужас, ведь родители Гарри «здорово подгадили им жизнь своим отпрыском». А почему тётя назвал свою сестру героиней? Или то был сарказм?

— Скажу честно, мэм: мне они правда неинтересны, равно как и тот, кто их отправляет. Этот человек вряд ли хочет мне добра, не то бы пришёл лично. Во-вторых, я не хотел, чтобы вы с дядей переживали.

Тётя негромко хмыкнула, разумеется, она разгадала его нехитрый замысел. Оно и понятно: чем меньше проблем доставлял Дурслям Гарри, тем спокойнее была его жизнь. Он считал это вполне практичным подходом, обоюдовыгодным, между прочим. Да, получалось эгоистично, но если Гарри не будет думать о себе, кто другой о нём подумает? Никто.

— И в-третьих...

— Что в-третьих?

— Этот человек не вспоминал про меня десять лет. Я не глуп, мэм, и понимаю, что своими посланиями он преследует некую цель. Я не собираюсь становиться инструментом для её достижения. Даже если в том конверте — завещание какого-нибудь дальнего родственника, а я единственный наследник. Я не был нужен, и мне никто не нужен.

Тётино лицо помертвело, застыло в непонятной гримасе из недоверия, злости и жалости, и Гарри насупился. Последнее определённо не стоило говорить, но он же хотел показать, что Дурслям нечего волноваться. В любом другом случае Гарри и не заикнулся бы о своих чувствах, они никого не интересовали.

Какао, в чашку с которым Гарри уткнулся, резко утратило свою привлекательность. Вот бы этих проклятых писем не было вовсе! Или пускай тётя ничего про них не рассказывает, ведь тогда точно что-то изменится и не в лучшую сторону.

Никогда ещё с Гарри не случалось ничего по-настоящему хорошего. Те события, что у других обычно ассоциировались с позитивом, вроде, например, поступления в младшую школу, для него оборачивались ещё большими проблемами. Взять ту же школу — сначала к Гарри прицепились ученики из-за бедной одежды, старого, разваливающегося портфеля и весьма потрёпанных, купленных у старьёвщика учебников. Потом учительница невзлюбила (причём, взаимно), так как он не знал многого из того, что положено было в его возрасте. Потом Гарри догнал, конечно, одноклассников, но случилась другая напасть: Дурслям не понравилось, что он учился лучше, чем их сын. Пришлось косить под дурачка и выслушивать от родственников, какая он бестолочь и какая у него дурная наследственность. В итоге то, что могло бы подарить Гарри друзей, мечту или хотя бы цель в жизни, превратилось в каторгу. Он дни считал до своего четырнадцатилетия: с этого возраста более-менее реально было найти какую-нибудь подработку. Гарри реально смотрел на вещи и понимал, что в восемнадцать (а, может, и того раньше) Дурсли выставят его за порог с вещами. Куда он пойдёт без денег? Вот так и выходило, что нужно как можно скорее работать и копить, чтобы потом и комнатку какую снять, и учиться. Куда, правда, идти учиться, Гарри пока не решил, ни к чему душа не лежала. Миссис Эндрюс, первая его преподавательница, напрочь отбила интерес ко многим наукам, вроде литературы или английского, а для других, математики, например, Гарри банально недоставало знаний. Он мог бы заниматься и сам: книги в доме имелись, школьную библиотеку посещать никто не запрещал, да и свободное время, если постараться, вполне получалось выкроить, Гарри пробовал. Только что ему один раз или два? Нет, учиться надо постоянно, а для этого требовалось не злить родственников и делать так, чтобы у них к нему не возникали претензии. Тогда и отдохнуть удавалось нормально, и учебники полистать. Понемногу-понемногу, но именно такого перемирия Гарри и добился. Не возражал, не возникал, не огрызался, все поручения выполнял быстро и тщательно, без нытья. В конце концов, Дурсли оценили его старания и перестали цепляться. Нет, словесные придирки никуда не делись, но настоящие оскорбления или угрозы не звучали достаточно давно. Гарри мечталось, что вот так, без особых проблем, он и проживёт до того момента, когда станет независимым от Дурслей. Но нет же!

— Много их было, этих писем? Сколько ты выбросил?

Опомнившись, Гарри вновь посмотрел на тётю.

— Не могу сказать точно, мэм. Я перестал считать где-то после пятнадцати. Но они приходят уже несколько дней.

— Несколько дней? Боже ты мой! — тётя вдруг стала белее мела. — И ты ни разу не ответил? Так эти люди ведь могут прийти сюда... Господи, тебе же скоро одиннадцать! Да, точно! Как я сразу не догадалась?

— Мэм? Мэм! — Гарри пришлось практически закричать, чтобы пробиться сквозь её причитания. Да что же такое? Тётя — взрослая, разумная женщина, это он, Гарри, должен взрываться и фонтанировать эмоциями, а получалось, наоборот, будто ему глубоко за тридцать и тёте — не больше десяти. — Пожалуйста, успокойтесь. Хотите, я сделаю вам чай? Только успокойтесь. Я не хочу никоим образом навредить вам, дяде и Дадли. Если вы знаете, что это за письма, и вам неприятно про них говорить, то и не говорите. Я уже сказал, мне они не нужны. Я бы вообще хотел, чтобы их не было.

Взгляд, которым одарила его тётя, был долгим, тяжёлым, но не недоверчивым, нет. Гарри даже позволил себе понадеяться, что на этом всё и закончится. Тётя возьмёт с него обещание не притрагиваться к проклятой почте или, если повезёт, сама будет помогать с уничтожением многочисленных «Мистеру Г. Поттеру». Хотя вряд ли. Сказала же она, что какие-то люди, связанные с письмами, могут прийти в их дом. Гарри припомнил утренний лоток с яйцами, в который, не церемонясь, всунули очередное послание, и ему стало не по себе. Вроде бы мелочь, но вполне себе чёткое послание, что нужно было с самого начала рассказать всё Дурслям. Они, может, и придумали бы, как отвязаться от назойливых психов.

— Это невозможно, — наконец выдохнула тётя, будто всё-таки решившись выдать что-то сокровенное, но одновременно ужасное и постыдное. — Невозможно. Это уродство никак не убрать и не исправить. Как бы я ни пыталась, ни Лили, ни ты... — занервничав ещё сильнее, она сжала красивый воротничок на своей блузе так, что ткань заскрипела от напряжения. Если бы Гарри не знал хорошо свою тётю, то решил, что ей мучительно жаль его. — Письма всё равно будут приходить, неважно, хочешь ты того или нет. А потом явится и кто-нибудь от них.

— От кого? — не понял Гарри.

— От волшебников.