Теория цивилизаций

Прежде всего стоит сделать ремарку, что историческая наука вообще не оперирует понятиями "цивилизаций" длиной в тысячи лет.

Историческая наука оперирует археологическими культурами и государствами в самом широком смысле этого слова. А это единицы, как правило, более локальные и краткосрочные, чем обсуждаемые здесь цивилизации.

Самое близкое, что есть в аппарате историков —  это миры-системы. Т.е. некие "компоненты связности" внутри мира, объединяющие крупные территории и группы людей и пронизанные многочисленными внутренними взаимосвязями.

Прежде всего — взаимосвязями экономическими: их проще всего отследить археологам, да и сам мир-системный анализ придумали именно экономические историки[1].

Миры-системы делятся на 2 вида: имеющие абсолютно доминирующее государство (миры-империи) и не имеющие (миры-экономики). Миры-экономики вплоть до эпохи Модерна не отличались особой устойчивостью и либо рассыпались на составные части, либо превращались в миры-империи. Например, эллинистическое Средиземноморье (изначально мир-экономика) было в конце концов поглощено Римской Империей.

Именно миры-империи логично обозначить как цивилизации. Причём нетрудно заметить, что существование таких миров-систем могло превосходить по времени существование доминирующих в них государств — так, "персидский мир" (Большой Иран) не разрушился после завоеваний Александра Македонского, но нашёл своё воплощение в державе Селевкидов. Ей на смену пришла Парфия, затем Сасаниды и так далее.

При этом менялись династии, языки и даже этнос элит — но в целом сохранялись торговые пути, города и основные паттерны расселения земледельческих народов. Сохранялась и определённая преемственность культуры — даже если новые властители исповедовали, скажем, другую религию, смена традиций не могла произойти мгновенно.

Если мы обратим внимание на историю античности, то мы увидим взлёты и падений царств, полисов, долгую жизнь римского государства в разных ипостасях, возникновение и распространение христианства —  но ни в какой момент не произойдёт тотальной смены всего и сразу.

Более того, этого не произойдёт даже и в эпоху Великого Переселения Народов — точка окончательного исчезновения Западной Римской Империи в 476 г. н.э. весьма условна, многие римские институты и сами люди, считающие себя римлянами и говорящие на чём-то в духе латыни, будут существовать ещё веками... пока, в конце концов, не растворятся в романских народах.

Однако не подлежит сомнению, что Тёмные Века в значительной степени подорвали мир-систему античности и кардинально поменяли этнический состав занимаемых ей территорий, а также углубили различия между Западом и Востоком бывшей Римской Империи. И вот здесь мы подходим к сути обсуждаемого вопроса.

На протяжении последних 150 лет достаточное количество учёных и публицистов создавало различные цивилизационные теории: Данилевский, Тойнби, Шпенглер, Хантингтон... Однако все они были родом из географической Европы (или её колоний), и соответственно наибольшее внимание уделяли культурным различиям на европейском континенте[2].

Прежде всего бросались в глаза различия религиозные и языковые: разница между православием и католицизмом, между славянскими и романо-германскими языковыми семьями, лежала на поверхности и очевидно уходила глубоко в прошлое.

К моменту появления первых цивилизационных теорий на это наслоились фундаментальные различия между оказавшейся в центре мира-экономики Модерна Западной Европой и оказавшейся на периферии Европой Восточной[3].

Россия, хоть при царях, хоть при большевиках, хоть при Путине, очевидно в западноевропейский, романо-германский и экс-католический мир никак не укладывалась. Это стало поводом говорить о: 

 — славянской цивилизации (Данилевский), правда включающей в себя не всех славян и имеющей внутри значительные различия;

 — православной цивилизации (Хантингтон) или двух вариантах православной цивилизации (русской и греко-византийской, Тойнби);

 — конкретно русской цивилизации (фактически тот же Тойнби, Шпенглер, целый ряд русских мыслителей).

Последняя модель звучит логичнее всего, тем более что Россия имела все признаки мир-империи как минимум с Ивана III до середины XVIII века, а отдельные черты сохраняет и по сей день. К тому же, она приятно подчёркивает русскую самобытность.

Однако тогда уж нужно быть последовательным: в Западной Европе слишком велика разница между Севером и Югом, сильно выделяются иберийские народы (с этим не спорят и евразийцы), и ещё сильнее когда-то выделялись кельты... А уж если такой подход начать последовательно применять в географической Азии, то мы с лёгкостью поделим на минимум две цивилизации Китай, Индия же и вовсе распадётся на непонятное число частей.

В целом, такой подход имеет право на жизнь — но нужно понимать, что по такому определению цивилизаций в мире десятки, если не сотни, и насколько отдельные из них схожи или несхожи друг с другом — совершенно непонятно.

А в плане познавательной ценности мы теряем важнейшие возможности проведения аналогий и цепочек влияния, справедливых не для всего мира сразу (таких не так уж и много), а для конкретных близких культур. Объявлять же каждую сколь либо характерную группу культуры совершенно самодостаточной, абсолютно до всего додумавшейся самостоятельно — абсурд.

Отсюда появляется запрос на модели цивилизаций более крупного масштаба. Для России сейчас наиболее популярны две модели:

  1) Россия — специфическая и самобытная часть Европы;

  2) Россия  — представительница некоей Евразии, имеющей не только русские, но и степные (в частности, пост-Чингисхановские) корни.

Автор этих строк придерживается первой модели, согласно которой античная цивилизация, быть может, и разрушилась как мир-система в Тёмные Века, —  но в культурном плане продолжила развитие как европейская цивилизация, имеющая многочисленные внутренние различия[4], однако содержащая гораздо больше связей внутри, нежели вовне (с другими цивилизациями).

Евразийцы же — авторы второй модели, не отрицающие культурного влияния античности и на Запад, и на Россию, однако провозглашающей их двумя отдельными цивилизациями — Европой и Евразией соответственно.

Стоит заметить, что обе модели подразумевают серьёзные отличия России как от Западной Европы (в т.ч. домодерновой), так и от любых цивилизаций географической Азии, а равно и влияние на Россию с обеих сторон.

Отсюда можно сделать вывод, что особой разницы между данными моделями нет, и можно выбирать между ними по вкусу. Нравятся готические храмы или суровые традиции викингов? Ок, Россия — часть Европы. Больше по душе узбекский плов или мощь военной машины Чингисхана? Вы приняты в евразийцы!

Однако холивар вокруг евразийства был же всё-таки чем-то обусловлен? Давайте разберёмся, в чём разница этих моделей, и почему лично я придерживаюсь на первой из них. А вы свой выбор сделаете сами.

Принципиальные расхождению начинаются, когда речь заходит о роли кочевников. Дело в том, что и мир-системный анализ в экономике, и цивилизационный подход в культурологии и геополитике рассматривают прежде всего оседлые, изначально земледельческие культуры.

Это естественным образом вытекает из того, что, во-первых, исследуемые историками материальные источники (хоть письменные, хоть архитектурные или археологические) в подавляющем большинстве созданы земледельцами; во-вторых, сами историки родом из оседлых культур.

Более того, традиционная историография вовсе ставит под вопрос "цивилизованность" кочевых народов в самом что ни на есть прямом смысле: способны ли кочевники создать цивилизации?

Ведь у них нет ни городов, ни селений (иначе это уже не чистые кочевники), а большинство продуктов материальной культуры они скорее захватят в бою или выменяют в торговле, нежели изготовят. Кроме того, кочевые народы привязаны к маршрутам миграции стад: ещё вопрос, их животные следуют за ними, или они следуют за своими животными.

Однако это радикальный подход, от которого современная историография во многом отошла. Но факт остаётся фактом: кочевники жили абсолютно иначе, нежели земледельцы. Л.Н.Гумилёву и другим евразийцам пришлось идти на значительные идейные ухищрения, чтобы объяснить, как же тюркские и монгольские кочевые народы могут составлять одну цивилизацию с оседлыми славянами русскими. Именно за этим они поставили акцент на Монгольской империи и Ордынском периоде в истории Руси как на ярком примере взаимодействия с кочевой культурой во главе.

Поскольку материальную культуру по вышеописанным причинам у кочевников воспринять сложно (зато в этом плане полно связей Руси с другими частями географической Европы[5]), евразийцы сделали акцент на культуре нематериальной.

В целом, позиция евразийцев сводится к тому, что материальную часть культуры Русь/Россия восприняла из Европы, но вот куда более фундаментальные (по их мнению) духовные и политические практики пришли из Монгольской Империи или иных мест географической Азии.

Среди доводов в пользу данной гипотезы — лингвистические: мол, значительное число слов, связанных с духом, имеет иранские корни.[6]

Много копий сломано в вопросе наследства Орды.

Моя точка зрения — земледельческая цивилизация в принципе не может наследовать кочевой, это совершенно разные миры. Настолько разные, что кочевники и земледельцы могут существовать параллельно на одной и той же территории, не пересекаясь друг с другом — хотя это редко заканчивается мирно[7].

О наследовании в том смысле, в каком её могут исследовать экономические историки (паттерны расселения, города и торговые пути), очевидно, здесь речи быть не может[8]. Какой же смысл подразумевают евразийцы?

Прежде всего, евразийцы говорят о геополитической роли, для которой, на первый взгляд, вид расселения особого значения не имеет. Однако история знает много примеров быстрых и резких смен как границ, так и этнических составов у кочевых народов, более или менее свободно перемещающихся по громадному пространству Великой Степи от Монголии до Венгрии — но ничего подобного не происходило с земледельческими регионами, пусть даже расположенными на открытой местности. Напротив, мы видим упомянутую в первой части глубокую преемственность в Китае, Персии, Средней Азии...

Это влияло и на геополитические расклады: кочевой народ запросто мог пулей переброситься с Енисея на Тянь-Шань (киргизы) или чуть ли не с Урала в самый центр Европы (венгры) — а вот у оседлых народов данные процессы весьма редки и затруднены, да и растягиваются на немалое время (сколько времени заняло то Великое Переселение народов?). А есть точка зрения, по которой оседлый народ после тотального переселения — это уже вообще другой народ. Были, конечно, завоевания великих мир-империй — но это расширение пространства, а не его смена.

В этой связи особенно оригинально звучит тезис некоторых евразийцев о "чувстве континента", якобы перенятым русским народом у кочевников.

Однако вопрос, у какой же именно части русского народа евразийцы находят данное чувство? У дворян и купцов, вполне могших перекинуться за сотни и тысячи вёрст? Ну тогда "чувство континента" можно и всей Западной Европе приписать.

Простой же русский обыватель по сей день отличается низкой географической мобильностью — и уж тем более это относится к крестьянину в дожелезнодорожную эпоху. Конечно, кто-то бежал от религиозных или социальных проблем (как и многие немцы), кого-то принудительно перебрасывали помещики — но можно ли это назвать "чувством континента", решайте сами.

Наконец, евразийцы говорят о сравнительно мирном характере присоединения новых территорий к Русскому государству, отсутствию явных и многочисленных геноцидов.

Но у данного факта есть гораздо более простое объяснение, нежели цивилизационные модели: численность и плотность населения. Нет никакого смысла геноцидить миллион населения Казанского Ханства, когда в твоём собственном царстве не сильно больше 5 миллионов, а вокруг во все стороны лежат бессчётные десятины пригодной для земледелия земли. Даже наоборот, геноцид экономически и политически вреден[9].

Тем более нет смысла каким-либо образом уничтожать или ассимилировать ничтожное количество охотников-собирателей, рассеяных на сотни и тысячи вёрст сибирской тайги и готовых платить "ясак"[10].

И здесь нет особой русской исключительности: немногочисленные французы, рассеянные на огромном пространстве французских Канады и Луизианы, не занимались целенаправленным геноцидом индейцев, весьма распространены были и смешанные браки (т.н. "пласаж").

Скорее уже исключением видится подход англосаксов и поддержавших их немцев (большинство современных американцев — потомки выходцев из Германии), активно занимавшихся геноцидом и переселением в резервации даже оседлых индейцев[11].

А вывод оставляю сделать читателю. Не буду пытаться играть в нейтральность — моя позиция в данном споре ярко выражена — но я честно постарался привести основные тезисы евразийцев, и, надеюсь, сумел подвести черту под дискуссией.

Завершу текст цитатой Н. Бердяева:

Статья была написана незадолго до начала СВО. За прошедший год актуальность статьи не изменилось, правок по существу внесено не было. Однако хотелось бы добавить некоторые моменты, связанные с нынешней войной.

Прежде всего, следует упомянуть фактор идеологии и пропаганды. (Западно)европейская идентичность по сей день существует в рамках стран, объединённых ранее в романо-германский (экс-)католический мир, а ныне в ЕС. И при случае используется для противопоставления "азиатским варварам" (вар. "неисторическим странам", "авторитарным странам" и др.). Причём не только русским — аналогично писали и про немцев в Первую Мировую. В этом смысле современная аргументация западноевропейцев не слишком отличается от таковой времён Ливонской войны, если не Северных крестовых походов.

Было бы интересно услышать аргументы евразийцев, как Великое Княжество Литовское из части евразийской цивилизации в XIV веке (когда Западная Русь незначительно отличалась от Северо-Восточной, и была тесно с ней взаимосвязана) плавно превратилось к XVIII в. в важную часть Речи Посполитой, всячески подчёркивающей свою "европейскость" в отличие от "азиатской Московии". И даже более того: уже после разделов Речи Посполитой польские восстания происходили в том числе и на территории нынешней Белоруси. Здесь также прослеживается аналогия с нынешним днём — только в наше время процессы значительно ускорились.

Если же говорить о возможностях нашей идеологии и пропаганды, то нетрудно заметить, что евразийские установки лучше всего воспринимаются тюркскими и монгольскими народами бывшего Советского Союза, но встречаются в штыки многими даже пророссийскими белорусами и особенно украинцами (да и значительным числом русских РФ).

Напротив, концепция Другой Европы вполне укладывается в рамки "западнорусских", "малороссийских" и "южнорусских" идентичностей, равно как и разного рода "белых" поклонников Российской Империи. При этом не оставляя за скобками ни "красных" поклонников Советского Союза (никогда официально не расписывавшегося в евразийстве), ни наиболее интегрированных и лояльных тюркских народов ПостРоссии вроде татар или т.н. "шала-казахов". И в полной мере сохраняя чёткое отделение себя от Запада.

Здесь не пропагандируется никакая из этих идентичностей, а лишь оцениваются возможности использования разных концепций в пророссийской пропаганде и, в целом, идеологии будущей России.

А вывод, как и прежде, оставляю сделать читателю.

[1] Не все экономические историки согласны с подходом мир-системного анализа по Ф.Броделю и И.Валлерстайну. Существуют альтернативные подходы, изначально рассматривающие весь мир целиком как единую Мир-Систему (А.Г.Франк) или не акцентирующие внимание даже на государственных границах (т.н. "транснациональная история"). Данные теории рассматривают глобализм как естественное состояние человечества и, соответственно, несовместимы с полицивилизационным подходом.

[2] Складывается впечатление, что многие полицивилизационные теории, изначально задуманные как ответ евроцентризму, так и не избавились от такового, уделяя неевропейским цивилизациям недостаточно внимания. Евразийство, казалось бы, не должно страдать таким — однако почему-то в аргументации отдельных евразийцев можно услышать то аппеляции к евроцентристским теориям цивилизаций, то такие безумные упрощения, как "Европа, Россия, Иран и Китай — в равной степени непохожие друг на друга цивилизации".

[3] Многие из аргументов, приводимых евразийцами как якобы разница евразийской (не-западной) и европейской цивилизаций на самом деле относятся к разнице между традиционными обществами (в т.ч. ранними западноевропейскими) и обществами Модерна, особенно позднего. В частности, это относится к коллективным идентичностям.

[4] В такой модели Запад и Восток — изначально 2 полюса единой европейской цивилизации. По другой шкале были полюсы Север и Юг, однако их различия с веками оказались менее значительными, чем раскол между Западом и Востоком, значительно углублённый религиозным фактором.

[5] Влияние на культуру Руси Византии, особенно на ранних страницах её истории, общеизвестно. Не столь очевидно, что и Западная Европа оказывала на домонгольскую Русь существенное влияние: так, к западноевропейскому влиянию относят происхождение архитектуры домонгольских белокаменных храмов. Не прекращались связи с Западной Европой и в монгольский, и в постмонгольский периоды, причём связи были взаимными — так, Ганза и взлётом, и падением была во многом обязана Великому Новгороду. Который, к слову, в целом имел массу общего с городами Северной Европы того периода.

[6] Возникает, однако, вопрос — а насколько показателен в данном вопросе язык? Особенно учитывая, сколь многие народы радикально меняли язык, в целом сохраняя культурные традиции.

[7] Параллельное существование земледельцев и кочевников на одной и той же территории возможно, когда территория велика, а земледельцев на ней мало. Так, например, в основном кочевая Золотая Орда имела отдельные земледельческие территории и помимо Руси (например, Булгария). Бывают и более дисперсные примеры: например, в поздней Российской Империи на территории нынешнего Казахстана более или менее мирно уживались кочевые и казахи и оседлые русские поселенцы. Пока последних было достаточно мало, а за русскими стояла могучая имперская власть. В условиях же анархии или власти кочевников существование земледельцев на открытых пространствах небезопасно и едва ли вообще возможно.

[8] Вообще, Улус Джучи не был чисто кочевым государством. Однако все очаги земледелия на его территории относились к разного рода окраинным вассалам: Волжская Булгария, Хорезм, ряд территорий в причерноморско-кавказском регионе. С тем же успехом в этот список можно и Русь добавить — ничего из этого не было поселенческим ядром Орды. Скорее на это звание могли бы претендовать города Нижнего Поволжья — однако они так и не оправились после разорительных походов Тамерлана, и к моменту прихода русских на эти земли (конец XVI века, более 100 лет с падения Орды и более 200 лет после разорения) представляли собой не более чем руины. Исключение — Астрахань, однако после завоевания Иваном Грозным её население обновилось практически полностью. К тому же данный город и в Орде, и тем более в России был крайне нетипичным примером.

[9] Отголоски данного подхода мы видим даже в XIX веке, когда численность и плотность населения на большей части европейской территории России приблизились к центральноевропейским значениям. Когда в результате Кавказской войны адыги-черкесы начали массово самодепортироваться в Турцию ("мухаджирство"), царские власти рассматривали это как досадное недоразумение и даже пытались мешать — несмотря на то, что данный народ демонстрировал ярко выраженную нелояльность и готовность к партизанской войне. В данном случае, несомненно, имела место инерция исторического подхода.

[10] Настолько готовых, что некоторые сибирские народы одновременно платили дань 2 или даже 3 государственным образованиям. Хотя скорее можно вести речь о рэкете и плате за "крышу". Столь же условную, сколь и в случае "братков" из 90-х.

[11] Что характерно, англосаксонских и немецких колонистов в Северной Америке было намного больше, чем тех франкоканадцев — места уже стало не хватать. Тем более что они занимались более интенсивным сельским хозяйством.