Еф 2: 11-22

«Итак помните, что вы, некогда язычники по плоти, которых называли необрезанными так называемые обрезанные плотским обрезанием, совершаемым руками, что вы были в то время без Христа, отчуждены от общества Израильского, чужды заветов обетования, не имели надежды и были безбожники в мире. А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем. И, придя, благовествовал мир вам, дальним и близким, потому что через Него и те и другие имеем доступ к Отцу, в одном Духе. Итак вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе, на котором и вы устрояетесь в жилище Божие Духом».

Для христиан из языческих народов вопрос согласования своей жизни, с традицией и мировоззрением иной культуры стоял очень остро. Христианское вероучение — не абстракция, не диванное мировоззрение, оно предполагает взаимодействие с людьми, и не только с соседями, но неизбежное взаимодействие с людьми иных культурных традиций, да именно с этого и ведет свое начало. Апостолы ведь все были иудеями, из Израиля христианство стало распространяться, и весь духовный контекст, вся предыстория была связана с религией Ветхого Завета. Означает ли духовная эмиграция из язычества в откровение Евангелия также неизбежность эмиграции культурной? Требует ли откровение перенять весь этот прежний духовный и культурный контекст и антураж, чтобы влиться в новый?

Если бы речь шла об обычном «поклонении» другому богу по другим правилам, на чем религия обычно и останавливается (требовании поклоняться по установленным ею правилам), то христианство не перешагнуло бы в таком массовом порядке границ Палестины. Поэтому Христа люди принимали не как такого бога, на которого теперь следует переключить ориентацию, и по новым правилам поклоняться, а в первую очередь как учителя и пророка, слова Которого были им понятны и созвучны, вызывали в первую очередь согласие. Но понимание того, что Иисус все-таки учил в иудейской традиции, Сыном «иудейского Бога» — Бога Авраама, Исаака, Иакова — Себя называл, вносило в их умы смятение. А они-то в каком статусе оказываются, принимая Христа? На вторых ролях, третьих?

Принимая даже иудаизм, прежние язычники оказывались нередко долгое время «второсортными», да и непросто одномоментно вникнуть в чужую культуру и принять все ее обычаи, порядки. Явно людей волновало то, что прежде придется пройти все процедуры обращения в иудаизм, начать исполнять закон, все его мелочные предписания, на чем, скорее всего, настаивали некоторые христиане из иудеев. То, что с этим приходилось сталкиваться христианам из язычников, свидетельствуют послания апостола Павла, не устававшего изъяснять, что всего этого не требуется. Павлу приходилось осаждать таких ревнителей и успокаивать новообращенных христиан из язычников, объяснять им, что подобные «перегибы в партии» случаются у тех, кто никак сам с «партией» не расстанется из-за малодушия, трусливости, боязни быть обвиненными.

Но все это не имеет никакого значения для тех, кто искренне уверовал. Апостол говорит, что «два мира» — иудейский и языческий — враждовали идейно не только между собой, не только лишь друг с другом, но и Богу были враждебны каждый по-своему. Иудеи, впрочем, имели формальные признаки обетования, объясняет апостол, и по формальным признакам отчужденными они не были, даже считались Богу своими. И по этой причине считали врагами Бога всех прочих, не будучи, при том, особенно и друзьями Ему, даже имея надежду обетования, понимаемую так же больше формально и оттого не исполняемую. Формальные знаки свидетельства обетования людям требовалось осознать, вывести из понимания лишь формального, из «плотского» в «духовное», обретаемое в вере, но этого не исполнялось, часто повторяет Павел, поскольку над «верными» довлел Закон.

Павел настаивает на том, что Христос упразднил Закон, покоившийся на заповедях как обязательстве. Перевод 15 стиха тут в Синодальном исполнении неточный. «Упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением» вернее понимать как «закон в заповедях-указаниях (догмах, δόγμασιν) упразднивший» (ср. с Кол. 2:14, где буквально «перечеркнувший нам противную расписку с указаниями (догмами, δόγμασιν)»). Заповедей как расписания, что и как делать — больше нет. Есть дар творить добро в свободе, без указаний. Благодать иначе, осознаваемая в свободе же. Через Христа в понимании этой благодати мы породнились. «Кровь», то есть родственность, тоже не должна быть формальной, а должна быть осознана как родство всех со всеми, не родство по человеческому родству, а по Богу.

Ибо это закон не только «духовный», но и материальный. Мы уже прежде не раз подчеркивали очевидное ныне, что родство по «сущности», то есть умозрительной «общей природе» — это фикция, ибо никакой «сущности человека» попросту нет. Есть родство по благодати, оно очевиднее, скорее и явственней проявляется у людей близких, у родителей с детьми, у родственников, друзей, чуть менее отчетливо в народе вообще, со всеми «своими», но нет никаких преград к тому, чтобы благодать действовала на всех, ибо подлинное родство всех обретается в Боге. В Нем и наличествует. Лишь человеческая ущербность устанавливает границы между собой, заставляет верить в их нерушимость.

«И, придя, благовествовал мир вам, дальним и близким, потому что через Него и те и другие имеем доступ к Отцу, в одном Духе». Для Павла очевидно, что все — и «близкие» и «дальние» — все одинаково близкие, и нет никаких причин погружаться в дебри древней религии, чтобы быть к Богу ближе.