«Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О своехарактерности Клио», 1, 2 и 3 из 16

Сюжет «Гамлета», как считается, подобно и многим другим сочинениям Шекспира, не выдуман, но основывался автором на вполне исторических событиях, в данном случае — тех, что переданы Саксоном Грамматиком (XIII в.) Согласно последнему, некий Амлед из ютов, племени, что как раз в Дании, тоже, опасаясь дяди, уже умертвившего его отца, своего брата, притворяется слабоумным из соображений безопасности, дабы однажды отомстить.

Другое дело, что история самого Амледа, в свою очередь, поразительно, если не подозрительно, напоминает ещё одну, куда более древнюю, известную, помимо прочих, в изложении Тита Ливия (I в. до н.э.): «Луций Юний … сын царской сестры Тарквинии … в свое время, услыхав, что виднейшие граждане … убиты дядею … решил: пусть его нрав ничем царя не страшит … с твердо обдуманным намереньем он стал изображать глупца … и даже принял прозвище Брута — „Тупицы“, чтобы … выжидать своего времени», что успешно затем и осуществил.

Так gens Junia получил соответствующий когномен, Brutus, унаследованный впоследствии и знаменитым убийцей Цезаря, сюжет, который Шекспир также не преминул у себя воспроизвести. («Брутальный», таким образом, означает в первую очередь «крайне неумный» и уж затем всё остальное; английское brute этот смысл сохраняет куда лучше.)

При этом сходства не ограничиваются одной только общей сюжетной канвой, но наблюдаются даже в мелочах: например, в какой-то момент, когда Брут посещает Дельфы, он оставляет намёк на подлинное положение дел, принося «в дар Аполлону золотой жезл, скрытый внутри полого рогового», и ровно такой же жезл с той же целью изготовляет принц Датский Ютский.

Раскрывает последний свою игру по итогу путём пафосной речи, до крайности напоминающей ту, которую, согласно Дионисию Г., изрёк Брут: «Суждение вас обо мне, как о полоумном, было ложным и создано … лично мною … [чему причиной] был страх за жизнь, ведь Тарквиний, едва взойдя на трон, обрек на смерть моего отца, чтобы овладеть его состоянием … и старшего брата … погубил … Несомненно, он не пощадил бы и меня … если бы мне не пришло в голову прикинуться недоумком».

Столь явные подобия принято называть историческими дублями, и не нахмурила бы лоб при их виде разве что жертва тех «популяризаторов науки», которые старательно отучают население от пытливости, пугая их такими понятиями как «апофения» и pattern recognition bias, по-видимому, только на словах, а не деле ожидая от простого трудящегося критического мышления.

Предупредить соответствующий тип размышления им любезно помогают также те, кого они вроде как полагают врагами, обзывая «фриками», «антинаучными мракобесами» и т.д., например — авторы «Новой хронологии», которые в критике таких дублей заходят столь далеко, что, например, отождествляют Ивана Грозного и императора Тита на основании лишь того, что и первый при крещении получил это же имя. Нет лучше метода, чтобы поддержать мейнстрим, нежели маргинализация оппозиции: такие вот единство и борьба противоположностей.

Серьёзные исследователи, правда, на всех вышепоименованных не обращают ровным счётом никакого внимания, почему-то и далее преспокойно полагая, что не только Амлед уподоблен Бруту вполне намеренно, но и что вообще все такие дубли возникают по одному принципу.

Объяснять это принято тем, что, мол, в те времена самостоятельная ценность всякого события оценивалась куда менее, нежели его сходство с неким предшествовавшим, которое оттого крайне преувеличивалось: этим особенно страдают всякие хроники, содержимое которых уподобляли библейским историям. Кроме того, история вообще мнилась склонной по поводу и без зацикливаться, подобной змею-самоеду, οὐροβόρος.

Другой, радикальный, совсем не академический вывод, который иные здесь делают, предполагает, что об истории того времени просто очень уж мало сохранилась, ртчего по большей части её приходилось придумывать впоследствии, такими вот «заплатками» порой «затыкая» в надежде, что никто не заметит.

Вне зависимости от мотивов, по которым так вышло, как результат мы не можем быть уверены, осталось ли во взятом нами сюжете и ему подобных «исправленных», дабы стать дублями, хоть что-то от их изначальности, исторической правды. При этом многие народы только либо преимущественно в таком виде и знали Клио, музу истории, отчего уверенно судить об их прошлом становится порой затруднительно…

Ещё в XVIII-XIX вв. не принято было церемониться по этому поводу с выводами: в частности, Маркс совершенно в духе времени относил азиатов к «внеисторическим» (geschichtslos) народам. Ещё ранее Гиббон во «Взлёте и падении…» (1776) приходил к выводу, что «искусство и гений истории … никогда не были известны азиатам, которым неведомы законы критики».

Маркс затем распространяет это мнение и на некоторые европейские народы, в частности, упоминает как раз скандинавов, возможно, под впечатлением, схожим с тем, которое оставила у нас история Амледа. Впрочем, стоит ли их отдельно выделять? Ведь, если мы припомним прежний тезис о том, что Средние века были чем-то вроде реазиатизации Европы, то просто окажется, что тогда азиатами стали все.

Это вполне ожидаемо, учитывая, что история — изобретение Европы, появляющееся впервые, как и вообще очень многое, лишь в Греции, иным же народам, как правило, присуще отношение, которое описал уже Лукиан: «Эти люди, по-видимому, не знают, что у … поэтических произведений одни задачи и свои особые законы, у истории другие … это большой — вернее, огромный — недостаток, если кто не умеет отличать историю от поэзии и начнет вносить в историю принадлежащие поэзии украшения, мифы и похвальные речи и свойственные им преувеличения».

Конечно, и грекам с римлянами зачастую бывало в этом отношении далеко до идеала. Собственно, история самого Луция Брута тоже весьма сказочна, как и, возможно, вообще всё, что известно о Вечном городе эпохи царства, а то и вовсе до, скажем, Первой пунической войны; например, дорев. ист. Р.Ю. Виппер (2016 [1908]) упоминает, что «наиболее скептичные исследователи решаются начинать достоверную историю Рима лишь с III в. до Р.X., а во всей … переданной истории … предшествующих столетий готовы видеть лишь политико-исторический роман, сочиненный поколениями конца республики».

Как сообщает проф. ист. М. Витби (2008), Каллисфен, описывая деяния Александра, явно намеренно искажал события так, чтобы создать аллюзию на сказания Гомера, которого великий македонец, как известно, весьма чтил; как следствие, «различение „реальности“ и её репрезентации обречено быть непростым». Впрочем, сообщает Лукиан, совсем уж далёкую от реальности выдумку Александр попросту утопил в Гидаспе «со словами: „И с тобой бы следовало сделать то же, Аристобул, за то, что ты [пишешь в этой книге, что] … убивал слонов одним ударом“».

Согласно тому же Витби, описание смертного одра Юлиана Философа (он же Отступник) аналогично неспроста столь напоминает последние моменты Сократа, но, «по-видимому, намеренно старается отразить жажду императора походить на своего кумира». Во всех упомянутых случаях, однако, речь идёт всё же во многом об Азии, событиях, удалённых во времени и/или пространстве от той самой, классической Античности, так что тезис страдает несильно.

Всё это — никакой не секрет для специалиста по эпохе, но рутинные реалии его с ней работы. При случае я уже приводил в пример скептицизм того же Виппера, не увидевшего никакой проблемы в том, чтобы крайне невысоко оценить достоверность сведений даже таких титанов как Аристотель и Плутарх, затрагивающих Афины VII-VI вв.

Если уж и этим нельзя особенно доверять, то чего ожидать от непосредственных, несомненных азиатов, там всё должно бы быть совсем плохо, не так ли? Однако там мы видим, напротив, глубокую распущенность в отношении критицизма: на явные дубли принято обыкновенно попросту закрывать глаза. Но, может, в том-то всё и дело, что тем, кто изучает историю того периода, прекрасно известно, что за бездна открывается, стоит им только распахнуть веки?

В этом отношении было бы особенно любопытно изучать такое по понятным причинам популярное в отечественных реалиях явление, как монгольские завоевания XIII в. Критический подход по отношению к ним запредельно маргинализирован «рассуждениями» навроде тех, в которых совершаются далекоидущие выводы из названий по типу «Тартария» на картах раннего Нового времени, или же занятые какой ещё похожей чепухой.

Ничем не лучше и на первый взгляд куда более основательная критика, к которой прибегает тот же Д.Е. Галковский, осуществляемая по принципу необоснованной дедукции, когда неясно на чём основанные общие положения пытаются применить к частностям. Такого же точно принципа придерживается, что интересно, и самый простой обыватель, зачастую убеждённый, что простого «здравого смысла» достаточно для очередного, как это кое-где называют, «немоглизма», например, — признать логистически невозможными походы монголов, и он же был присущ антропологии примерно до сер. XX в., когда она ещё позволяла себе универсализм, громкие обобщения.

Структурная революция К. Леви-Стросса сменила принцип на ровно противоположный, после чего стало общепринятым смотреть конкретно и точно, не сочиняя верных на все случаи жизни законов — навроде тех, которые вдохновили в т.ч. марксистские формации.

Критикуя своего коллегу, Б. Малиновского, и его подход, согласно которому «на основании эмпирических исследований какого-либо общества можно достичь универсальных объяснений», французский исследователь (2001 [1958]) обозначает его как «своеобразное сочетание догматизма и эмпиризма», который трудно не обвинить в «упрощенчестве и априорности». Д.Е. и действующие ему подобным образом, таким образом, оказывается рассуждающим на прежнем уровне, присущим, в частности, тем, кто ему более всех ненавистен, англичанам навроде Э. Тейлора.

Пожалуй, одна из основных задач постдегианства — это преодоление такого вот подхода Д.Е., при котором те же монгольские завоевания просто объявляются выдумкой по причине «этого не может быть, потому что не может быть никогда», а первоисточники, которые по идее для подобных выводов надо бы сперва деконструировать, даже не рассматриваются, сходу объявляясь выдумкой только за то, что им не повезло происходить не из той эпохи.

Состояние оных источников, когда дело касается монголов, действительно зачастую оставляет желать лучшего: с годами историческая критика в их отношении, как это часто бывает, осуществила беспощадную резню. Это касается, например, такого свода законов как «Яса Чингис-хана»: как сообщают проф. ист. Н.Н. Крадин и проф. ист. Т.Д. Скрынникова (2022 [2006]), ранее было «принято считать, что наиболее подробные сведения о составе Ясы … содержатся в трактате египетского писателя XV в. ал-Макризи», где, собственно, «черпали информацию … все интерпретаторы»; однако «Д. Айалон (1971–73) убедительно показал, что все сведения о Ясе — вымысел автора». Кроме того, «Сокровенное сказание монголов», один из основных текстов, вовсе «не содержит читать далее…