Плачевная история одного жалкого и ужасного племени

Рассуждая о том, как протекает цивилизационный коллапс, можно построить вполне логичную цепочку, что я и сделал в моей книге «Пять стадий коллапса». Финансовый коллапс идёт первым, когда лопаются различные рыночные пузыри и падают карточные домики из ценных бумаг. За ним неизбежно следует коммерческий коллапс, вызванный утратой доступа бизнесов к коммерческим кредитам. Затем происходит политический коллапс, вызванный неспособностью функционировать государственных структур в результате падения налоговых поступлений. Затем следует коллапс социальный: без коммерции и функционирующих органов власти общество разваливается. Ну и напоследок культурный коллапс, как следствие которого люди перестают воспитывать детей и заботиться о стариках, семьи распадаются и все они утрачивают человеческий облик.

Но, как часто бывает в таких науках, как антропология, обществоведение и финансы, в которых действует принцип рефлексивности (акт наблюдения влияет на поведение наблюдаемого) на Западе решили перевернуть мою стройную концепцию коллапса с ног на голову и там лидирует культурный коллапс. Общество разобщается, семьи распадаются и все дичают...

Начинать с культурного коллапса — концепция, казалось бы, бредовая, — но и в ней может быть своя логика. Дело в том, что на Западе ставят деньги превыше всего и потому готовы пожертвовать культурой, обществом и даже своей любимой демократией, лишь бы финансовая система осталась целой — этакие спокойно тикающие ходики с кукушкой на стене дома без крыши. Но и это у них вряд ли получится. Однако, культурный коллапс там явно лидирует и расползается по странам, на которые Запад всё ещё так или иначе влияет. А потому очень важно знать, что это такое и научиться ему противостоять, чтобы он не расползся дальше, чем желательно.

Пятая стадия: культурный коллапс. Утрачена вера в человеческую добродетель. Люди теряют способность проявлять доброту, щедрость, заботу, симпатию, честность, гостеприимность, сочувствие, милосердие. Расхожим лозунгом становится солженицынское «Умри ты сегодня, а я завтра».

Чтобы стало предельно ясно, что такое культурный коллапс, я предлагаю детально рассмотреть душераздирающую историю одного жалкого и ужасного племени, которое пережило культурный коллапс и при этом умудрялось худо-бедно, но выживать в течение ещё нескольких поколений. Оно представляет собой почти идеальный, извините за выражение, «кейс» для изучения культурного коллапса. Читая этот текст, рекомендую держать в поле зрения следующий вопрос: «А не напоминает ли это племя своим поведением кое-кого из наших соседей из ближнего зарубежья?»

Итак, знакомьтесь: племя ик. А не племя ук — прошу не путать!

История племени ик — как поучительная, так и предостерегающая. Это история выживания самого экстремального типа — настолько экстремального, что она вынуждает нас усомниться в ценности выживания любой ценой. Все, что мы знаем о племени ик, известно из единственного, но весьма богатого источника: книги «Горные люди» британского антрополога Колина Тернбулла, прожившего два года среди этого племени. (Ниже, все цитаты почерпнуты из его текста.) В то время, племя ик насчитывало около двух тысяч человек, живущих в углу северной Уганды, где она граничит с (теперь Южным) Суданом и Кенией, в нескольких небольших временных деревнях, затерявшихся между заповедником дикой природы Кидепо и горами, окаймляющими величественный откос, отгораживающий Уганду от Кении.

В то время как книга Тернбулла нашла широкую аудиторию за пределами научных кругов, его коллеги-антропологи сочли ее экстремистской и предвзятой. Бернд Гейне, наблюдавший ик некоторое время спустя, счел работу Тернбулла бесполезной. Судя по всему, ик были осведомлены о том, как Тернбулл их изобразил и были его менее чем лестным описанием менее чем довольны. Гейне написал, что то, что он наблюдал, настолько расходилось с тем, что написал Тернбулл, что иногда он думал, что «имеет дело с совершенно другими людьми».

Итак, мы имеем здесь прекрасный пример принципа рефлексивности, который сводит на нет претензии на научность социальных наук, от антропологии до финансов, — всюду, где акт наблюдения влияет на поведение наблюдаемого. Тернбулл, возможно, был предубежден против ик, но последующие исследователи имели дело с ик, которые были предвзято настроены против Тернбулла и изменили свое внешне наблюдаемое поведение в ответ на их нежелательную известность. Или же это были актёры, специально завезенные правительством Уганды, а самих ик оно куда-то временно упрятало.

Как бы то ни было; книга Тернбулла могла бы быть и страстным художественным произведением. Но вряд ли это так, потому что невозможно себе представить, чтобы опус Тернбулла был основан на его больном воображении, а не на выстраданных наблюдениях. Думать иначе — значит утверждать, что у Тернбулла была очень больная психика. Однако, до его опыта с ик он написал милейшую книгу об очень милых пигмеях, да и после являлся вполне адекватным и уважаемым антропологом. Если отложить в сторону споры о его предвзятости и объективности, Тернбулл рассказал уникальную и убедительную историю культурного вырождения и биологического выживания, имеющее прямое отношение к культурному вырождению, которое мы нынче наблюдаем на Западе, да и не только.

Исходя из описания Тернбулла, вот самая лестная характеристика, какую можно дать этому удивительному племени. Ик — законченные индивидуалисты. Они проницательны и предприимчивы, практичны и несентиментальны и выживают благодаря удаче и смекалке. Они развивают дух самостоятельности и свободного предпринимательства в своих детях с самого раннего возраста. Они ценят конфиденциальность, твёрдо верят в право частной собственности и скрупулёзно возвращают свои долги. Они изобретательны и увеличивают свой доход, предлагая своим соседям разнообразные инновационные продукты и услуги. Они сократили свои социальные расходы до уровня жёсткой экономии, необходимой для выживания. Это позволило им выживать в ситуации, в которой вполне можно было бы ожидать, что они вымрут.

Племя ик - языковой, этнический и культурный изолят. Их язык (ичиетот) не имеет общих корней ни с одним из языков их региона, а связан, прежде всего, с классическим египетским языком Среднего царства. Под постоянным загаром их кожа не черная, как у окружающих африканских племён, а красная. Как и когда небольшая группа древних египтян оказалась в этой части Восточной Африки, нам остаётся только догадываться. На протяжении бесчисленных поколений они жили как охотники и собиратели, совершая сезонные миграции через большие части территории, которая с тех пор была поделена между Угандой, Южным Суданом и Кенией.

Место, которое они всегда считали своей родиной, — это высоченный откос, отделяющий Уганду от Кении. Ик называют себя «кварикик», или «народ гор», в отличие от окружающих скотоводов, которые бродят по равнинам вслед за своими стадами и питаются их молоком и кровью. Именно это объединяет ик как народ: их родные горы. В отличие от своих медлительных и простоватых соседей-скотоводов — дидинга, додо, туркана — они сообразительны, шустры и проворны. Их священный источник исторической идентичности хранится в нескольких пещерах, высеченных в откосе, на тысячи метров возвышающемся над плато, тянущемся к озеру Рудольф в Кении. В этих пещерах хранятся ритуальные предметы, украшенные пиктограммами, которые могут быть связаны с египетскими иероглифами. (Тернбулл наткнулся на них во время короткого последующего визита и не смог предпринять их подробное изучение.) Идентичность ик тесно связана с их негостеприимной гористой родиной и, по оценке Тернбулла, они скорее умрут с голоду и от жажды, чем откажутся от него. Но почти всё остальное, как он вскоре понял, стало среди них необязательным.

Ик представляют собой образцовое постколлапсное общество. Когда-то они были беззаботной группой охотников-собирателей и отблески их прежнего счастья всё еще можно было разглядеть среди ик, на время отдалившихся от своей родины и пересёкших никем не охраняемую границу с Суданом, где они смогли возобновить охоту, хоть и подвергаясь значительному риску со стороны враждебных суданских арабов. Катастрофа пришла в 1958 году, когда британское колониальное правительство объявило их главные охотничьи угодья в долине Кидепо закрытыми для охоты. После обретения Угандой независимости запрет остался в силе, долина была объявлена Национальным парком и он получил собственный полицейский пост. Полицейских вооружили винтовками и приказали им стрелять в любого члена племени ик, занимающегося «браконьерством» в парке (иными словами, пытающимся прокормить свою семью охотясь). Ик было приказано заниматься земледелием, но не где-нибудь рядом с парком, где полицейские, посланные охранять их, выращивали обильный урожай, а высоко на крутых и бесплодных склонах гор. Результатом был периодический голод.

Именно периодичность голода в сочетании с уверенностью в его повторении каждые три или четыре года постепенно, слой за слоем, свела на нет культуру ик. Эффект был очевиден даже в их языке, со временем утратившим все свои любезности и тонкости, отголоски которых Тернбулл ещё смог различить. Самым распространённым приветствием на языке ичиетот стало «Бринджи нгаг!» — «Дай мне еды!» — со стандартным ответом «Бера нгаг!» — «Еды нет!» — за которым обычно следовало «Бринджи лотоп!» — «Дай мне табаку!» (Табак является эффективным паллиативным средством при болях от голода).

С точки зрения государственной политики, весьма сомнительно ставить интересы животных выше интересов собственных граждан, живших в равновесии с этими же животными с незапамятных времен не увеличиваясь в популяции и не нанося вреда окружающей среде. Теперь эти граждане «сидят кучками и смотрят на свои бывшие охотничьи угодья, ныне ставшие национальным парком, и удивляются теми, кто повелевает охранять жизни животных, а люди пускай умирают».

Не особо полезным было и то, что международно признанные границы между новоявленными постколониальными государствами разрезали на кусочки то, что до тех пор было их непрерывным охотничьим угодьем. «Мобильность необходима для образа жизни, связанного с охотой и собирательством, и кочевничество ни в коем случае не является случайным, бесцельным блужданием, каковым его иногда считают». Охотники-собиратели, такие как ик, раньше были ярыми защитниками природы: «Излишняя охота считается одним из самых тяжких преступлений, своего рода грехом против божественного повеления…»

Кочевникам мобильность нужна не только для того, чтобы избегать чрезмерной охоты или чрезмерного собирательства в каком-либо одном месте: она также позволяет регулировать человеческие отношения и растворять конфликты до того, как они могут получить развитие. Мобильность обеспечивает постоянно смещающийся локус власти, делая невозможным любое движение к авторитаризму и сохраняя эгалитаризм, сотрудничество и равенство между мужчинами и женщинами. Овощи и злаки, собранные женщинами, так же важны, как и дичь, на которую охотятся мужчины. Хотя мужчины в основном охотятся, а женщины в основном собирают, эти две группы сотрудничают, устанавливая сети для ловли дичи и выманивая её из кустов.

Будучи кочевым обществом охотников-собирателей, общество ик было изменчиво и структура их семей отражала эту изменчивость и свободу передвижения. Их семья была прежде всего обусловлена их окружением. Термины родства применялись к актуальным отношениям ответственности и дружбы, а не только к родственным отношениям. Любой взрослый мог считаться родителем, а любой ровесник — братом или сестрой. Обратной стороной такого общеплеменного отношения к родству, основанного на свободе передвижения, являлось то, что как только группа лишалась свободы передвижения, семья переставала существовать.

Основные человеческие добродетели, такие как доброта, великодушие, внимание, привязанность, честность, гостеприимство, сострадание и милосердие — для охотника-собирателя это не столько добродетели, сколько обусловленность групповой сплоченности, ибо кроме них нет ничего, что удерживало бы вместе охотничью группу. Являются ли эти добродетели поверхностной роскошью, которую можно себе позволить во времена изобилия, или они просто механизмы для выживания и безопасности? Как показывает нам опыт ик, во времена крайних лишений, когда на всех просто не хватает еды, такие добродетели отодвигаются на задний план, потому что альтернатива — верная катастрофа и вымирание.

Скорее всего, ик никогда не испытывали таких экстремальных трудностей, пока они имели свободу передвижения. Они брали от природы ровно столько, сколько им было нужно, и двигались дальше, когда условия менялись. «Для фермера, результаты годовой работы могут быть уничтожены в одночасье, тогда как максимум, что может потерять охотник, — это то, что он сможет восполнить на следующий день. Отчасти по этой причине, охотники мало опасаются сверхъестественных злых сил; они живут спокойной, размеренной жизнью, не отягощённые различными неврозами, сопровождающими прогресс».

Но в 1958 году, усилиями британских администраторов, эта хорошая жизнь внезапно оборвалась, и влияние этого события на культуру ик было разрушительным. «Ик, как, должно быть, и все охотничьи племена, были такой же частью их естественной среды, как горы, ветры и дожди, и сама дичь, на которую они охотились, и дикие плоды, которые они собирали… Но когда они оказались заперты в одном крошечном уголке, мир для них стал чем-то жестоким и враждебным, и жестокость в их жизни заменила любовь». И все же они не погибли.

Угандские чиновники и полиция, ответственные за приведение ик в оседлое состояние, характеризовали их следующим образом: «ненадёжные, нечестные, изворотливые, хитрые». Все вышеперечисленные термины кажутся уместными, поскольку ик стали практиковать ложь и обман как своего рода вид спорта, говоря правду только после того, как им удалось кого-то убедить принять ложь. Среди ик, честность сводилась к нечестным попыткам ввести в заблуждение: «Хотя они всё ещё сохраняют причудливое старомодное представление о том, что человек должен делиться со своими товарищами, они ставят личное благо превыше всего и почти требуют, чтобы каждому из досталось как можно больше и чтобы его товарищи об этом не узнали.» Поскольку что-то не может быть вашим, если вы не знаете, что оно существует, ик делают всё возможное, чтобы ограничить доступ к достоверной информации, скрывая вещи или предоставляя неверную информацию в качестве дымовой завесы. Их деревенские застройки состоят из концентрических кругов частокола с небольшими тайными лазейками и рассчитаны не столько на защиту от внешнего врага, сколько на защиту от ближайших соседей, которые являются самыми близкими именно потому, что им доверяют меньше всего и хотят за ними постоянно следить.

Тернбулл описывает ик как психологически нормальных, социализированных, хорошо приспособленных индивидуумов, ни в малейшей степени не склонных к суициду, и наделённых чувством юмора, которое, учитывая их ужасные обстоятельства, можно было бы назвать здоровым. Ик взяли принцип Schadenfreude (по-немецки, радость от чужого несчастья) и усовершенствовали его, превратив его в, если можно так выразиться, Selbstschadenfreude (радость от собственного несчастья). «Я думаю», пишет Тернбулл, «что больше всего меня озадачивал их смех и неопределенное отсутствие чего-то, что должно было быть на его месте.»

Например, сидя на «ди» [возвышенности рядом с деревней], мужчины с нетерпеливым ожиданием наблюдали за тем, как ребёнок ползет к костру, а затем разражались веселым и счастливым смехом, когда он запускал тощую ручку в горячие угли. Такие времена были редкими случаями, когда проявлялась родительская гордость; мать сияла от удовольствия, что её дитя оказалось причиной такого веселья, и нежно оттаскивала его от огня». В другом случае слепой старик был затоптан, пытаясь доползти до туши гиены, чтобы отодрать от неё немного протухшего мяса — и он же сам нашёл эту ситуацию очень смешной.

Помимо таких особенных моментов ужасающего веселья, Тернбулл с трудом мог уловить у ик хоть какие-нибудь эмоции, а когда они проявлялись, они выглядели фальшиво и явно имели своей целью личную выгоду. Ик «бесстрашно, хладнокровно выживают, не желая никому ни зла, ни добра». Для ик добро равно еде. Хороший человек — это тот, у кого полный желудок. У них больше нет такого понятия, как добро, а есть только понятие, что такое самому быть добрым — то есть сытым и толстым.

Ик жалки и нелепы в своих попытках откладывать на черный день и их единственные эффективные сбережения — это их телесные жировые отложения. К ним они относятся с трепетным вниманием, пожирая любую еду, которая попадается им на пути. Такое поведение не является необоснованным, учитывая, насколько ненадежны их запасы пищи и насколько ограничены их возможности для её хранения. От них требуется, чтобы они занимались земледелием, но один год из четырех — сильнейшая засуха, и лишь в лучшие годы то или иное поле может принести урожай. Два засушливых года подряд означают голод, которого не избежать никакими приготовлениями. Следовательно, ик никогда не рассчитывают на урожай и расходуют свою энергию соответственно.

Поскольку ик часто оказываются на грани голодной смерти, они всегда находятся в поисках еды, даже во времена изобилия, когда они настолько сыты, что едва могут ходить. Их сборища, проводимые на «ди», обычно проходят безмолвно. Все сидят, осматривая местность в поисках любых признаков смерти, которые могут сулить пищу: снижающийся, сужающий круги стервятник или дым от костра, свидетельствующий об удачной браконьерской экспедиции. При первых признаках смерти некоторое количество людей вскакивает и мчится вниз по склону в поисках еды.

Те, кто занимается браконьерством, делят добычу с теми, кто участвует в охоте, а также с теми, кто узнаёт о ней и просто заявляется на пир, но не делят добычу ни с кем другим, даже с собственными семьями. Как пережиток старого морального кодекса, каждый ик обязан поделиться едой, если его застанут во время еды, и поэтому все они изо всех сил стараются есть в одиночестве и тайно, обжаривая мясо на костре как можно быстрее и быстро проглатывая его. Мужчины охотятся, а женщины собирают пищу в одиночестве, и едят они отдельно и вдали от дома, чтобы не надо было ни с кем делиться. Дети учатся добывать пищу сами, наблюдая за бабуинами и собирая недоеденные ими финики. Старики, у которых со временем снижается способность находить себе пищу, постепенно умирают от голода. Голод существовал среди них даже во времена изобилия, но ограничивался он исключительно престарелыми.

Поскольку мудрые, экологичные администраторы лишили их охотничьих угодий, ограничили их передвижение, а земледелие сделали практически невозможным, ик были вынуждены прибегнуть к новшествам и наткнулись на плодотворную идею поощрять, подстрекать и способствовать угону скота среди соседних племён. Их импровизированные деревни были стратегически расположены, чтобы позволить им обозревать все тропы и перевалы, что давало им уникальные знания о передвижениях кочевников с их стадами. Затем они продавали эту информацию рейдерским группам в обмен на долю выигрыша. Хотя сами они никогда не содержали скот, в их поселениях часто была «бома» — окруженная частоколом площадка для укрытия скота от посторонних глаз, где налетчики могли временно спрятать стадо. Ик часто забивали и съедали часть доверенного им крупного рогатого скота (что является табу для пастушеских племен, которые не убивают животных, кроме как в рамках религиозного ритуала), а затем заявляли, что скот умер естественной смертью.

Большинство эпизодов угона скота в регионе происходило между двумя племенами: туркана и додо. Туркана пересекали границу с Кенией всякий раз, когда их владения поражала засуха. Они привозили с собой множество винтовок и патронов, но никогда не стреляли, а лишь поили свои стада на водопоях, принадлежащих ик, и пасли свой скот в парке Кидепо, в то время как угандийская полиция, которую они превосходили как численностью, так и вооружением, беспомощно наблюдала за ними и делала всё возможное, чтобы держать своё начальство в неведении.

Додо избегали прямого конфликта с туркана, но, как и туркана, использовали любую возможность, чтобы угнать часть стада другого племени. Ик способствовали обеим сторонам и были всегда готовы предоставить разведданные и оружие. Несмотря на правительственные запреты, ик изготавливали копья и ножи, которыми снабжали оба племени, часто одновременно. Деревни ик разделялись в зависимости от племени, которому они помогали. Ик были искусными кузнецами. Они заготавливали древесный уголь и выковывали железное оружие при помощи каменных молотов и наковален. Это был одним из немногих видов деятельности, в которых ик сотрудничали (другим было строительство домов и частоколов), но даже тут они держались замкнуто, концентрируясь на работе, избегая разговоров и не глядя друг на друга.

Помимо их сильной привязанности к родным горам, то, что связывало ик вместе, было для Тернбулла загадкой. Находили ли они утешение в общем несчастье? Было ли необходимо постоянно шпионить друг за другом из взаимного недоверия? В конце концов Тернбулл нашёл ответ: «Единственным мотивом держаться вместе… была приятная перспектива насладиться чужим несчастьем». Ключевым элементом, мотивирующим сотрудничество между ик, было злорадство. Помимо радости, вызванной чьей-то неудачей, во время совместных предприятий, таких как браконьерство или собирание еды или строительных материалов, главными их мотиваторами были злоба, зависть и подозрительность. «Весь экономический интерес был сосредоточен на их индивидуальных желудках и сотрудничество было лишь средством для продвижения этого осознанно эгоистичного интереса». Не было и следа племенной солидарности и в конфликтах с участием чужаков; в межплеменных спорах ик всегда были готовы действовать против своих. Такие споры всегда решались на месте, без привлечения вышестоящих инстанций.

Самая мощная форма договора среди ик, называемая «ньёт», являла собой нерушимый пожизненный обет взаимопомощи без права отказа. Он заключался посредством устного соглашения и неформального обмена подарками и являлся распространенным способом урегулирования споров. Но, как и во всех других случаях, ик делали всё возможное, чтобы лгать своим собратьям по «ньёту» о том, что у них есть, чтобы не надо было с ними делиться.

Случалось, что ик обращались друг к другу, как к группе, для разрешения спора. В таких случаях, вердикт группы основывался «не столько на характере рассматриваемого действия, сколько на обстоятельствах, при которых оно имело место». Даже в вопросах правосудия ик руководствовались прежде всего своими личными, корыстными интересами. Но самым распространённым способом решения споров среди ик было добровольное переселение в другую деревню.

Деревни ик обычно существовали лишь три — максимум четыре — года, будучи весьма жалкими и убогими сооружениями. Со временем они оказывались охвачены кольцом человеческих фекалий и плотно заселены кишащими повсюду паразитами: «Крыши были полны насекомых, включая особенно неприятного вида белых тараканов, а ночью, когда все разворачивали и принимались вытряхивать свои спальные шкуры, можно было слышать шипение и шорох вшей и тараканов и Бог знает чего ещё». Делая свои жилищные условия временными, ик предоставляли себе достаточно частые возможности начать всё сначала, перегруппироваться и расстаться со своими противными соседями, будь то люди или паразиты.

Сбор стройматериалов и возведение частоколов и хижин были единственными занятиями, в которых ик участвовали в чём-то похожем на коллективный труд, но то было лишь внешнее подобие. На самом деле институты дарения и жертвоприношения никогда не использовались ик альтруистически, а только как средство для создания обязательств, исполнение которых затем можно было требовать по мере надобности. Обязательство, возникающее в результате получения подарка, могло быть отменено его непринятием, и проявлялась большая изобретательность в том, чтобы извлечь выгоду из подарка, избегая при этом возникновения обязательства. Один из эффективных, но непопулярных приемов заключался в том, чтобы немедленно выполнить обязательство, предложив еду, перед соблазном которой ик, в силу своей жадности, не в состоянии были устоять.

Можно наивно предположить, что ик должны были, как минимум, проявлять по отношению к своим собственным детям некоторую степень хоть биологически мотивированного и в конечном счёте эгоистичного, но, всё же, альтруизма. Но и тут нас ждёт разочарование. Матери ик неохотно заботились о своих детях, таская их на спине и кормя их грудью, обращаясь с ними не особенно нежно и потешаясь над ними, когда они плакали. Они оставляли их лежать на земле, пока они собирали пищу, и радовались, если их уносил леопард, потому что тогда они могли выследить, убить и съесть сытого леопарда, отсыпающегося после большой трапезы. Но даже эта весьма формальная забота вскоре приходила к концу: «Детям не разрешается спать в доме после того, как их оттуда выдворяют в возрасте трех, четырех лет». Излишне говорить, что это не вызывало у детей какой-либо симпатии к своим родителям и они очень веселились, позже наблюдая, как их престарелые родители медленно умирают от голода.

У выдворенного трёхлетнего ребёнка не было шансов выжить в одиночку, и он был вынужден присоединиться к группе детей, вместе бродивших по горным склонам в поисках чего-нибудь съедобного. Дети спонтанно разделялись на две возрастные группы: младшая (от трех до семи) и старшая (от восьми до двенадцати). Эти две группы изо всех сил избегали друг друга во время поисков пищи; точнее, младшая группа избегала старшую группу, потому что встречи между ними обычно приводили к тому, что старшие конфисковали всю еду, собранную младшими, а заодно их били. Поскольку старшие дети безжалостно воровали еду у младших, младшие делали все возможное, чтобы их не застали в одиночестве. Тернбулл вспоминает один случай, когда старший брат отнял у своей младшей сестры мешок с углём, который она выжигала в течение двух дней, надеясь обменять его на миску каши в полицейском участке, и избил её. Он нашел эту ситуацию довольно забавной а она — чуть менее, возможно, потому, что ее чувство Selbstschadenfreude еще не полностью сформировалось.

Приём в возрастную группу и последующее изгнание из неё были основными обрядами перехода племени ик, и оба сопровождались побоями. Ребенок присоединялся к возрастной группе как её самый младший, самый слабый и бесполезный член и остальные члены возрастной группы его били, но, не имея никаких шансов выжить вне её, он оставался в ней. Изгнание из возрастной группы происходило, когда самый старший и самый сильный её член подвергался внезапной атаке со стороны остальных и, не имея выбора, вынужден был уйти. Отношения внутри каждой возрастной группы были основаны на ограниченной конкуренции и максимизации индивидуальной выгоды без ущерба для других. В пределах возрастной группы ребенок вступал во временные дружеские отношения, неизбежный разрыв которых сам по себе являлся чем-то похожим на обряд посвящения, убеждая его в относительной ценности дружбы. На языке ичиетот слово «друг» («бам») имело ироничный, насмешливый оттенок.

Все дети играют, но все игры детей ик были связаны либо с едой, либо с сексом. Младшие дети лепили лепёшки из грязи, украшали их камушками и... ели их. Старшие дети охотились на более мелких и слабых детей вооружившись игрушечными копьями. В старшей возрастной группе сексуальный интерес также играл роль, и младшие члены группы приобретали временных друзей, предлагая сексуальные услуги старшим.

Похоже, что среди ик больше не существовало никаких обрядов посвящения, кроме исключения из старшей возрастной группы. Институт брака, который когда-то существовал среди них, основывался на очень ранней традиции: брак через похищение. Молодая невеста ночью выходила за пределы частокола, чтобы испражниться, после чего жених и его сообщники хватали её и утаскивали в деревню жениха. Если она тихонько хныкала, её семья вяло изображала погоню за ней, но если она кричала в полный голос, это воспринималось, как несогласие, и семья была вынуждена попытаться вернуть её. При этом соблюдались определённые табу: на пролитие крови и на посещение родственников мужа. Но за те два года, что Тернбулл прожил среди ик, ни одной такой инсценировки он не увидел.

Вместо брака, девушки ик, после того как их исключали из старшей возрастной группы, как одна обращались к проституции, находя себе клиентов как среди ик, так и среди проезжих пастухов. Их профессиональная карьера была довольно короткой, и после восемнадцати лет их бросали на произвол судьбы, так как после этого их более не считали привлекательными. В качестве редкого примера сотрудничества, девушки ик объединялись, чтобы вместе пойти в лагерь пастухов. Они находили занятие проституцией довольно скучным и групповой секс делал его более интересным и предоставлял возможности для Schadenfreude. Помимо таких случайных встреч, существовала более регулярная форма сексуальных отношений: девушки ик считались ценным товаром и их продавали качестве «жён» посетителям из других племён. Они демонстрировали свой статус, нося определенное ожерелье — по одному на каждый такой «брак». Некоторых особо популярных девушек «чуть ли не душили такие ожерелья».

Мужчины ик ценили своих жен и по-другому. Например, деревенский старейшина торговал лекарством, которое он получал для своей больной жены, а когда она умерла, он тайно похоронил ее возле своей хижины, чтобы не надо было устраивать поминки с соседями и, что более важно, чтобы продолжать получать и продавать её лекарство. Когда позже это выяснилось, он не выказал ни тени стыда: «Мертвая она была для него гораздо дороже, чем живая». Позже он продолжил получать от ее имени государственную помощь голодающим, которую он, конечно же, съедал сам. Это, согласно ценностям ик, делало его толстым и, соответственно, хорошим человеком.

В прошлом у ик существовал институт развода. Бракоразводный процесс инициировался ритуальным избиением жены колючими прутьями. У ик существовало табу на пролитие крови, а потому как только была пролита кровь, брак считался расторгнутым и жена возвращалась к своей семье и спала там на земле возле родительской хижины. Существовало также табу на визиты к родственникам мужа или жены, что было весьма полезно для предотвращения дальнейших конфликтов в случае раздельного проживания или развода. Но ко времени визита Тернбулла формальности уже не соблюдались и разводы имели форму простого, никак не оформленного ухода одного из супругов.

Примечательно, что ни один из вышеперечисленных типов поведения не имел никаких последствий. Не следовало ожидать, что у охотников-собирателей будет сложная система кодексов или прецедентного права, но в старые добрые времена ик действительно объединялись ради защиты основных принципов морали. Они наказывали за убийство, инцест и прелюбодеяние, бросая преступника на горящий костер, таким образом ловко избегая нарушения табу на кровопролитие. Но к тому времени, когда Тернбулл за ними наблюдал, он обнаружил, что почти повсеместная практика прелюбодеяния в некотором смысле идеально подходила для полного разрушения этой к тому времени всецело бесполезной общественной ячейки — семьи. По его наблюдениям, большая часть сексуальной активности среди ик была двух видов: мастурбация и прелюбодеяние.

Для мужчин ик, сексуальное удовлетворение посредством совокупления было осложнено тем, что все их женщины требовали плату за секс, едой и, возможно, деньгами, а у большинства мужчин ик не было ни того, ни другого. Кроме того, их взвешенное мнение было таково, что мастурбация требует меньше энергии, оставляя больше сил на поиски пищи. Но по мере того как время шло и голод прогрессировал, они находили всё меньше и меньше энергии для какой-либо сексуальной активности. Тернбулл счёл, что они относились к дефекации и оргазму с одинаковым безразличием — как к вопросу об избавлении от каких-то отходов.

Ввиду вышеизложенного, Тернбулл пришёл к провокационному выводу: «ик, кажется, свидетельствуют о том, что семья не является такой фундаментальной единицей, как мы обычно предполагаем и что она не является существенной предпосылкой социальной жизни, кроме как в биологическом контексте». В этом очень ограниченном биологическом контексте, «идеальная семья, с экономической точки зрения и в ограниченных временных рамках, состоит из мужчины и его жены — и без детей». Почему без детей? «Дети были так же бесполезны, как и старики, или почти так же; пока вы поддерживаете численность способной к деторождению популяции, вы всегда можете получить больше детей. Так пусть сначала [умрут] старики, потом дети. Всё остальное — расовое самоубийство, а ик, к [его] сожалению, вовсе не склонны были к самоубийству.»

Кроме того, отсутствие семейной жизни было необходимо, потому что «в жизни этих людей просто не было места для такой роскоши, как семья, чувства и любовь. Так близко к грани голодной смерти, такая роскошь может означать смерть, а не было бы исключительно глупой роскошью умереть за кого-то уже мертвого, слабого или старого? А это, казалось бы, наносило сильный удар по предположению, что существуют такие вещи, как базовые человеческие ценности, по самому понятию добродетели и добра». Ик заставляют нас задаться вопросом, что значит быть человеком, и предлагают ответ, который мало кто из нас готов услышать: быть человеком — это роскошь, а не необходимость.

Хуже того: когда мы перестаём быть людьми, мы не становимся животными. Ик, с их деградировавшей культурой, всё ещё говорили на ичиетот. Они могли рассуждать о причинах и следствиях, у них была описательная и повествовательная память и методы общения, и они пользовались инструментами. Это ставило их далеко впереди других животных. Когда люди перестают быть людьми, они становятся не животными, а шестернями бесчеловечной биологической машины. Индивидуально, они не виноваты, ибо потенциал такой бесчеловечности есть в каждом из нас. Но базовые человеческие тактики выживания заставляют большинство животных выглядеть сравнительно более человечными, моральными и гуманными.

Большая редкость, чтобы антрополог провёл два года, живя вместе с интересным и уникальным племенем изучая его, вернувшись к цивилизации, заявил, что это племя должно быть уничтожено. Ну, Колин Тернбулл сказал не совсем это, но он написал отчёт, в котором он рекомендовал разбить ик на небольшие группы и расселить их по разным местам в Уганде, вдали от их родины. Но поскольку, как он сам писал, ик скорее умрут от голода жажды, чём покинут свою родину, такое переселение было бы равносильно смертному приговору. В любом случае, его рекомендация была проигнорирована. Я предполагаю, что его коллеги-антропологи и официальные лица Уганды подозревали, что Тернбулл был травмирован своим опытом с ик. Подобно Курцу в «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, они, вероятно, сочли его методы несостоятельными. И всё же никто другой не был в состоянии сделать такие проницательные наблюдения и прийти к таким убийственным выводам относительно ик, как он.

Но Тернбулл зашёл ещё дальше. Он указал, что у всех нас есть немного ик внутри нас, как потенциал, и заметил, что на Западе люди становятся всё более похожими на ик: «если кто-либо всё ещё считает, что я чересчур пессимистичен в моей интерпретации фактов, нельзя ошибиться в направлении, на которое эти факты указывают... Изменения в нашем собственном обществе указывают на то, что мы движемся точно в том же направлении». «Ик учат нас, что наши хвалёные человеческие ценности вовсе не присущи человечеству, а связаны только с особой формой выживания, называемой обществом, и что даже само общество — это роскошь, без которой можно обойтись».

Вопиющий характер его опыта вынудил Тернбулла действовать не как беспристрастный, отстраненный наблюдатель, а как участник, поскольку, пока он жил среди медленно вымирающих от голода ик, его собственная человечность подвергалась испытанию. Он пытался заботиться о них, а в результате лишь понял, что забота о людях, которые находятся всего в нескольких днях от смерти, не имеет никакой цели, кроме как напомнить им о лучших временах — когда они ещё сами могли заботиться друг о друге — и что это не облегчало, а усугубляло их страдания. В той ситуации любовь была равна боли, и это осознание заставило его смириться с собственным лицемерием: «В то время я был уверен, что мы были правы, делая единственное «человечное» дело. В каком-то смысле мы были человечны — мы делали жизнь более удобной для себя, подтверждая собственное чувство превосходства». Он наблюдал, как исчезает человечность, и их, и его, и даже отметил «последнего ик, который был человеком». Это была женщина, которая предпочла жизнь в тюремной камере обществу своих людей: после освобождения она сразу же напала на полицейского, чтобы снова оказаться в заключении.

Было бы неплохо, если бы мы могли отнестись к истории ик как к предостережению — как к чему-то маловероятному, чего следует всего лишь тщательно избегать. Но что, если история с ик — это просто что-то, что может случиться в результате не зависящих ни от кого, неизбежных обстоятельств? Что, если они представляют собой своего рода совершенство? Что, если окажется, что мы на самом деле неосознанно стремимся усовершенствовать систему, созданную ик, и создать еще лучшую систему элементарного выживания, которая будет относиться к каждому из нас «как к личностям с одним основным правом — правом на выживание — в результате чего человек станет совершенным овощем, а даже не животным, человеческим или каким-либо иным?» Ик весьма убедительно продемонстрировали, что это на самом деле возможно: «Ик показывают, что человек может обойтись без общества… ибо они заменили человеческое общество простой системой выживания, которая не принимает во внимание человеческие эмоции».

Перед нами этическая дилемма: есть ли ценность в сохранении жизней всех без разбора людей, живущих на планете, если ради этого этого они будут вынуждены стать такими же, как ик, и не лучше ли, чтобы столько, сколько необходимо, умерло ради сохранения культуры, которая делает нас людьми? Тернбулл не видит ценности в таком пустом, машиноподобном выживании: «Если нет добра… нет зла, а если нет любви, нет и ненависти. Возможно, это какой-никакой, но прогресс; но это также и пустота». Выбор этот столь мучителен, что, казалось бы, лучше было бы, если бы, когда придет время, милостивая смерть снизошла на обречённых, как небесная благодать.

Для ик это время может быть не за горами: «К счастью, ик немногочисленны — около двух тысяч — и за эти два года их численность сильно сократилась. Поэтому я надеюсь, что их изоляция останется такой же полной, как и в прошлом, пока они полностью не вымрут». А как же насчёт соплеменников Тернбулла — американцев? «Мы говорим себе, что наше вымирание не произойдёт на нашем веку, что свидетельствует о таком же большом чувстве семейной преданности, как можно было бы ожидать от ик, и столь же малом чувстве социальной ответственности».

Ключ к тому, чтобы оставаться человеком, заключается в сохранении человеческого жизненного цикла, в котором участвуют дети, родители, бабушки и дедушки: «Молодых и старых объединяет одна великая вера» — вера в преемственность поколений, в прошлое и в будущее. С ик этот цикл был разорван: «Каждый из ик, кто сегодня стар, был выгнан из дома в возрасте трёх лет», и на этом связь поколений была разорвана. «Система прошла один полный цикл и теперь самовоспроизводится; она уничтожила то, что мы понимаем, как «человечество», и превратило мир в сумрачную пустоту, в которой человек, кажется, даже не заботится о себе, но выживает».

Согласно Тернбуллу, западное общество способно «поддерживать порядок только при наличии принудительной власти, готовой исполнять букву закона, и при столь же жесткой системе наказаний». Ик, с другой стороны, «пришли к признанию того, что они считают основным эгоизм человека, его естественную решимость выжить как индивидуум. Они считают это основным правом человека и, по крайней мере, имеют порядочность, чтобы позволить другим добиваться этого права в меру своих возможностей без взаимных обвинений».

Государство мешает западному обществу уподобится ик; но что, если государство рухнет или распадётся? Что же тогда спасёт его — не любовь ли? Тернбулл попытался отыскать любовь среди ик и не нашел её следов: «А если [любви] не было среди ик, значит, будь она роскошь или иллюзия, человечество может утратить её.... Условия, в которых сегодня существует западный мир могут сделать такую утрату не только возможной, но и неизбежной; процесс уже начался».

С тех пор как Турнбулл напечатал свою книгу прошло чуть более полувека и теперь мало кто готов заявить, что, в случае США, всё ещё можно говорить о «наличии принудительной власти, готовой исполнять букву закона». Неграм позволено воровать вплоть до 900 долларов зараз ничем при этом не рискуя. Толпы латиноамериканцев-нелегалов сотнями тысяч штурмуют дырявую южную границу. Семейство президента использует Украину как коррупционную схему для личного обогащения. Дискуссионный вопрос: а не ик ли они уже? А что Украина? Уже ик она или ещё нет?

Подытожим: можно пережить культурный коллапс и ик показывают нам, как это делается. Но, как показывает их опыт, такое выживание может быть худшей судьбой, чем вымирание: смерть культуры — это тоже смерть, только ещё хуже.