igor bekshaev

«Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? Жало же смерти — грех; а сила греха — закон. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом! Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом».

Смерть, говорит апостол, имеет причиной — «жалом» — грех. Грех же вступает в свою силу благодаря закону. Знать назубок закон «в миру» положено судебным и правоохранительным органам и одновременно с ними — преступникам, избравшим преступления разного рода способом своего существования. Одним знать положено по причинам профессиональной ответственности за контроль над правопорядком, другим — чтобы заранее знать о степени тоже ответственности, но при выходе «на дело». При совершении же аферы, мошенничества, стараются заранее изучить все лазейки в законе, чтобы проще было выпутаться.

Да и мало разве их, лазеек? Профессиональные законники найдут их целую прорву и создадут сколь угодно. Разве мало обмана на свете совершается с помощью «законных операций» самого разного масштаба? Изощренное крючкотворство может таить настоящий обман, после которого и взыскать не с кого. То есть и в миру «сила» преступления (греха) покоится на законе, но не ограничивается очевидной стороной понимания наказания. Ибо в миру наказания можно избежать, использовав всякие изловчения, то есть действуя максимально скрытно, осторожно, чтобы не угодить «в лапы закона». А если и случается попасться, то можно использовать массу законных методов, чтобы доказать и свою невиновность, «так что грех становится крайне грешен» (Рим.7:13), выражаясь словами апостола.

Апостол Павел, в послании к Евреям извещает о том, что единственный архиерей, подлинно священнодействующий, для нас отныне Христос:

«Таков и должен быть у нас Первосвященник: святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, Который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа, ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого. Ибо закон поставляет первосвященниками человеков, имеющих немощи; а слово клятвенное, после закона, поставило Сына, на веки совершенного. Главное же в том, о чем говорим, есть то: мы имеем такого Первосвященника, Который воссел одесную престола величия на небесах и есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек» (Евр.7:26 — 8:2).

Эти слова относятся к общему долгому и подробному рассуждению апостола Павла об отмене закона по причине того, что тот утратил уже всякий смысл. Об этом чуть прежде приведенных слов несколькими строчками выше прямо и говорится: «Отменение же прежде бывшей заповеди бывает по причине ее немощи и бесполезности, ибо закон ничего не довел до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу» (Евр.7:18−19). Объяснить христианам отмену закона апостол Павел считал важнейшей для себя задачей. При том что эту отмену он полагал — и разъяснял своим слушателям такое положение — не формальным каким-то и тоже законным действом, в приказном порядке сверху спущенным распоряжением менять закон на закон+благодать (шило на мыло, как это и поняли многие и по сию пору на том настаивают). Но осмысленное, сознательное изменение своего взгляда на мир духовный, в котором истина открывает себя не в исполненных требованиях, а в благорасположении, подвигающем человека на свершение благих поступков, понимании того, как совершаются в мире дела Божии.

Павел в своих посланиях приводит множество примеров того, что буквальное следование закону (а таковое и требуется) приводит к противоречиям. И может даже доводить до абсурда. Простой пример, как понимать правду и ложь. «Лжесвидетельство». Ведь при буквальном понимании того, что такое честность, предателей, сдававших партизан гестапо следует считать честными, правдивыми людьми, а молчащих на допросах — лгунами. Так же точно Иуда тоже пошел и честно, не скрывая правды, рассказал, где Учитель прячется и даже вызвался показать.

На примере книги Иова мы уже говорили о том, что религии с давних пор пытались осмыслить страдания, найти им объяснение в свете оправдания Бога, но всегда выходило одно и тоже. Страдания объявлялись наказанием, которое Бог посылает людям за их грехи. Ясно читаемое несогласие Иова с такой постановкой вопроса почти всегда в религии игнорируется или не замечается вовсе.

В официальных толкованиях, как правило, делается акцент на то, что Иов «всем сердцем жаждет встретиться со своим Творцом», даже понимая, «что друзья его рассуждают вполне верно». Еще бы не «верно», если других вариантов просто не предусмотрено. Раз уж Бог всемогущ и абсолютен, что означает — может абсолютно всё, то вывод напрашивается сам собою — может, но не хочет. И почему не хочет, тоже ясно. Все грешные, кроме наказания, ничего не заслуживают. Или хочет, например, испытать. Рандомно, как сейчас говорят. Тыкнет божественным пальцем — вот этого особенно люблю, сейчас начну испытывать, тут и начинается. Со времен Иова и гораздо дальше вглубь времен система «утешений» за страдания не претерпела существенных изменений. Как и друзья Иова, практически любой священник предложит «помянуть свои грехи», чтобы найти в них корень бед. Люди, конечно, вспоминают, входят в требуемый режим «покаяния», а дальше кающийся грешник живет в сопровождении двух установок. Бог его очень-очень любит, но настолько ненавидит его грех, что может растоптать окончательно. То есть сделать еще хуже, невыносимее. Как Иову.

Основная предпосылка между тем в подобных рассуждениях и умозаключениях остается прежней, как у друзей Иова: мы о Боге ничего по сути не знаем. А не зная, можем только одно — наращивать умозрительно Его мощь и возможности. «Кто кроме Его промышляет о земле? И кто управляет всею вселенною? … К Богу должно говорить: я потерпел, больше не буду грешить. А чего я не знаю, Ты научи меня; и если я сделал беззаконие, больше не буду. По твоему ли рассуждению Он должен воздавать?» (Иов. 34). С другой стороны, совершенно очевидно, что наказание является весьма действенным инструментом воспитания. Апостол Павел цитирует Псалтырь, поучая своих слушателей сносить наказания с терпением и пониманием: «Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха, и забыли утешение, которое предлагается вам, как сынам: сын мой! не пренебрегай наказания Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает» (Евр 12; 4-5).

«Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса» Ин 13: 23 ; а так же: Ин 19: 26: Ин 20: 2 ; Ин 21: 7 ; Ин 21: 20.

Среди Христовых апостолов Иоанн по воздаваемым ему Церковью почестям находится на третьем месте после апостолов Петра и Павла. Эту честь он заслужил не только благодаря написанным им книгам. Иоанн на страницах всех первых четырех книг Нового завета — активный участник описываемых там событий. Он сам себя на страницах созданного им Евангелия называет «учеником, которого любил Иисус». Церковная традиция и вслед светская литература тоже, переиначили это свидетельство о себе Иоанна, сделав его «любимым учеником», что уже сильно напоминает «любимчика». Так многие всерьез и полагают, что Иоанн без всякой «мирской» скромности, но с «духовным» правдорубием называл себя любимчиком. Между тем у Иоанна это лишь форма говорить о себе в третьем лице, избегая «яканья».

Он, конечно, не называет себя любимчиком, а лишь свидетельствует о том, что по отношению к себе от Христа эту любовь, внимание, терпеливость, заботу о нем сполна понимал, тем самым водит себя в контекст Евангелия не отстраненно и не безучастно. Он «любимый Христом ученик», а не «любимый ученик Христа». Разницу в понимании этих выражений многие отчего-то упорно игнорируют. Это кстати, еще один характерный пример того, когда в обиход толкований входит совершенно корявое, грубое и извращенное понимание евангельского текста. Между тем, именно «совершенная любовь Бога» к Своему творению лежит в основе интеллектуального богословия апостола Иоанна. Не чувственного, как опять же, многие полагают, а интеллектуального. Любовь, забота, внимание, пронизывают все творение, и «Божье» в мире узнается по наличию этих признаков:

«Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаем из того, что Он дал нам от Духа Своего. И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру. Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге. И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви. Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас».

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мтф 5: 8)

Можно ли говорить о том, что христианское богословие использует исключительно духовные средства познания мира и научные методы к нему неприменимы? А в науке, напротив, ничего не применяется «на веру», а включаются в науку лишь проверяемые знания? Попробуем разобраться, чтобы понять, насколько богословие далеко от науки. Или оно, наоборот, находится поблизости.

Науку мы станем рассматривать всю целиком, не разделяя на «теоретическую» и «прикладную», «естественную» и «гуманитарную», «признанную» и «непризнанную». Когда в России внедряли теологию в высшие учебные заведения, церковные чины сообщали, что в гуманитарных науках тоже, мол, нет строгих доказательств, тем самым намекая, что не везде в науке требуется логика. Это, конечно, ход хитрый, сделанный для того, чтобы «попасть» в науку и считаться наукой, игнорируя законы мышления. Однако косвенная достоверность (иного рода) тут, несомненно, имеется. Можно довольно смело сказать, что в гуманитарных науках весьма многое вилами по воде писано. И очень сильна сила авторитета. Не меньше, чем в религии. Бывали и бывают случаи разные, не станем даже перечислять.

И богословы, что посерьезней, тоже не с первых строк начинают заявлять, что отсюда и до конца вам придется верить каждому слову. Нет, поначалу пытаются рассуждать — и вполне здраво, случается. Не всегда понятно зачем, если на самом интересном месте говорится, что «дальше уже верим». То есть спотыкач случается ровно там, где у всех как раз только и начинаются «проклятые вопросы», ответы на которые отсылают обычно искать по монастырям у старцев. Там растолкуют в обход разума, что после о нем уже и вспоминать не придется по причине полного исчерпания за этим делом. Так что сходство местами все же проглядывает. Конфликт начинается тогда, когда верующие безапелляционно заявляют, что у них есть более мощные инструменты познания, чем разум.

Обычно на первом месте тут оказывается «сердце». К сожалению, этот орган познания верующие, не мудрствуя лукаво, часто понимают грубо анатомически. В писаниях же Ветхого и особенно Нового Завета, под сердцем обозначается нечто важное в человеке, «центральное», его сердцевина. Если читать без всякого анатомического понимания, то таким важным видятся либо очищенные, рафинированные чувства, либо разум, пребывающий в таком же чистом, незамутненном состоянии. Окаменелостью же сердца называется неспособность это в себе слышать. Неспособность обострять добрые чувства и неспособность думать в том числе. Так что «сердце» — как нечто высшее — по сути те же самые чувства и разум, которые чем чище, чем больше избавлены от шумов внушения. Тем выше вероятность того, что «научное знание» будет и впрямь таким, а не новым шарлатанством.

Призыв апостола Павла набраться терпения и в ожидании результата не торопиться, а сосредоточиться на самом исполнении:

«Итак укрепляйся, сын мой, в благодати Христом Иисусом, и что слышал от меня при многих свидетелях, то передай верным людям, которые были бы способны и других научить. Итак переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа. Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику. Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться. Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов. Разумей, что я говорю. Да даст тебе Господь разумение во всем. Помни Господа Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему, за которое я страдаю даже до уз, как злодей; но для слова Божия нет уз. Посему я всё терплю ради избранных, дабы и они получили спасение во Христе Иисусе с вечною славою» (2 Тим.2:1−10).

В этом фрагменте не всё выглядит достаточно понятным, особенно в стихах 4−6 выражения кажутся разрозненными и несвязанными. Попробуем связать всё вместе. Скорее всего, апостол произносит тут известные поговорки, возможно, пересказывает их своими словами, использует для выражения собственной мысли. И для начала Павел сравнивает служение, на котором состоит Тимофей, христианскую задачу, с воинской службой: «Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику». Здесь не только и не столько о «делах житейских» в прямом смысле, которые всё надобно оставить ради служения. «Дела житейские» тут — аллегория на религиозную размазню, которая в ущерб главному содержанию Евангелия требует обычно к себе повышенного внимания, отбирая всё время и все силы. В письмах апостола Павла Тимофею это одна из основных сквозных мыслей, однажды мы косвенно тоже касались этой темы.

Слишком уж много появилось «толкований», а точнее, кривотолков, которые растаскивают Евангелие, делая его содержание неразборчивым. Этой неразборчивости следует избегать, поэтому далее апостол употребляет еще одно свое любимое сравнение: «Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться». Слово «подвизаться» в современном звучании отдает анахронизмом, «подвизаются» у нас сейчас иноки в монастырях, «выходя на духовный подвиг», и в основном там всячески ограничиваются себя и молятся о спасении своей души. Речь здесь, конечно, идет о борьбе, но ударение ставится не на ней, а на «законности». Точнее, на честности. Сравнение здесь уже идет со спортивными соревнованиями, но не на усердии одном здесь ударение, а на порядочности, отсутствие которой нивелирует само усердие.

В Новом Завете, главном христианском сборнике книг, особо высокое место занимают притчи Христа. Обучение людей религиозной грамотности в христианскую эпоху в большей степени происходило и поныне происходит через пересказ и толкование этих кратких рассказов. Что такое притча, почему Христом был избран такой способ обучения людей Царству и насколько вольную она позволяет трактовку?

Когда что-либо приходится объяснять людям непонимающим, важно всегда в первую очередь учитывать, что люди слабо способны усваивать даже простые вещи не по причине вовсе их какой-то умственной отсталости, а из-за того, что весь багаж их знаний о самом даже предмете разговора разрознен, отрывочен, а то и вовсе неверен. Прежде всего, люди часто не знают о чем говорят. Взять, к примеру, «адронный коллайдер». Люди понятия не имеют, что это такое, даже поверхностно, но поговорить об этой штуке готовы многие. Что он может «бабахнуть», «проделать черную дыру, куда мы все улетим», «устроить конец света» и многое чего другого неприятного может из-за него произойти, особенно, если об этом поговорить. На свете много вещей, понятия о которых имеется лишь у профессионалов, и с каждым столетием, а теперь уже десятилетием и чуть ли не с каждым уже годом, таких вещей становится все больше.

Как правило, для пользования большей частью непонятных предметов для масс создаются интерфейсы связи. Знать, как оно всё работает, совершенно необязательно. Профессионалы создают эти интерфейсы для общего пользования. Жмём кнопку и пользуемся, и спорим в соцсетях, что лучше, самсунг или айфон. С религией дело обстоит точно так же. Религия настаивает на том, что знать все духовные премудрости способны лишь духовные профессионалы. Всякие рабби, аввы и все, что выше их, тоже, конечно. Они, в свою очередь, всегда готовы предоставить интерфейс связи, а как оно работает, народ все равно не поймет: «Этот народ невежда в законе, проклят он» (Иоан.7:49). Христос, как мы помним, профессионалов не любил. Говорил, что они специально делают из простого сложное, чтобы без них не обходились, а профессионализм их весь липовый, потому что говорят, о чем не имеют ни малейшего понятия. Ругался с ними. И метод обучения избрал такой, каким религиозные профессионалы обычно не пользуются.

Притча о двух должниках имеет целью показать превосходство милости над справедливостью и то, что люди порою оценивают милость как персональное по отношению к ним проявление симпатии.

«Посему Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов; а как он не имел, чем заплатить, то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и всё, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: государь! потерпи на мне, и всё тебе заплачу. Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему. Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и всё отдам тебе. Но тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему всё бывшее. Тогда государь его призывает его и говорит: злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга. Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его».

Должник, обратившийся к царю, не просит простить долг, лишь отсрочить. Метафорически здесь показан тип людей, не ждущих для себя милости. Может быть, даже совсем не знающих, что это такое, понимающих лишь такие отношения, где важен долг. В таких отношениях он должен быть выплачен в срок тем или иным способом. Либо возвращен, либо имущество пускается с молотка. Жены и дети рабов тогда тоже считались имуществом. Да и сам неудачливый должник становился чьим-то еще имуществом, всё по закону. И тут, понимая, что по закону он теряет всё, обращается к царю с просьбой о милости к себе. Подождать еще сверх срока, чтобы можно было рассчитаться с долгами.

В реальности такие цари — большая редкость. Но перед нами метафора, и наш метафорический царь, слыша просьбу о милости, расщедривается на милость, о которой его даже не просили: прощает должнику его долг и отпускает с миром. «Царство Небесное подобно царю, который…» — так начинает притчу Христос, подразумевая под этим все прочие, проговариваемые им в метафорах же атрибуты Царства: неводу с рыбами разного сорта, закваске, положенной в тесто, купцу, ищущему хороших жемчужин, и прочих, показывающих, что для наступления Царства ищущие его прикладывают определенные усилия. Здесь этим усилием является явленная милость. Человек, на себе ощутивший и уже понимающий милость, будет распространять эту милость вокруг себя и дальше. Если так и происходит, то этот человек подобен и «мудрым девам», и крупным рыбам, и зарытому утаенному сокровищу. Если нет, то он, по выражению Иисуса, — сорняк для Царства.

Насколько современная проповедь адекватна тому, чему учил Христос современных ему людей? Учение Христа в дни Его проповеди — о приближении, наступлении Царства Божьего. Остается малость: понимать, знать, что же этими словами — «Царство Божие» — обозначается, видеть его приметы и отсеивать то, что к нему не приложимо.

По понятной причине, само учение евангелистами почти не излагалось, оно являлось живой традицией ранней христианской Церкви, было понятным и очевидным людям, письменно возводить его в катехизис было довольно нелепо. Люди не делают себе заметок и напоминаний о вещах элементарных, как поесть, попить. К чему записывать то, что составляет твой повседневный ритм? Да и Христос не излагал учение Свое по пунктам, стараясь говорить так, чтобы люди впитывали в себя узнаваемый в любых словах образ грядущего и проповедуемого Им Царства.

Царством же Божиим для людей того времени была вовсе не идиллия с овечками и гуслярами и курсирующими над головами ангелами в виде пупсов, а эпоха добра и справедливости, которая должна наступить и положить конец бесчинствам жестоких правителей. Однако сам образ этой эпохи не был для всех чающих грядущего Божьего Царства одинаковым и цельным. С учетом никогда не прекращавшегося религиозного морализаторства образ Царства в головах и душах людей сильно кренился в сторону исполнения закона, критически никак не осмысливаемого и понимаемого как Божий приказ делать то, это и еще вон такое, чтобы в глазах Бога выглядеть относительным религиозным чистюлей и тем самым понравиться.

Обычно ревнители «чистоты» чаще всего заметны и активны в своих проповедях на тему, как добраться до Царства, не замаравшись. Христос, чтобы создать образ понятный, избрал несколько «окольный» путь проповеди, «уподобляя» различные приметы Царства Небесного различным ситуациям, более-менее людям того времени понятными. Создавая образ из лоскутков, фрагментов, которые, конечно, не являются окончательным учением о Царстве «во всей полноте», однако изображая его каркас, выделяя образ из прочих современных Ему учений, где на первом месте обычно стояла борьба за власть и ожидание мессии, который возглавит восстание и приведет народ к такому порядку, где Закон будет, наконец, главенствовать каким-то сверхъестественным способом. Из этих примет, изображаемых Христом, становится ясно, что Царство не сваливается на голову, а всходит медленно (образ закваски), что его надо желать (образ купца и редкой жемчужины, а также сокровища в поле), что в нем не будет ничего мелочного (сортировка рыбы), что в нем все равны (работники разного часа), и даже при всем этом — ему надо соответствовать.

7 глава послания Римлянам апостола Павла, стихи 7-12.

«Римлянам» — имеется в виду к тем, кто живет в Риме, однако адресатами являются иудеи, не язычники, это понятно с первых слов начала седьмой главы: «Разве вы не знаете, братия (ибо говорю знающим закон), что закон имеет власть над человеком, пока он жив?».

Людей недалеких может раздражать то, что Павел так много написал посланий, хотя все их по сути можно свести к двум-трем мыслям. Впрочем, недалекие люди и читать не станут дальше второго абзаца, но заранее могут знать, что две-три мысли можно уместить в те же самые два-три распоряжения — и делу конец. То есть уместить всё в одну строчку. Вот так надо, а вот так не надо.

Именно подобным образом работает закон. Не думай, просто делай то, не делай это. Поэтому же так лихорадочно во все времена работает мысль о том, как обойти закон, не нарушив его. Или даже — как написать закон так, чтобы одним от него автоматически доставалось по полной, а другим нет, и была бы выгода, прибыток.

Научить людей жить не по закону, а по благодати, невозможно методами закона. «Не слушай закона», мол. Приходится объяснять долго и тщательно, учитывая всё возможное лукавство возражений и способы снова свильнуть в закон или понять благодать как беззаконие во всём. «Свободу» так называемую.

«Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил,а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею. Посему закон свят, и заповедь свята и праведна и добра».

Несмотря на кажущуюся простоту изложения, фрагмент этот довольно сложен и кажется весьма противоречивым при попытке понять, о чём речь. Попробуем разобраться, начав с вывода. Заповедь «праведна и добра» или, проще говоря, правдива и имеет цель уберечь от зла. Говоря «не пожелай», она провоцирует иметь преступные желания. Но так ли уж человек бессмысленен, чтобы не понимать собственных желаний? Или желания украсть у него не было бы вообще, если бы это было не прописано?