БРАТЬЯ МИН

Предупреждения: Осторожно твинцест!

Посвящение: Церере)

Поговаривают, что одна минута в жизни человека может решить всё. Так ли это, никто не знает.

Мин Юнги появился на свет 9 марта 1993 года в семь тридцать утра. В это время года погода в Дэгу была по большей части прохладной и пасмурной — всего лишь восемь градусов тепла — и дул едва ощутимый ветерок. Если верить астрологам, те, кто родился в семнадцатый Лунный день, как правило, жили эмоциями. Их чувства всегда шли впереди разума. Жизнь таких людей бурлила энергией, и из-за этого они чаще всего имели массу хлопот. Такие люди, как он, очень тщательно выбирали себе пару, и порой этот поиск становился самоцелью. Рамки, ограничения их действий были не для них. Свобода выбора — вот что нужно.

Рождённые в этот день способны на бесшабашные поступки и любят быть в центре внимания. Порой такие личности кажутся независимыми и сильными, но зачастую это лишь маска, за которой обнаруживается ранимая душа. Раскрываются такие люди лишь близким. Возможно, астрологи были правы, потому что Юнги вырастет именно таким.

Мрачное утро в тот день навевало тоску и мистическую загадочность. Спустя минуту, которая, как мы уже знаем, может решить в жизни человека всё, 9 марта 1993 года в семь тридцать один утра, следуя за братом под душераздирающие крики матери, появился на свет Ёнги. Если верить тем же астрологам, брат-близнец должен был быть наделён такими же характеристиками и потенциалом в жизни, что и Юнги, но всё же успела истечь целая минута, за которую звёзды и планеты прошли определённый путь, так что кто знает... Впрочем, все предсказатели сходились во мнении, что для людей рождённых в семнадцатый лунный день чувства были на пером месте. Юнги нуждался в своей «половине» — источнике истинной любви и безграничного доверия — Ёнги. Уже на первой минуте жизни стало понятно, что некая невидимая патологическая связь требовала присутствия рядом того единственного человека, с которым он рос на протяжении девяти месяцев в утробе матери. Юнги кричал и заходился плачем, пока чужие холодные руки врача не положили рядом брата. И тут воцарилось молчание. Не только его.

Можно ли остановить время в определённый момент жизни, спросите вы? Это невозможно. Время — это бесконечность. Но для матери Юнги и Ёнги оно остановилось уже спустя несколько минут. Пусть это жестоко звучит, но они с братом своим появлением на свет забрали жизнь человека, который мог бы сделать их существование не таким невыносимым, как оказалось впоследствии. Именно Юнги отец винил в смерти любимой жены на протяжении долгих пятнадцати лет, так и не смирившись с потерей. Возможно, потому что именно он был упрямее и твёрже в характере, чем брат.

Можно ли отмотать время назад и что-то изменить? Увы, нет. Каждое слово и действие в твоей жизни рано или поздно приводит тебя к чему-то. Жить без времени невозможно. Время лечит, говорят многие, но время и калечит. То самое время, которое не вылечило отца — калечило Юнги. Ошибка врача, которая заняла минуту — да, ту самую минуту ожидания появления на свет Ёнги — сыграла роль в потере слишком большого объёма крови у матери, и уже была не столь важна. Всего лишь минута принесла с собой хаос в жизнь мальчиков. Отец винил Юнги, как первенца, за которым последовали роковые события, приведшие к потере любимой женщины.

Братья росли рука об руку, и в глазах напротив жила целая Вселенная — тот мир, который ни с чем не спутать. Глаза брата неизменно светились любовью и поддержкой всякий раз, когда Юнги получал от отца. А ещё эти самые глаза горели ненавистью к обидчику, когда Ёнги не раз получал за брата, заступившись. Связь росла. Близнецы следовали друг за другом не сомневаясь в собственном выборе. Куда бы ни решил пойти один, второй шёл тенью.

Юнги никогда не чувствовал себя первым или, как многие скажут, старшим, скорее вторым или опекуном брата. Единственное, что он чувствовал и знал, это то, что где-то в тайных уголках души он зависим от него, как от воздуха. Будто всё внутри него требовало обязательного присутствия Ёнги рядом. Неправильное чувство собственности росло с каждым годом, а сила понимания того, что Ёнги на самом деле не испытывал того же — давила. Страх всей жизни — потерять брата, отпустив жить собственной жизнью. Это неправильное чувство тоже крепло с каждым годом взросления. Юнги с детства чувствовал себя плохо, если того не было рядом на протяжении нескольких часов. Невозможность объяснить собственное восприятие мира и чересчур крепнущая зависимость выливались в истерики, приступы неконтролируемой агрессии, сумасшествие и, как следствие, в апатию. В те редкие моменты, когда Ёнги ходил на занятие музыкой, которую очень любил, Юнги без брата менялся на глазах. Если в детстве это сопровождалось плачем и истерикой, плохим настроением и вечной руганью с отцом, замыканием в себе, то в более сознательном возрасте — драками, разбоем, погромом в доме и совершенно невменяемом состоянии. Юнги без брата-близнеца становился психом и всё ещё не мог понять, почему в нём будто щёлкал выключатель и ломался стержень адекватного поведения, хоть и контролировать приступы получалось уже немного лучше. Но стоило лишь увидеть глаза брата, услышать голос, почувствовать эту тонкую невидимую нить эмпатии — всё становилось на свои места. В груди разливалось согревающее тепло от любящего взгляда Ёнги и жизнь входила в привычное русло, становилась правильной.

К двенадцати Ёнги бросил музыку и не отходил от брата ни на шаг. Только вот однажды Юнги, общаясь в школе с друзьями, случайно услышал, как на вопрос «А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Ёнги ответил: «Композитором». И он тут же осознал, что своим поведением отнимает у брата мечту.

— Почему ты бросил музыку? Ты не должен был, — говорит Юнги, оттащив брата в сторону за локоть.

— Всё в порядке. Мне не нужно образование, чтобы сочинять. Я научусь сам, в интернете, если ты будешь рядом.

Поговаривают, что за минуту можно влюбиться на всю жизнь, а можно что-то разглядеть в человеке после его какого-либо действия и навсегда разочароваться. Юнги увидел жертву брата. То самое, что было глубоко скрыто внутри него, окончательно пустило корни, и, не получив ещё обозначения этих чувств, Юнги понял, что готов на всё ради него.

Время шло, и в те редкие моменты, когда они позволяли себе сходить на накопленные средства в интернет-кафе, Ёнги сидел и изучал музыку, а Юнги играл в компьютерные игры с друзьями по школе. После нескольких таких посещений и полного отказа брата от игр, Юнги стал отдавать свои деньги и сидел рядом, изучая музыкальные инструменты. А потом и вовсе на радость отца начал пропадать вечерами, подрабатывая на рынке. За несчастные несколько вон приходилось убирать рыбные потроха и таскать тяжести в свои двенадцать.

На тринадцатый день рождения Ёнги получил старенький весьма габаритный ноутбук с маленьким экраном от Юнги вместе с таким же древним грувбоксом для создания музыки. Радости брата не было предела, а он получил кучу извинений за то, что ему досталась лишь коробка конфет. Ёнги был не прав. Юнги получил свой подарок — счастье в глазах напротив, радостный смех, признания в любви и тесные объятия на протяжении всей ночи. Братья по-прежнему спали в одной кровати. С детства вместе. Неразлучно. Ничего не менялось — вечно пьяному отцу было попросту плевать, а им нравилось. Тепло и уютно.

Ёнги сочинял музыку вечерами, а Юнги бегал с его дисками и продавал их сначала на улицах, а потом, после недели подкарауливания у здания звукозаписывающей компании, отдал диск на прослушивание "нужному человеку". Одной минуте может ровняться целая жизнь, когда обуревают сильные эмоции и случается какое-то важное событие, как у Юнги. Он осуществлял мечту брата.

Подписать контракт не получилось — отцу было плевать на увлечение сына, а уговоры и просьбы Юнги только вызывали агрессию. Упрямство в желании получить одобрение и отказ признать, что не всё в жизни получается, довели до ссоры.

Парни вернулись к тому, с чего начинали — редким продажам на улицах. И ждали совершеннолетия. С вступлением в подростковый возраст к Ёнги пришла стыдливость, а к Юнги — интерес к телу брата. С ростом волос на теле тот стал стеснялся принимать вместе душ, но Юнги не позволял ему закрываться от себя. Наглел, бесцеремонно вламывался и делал вид, что это нормально, протестуя изменениям. Но нормальным лично для него это не было. Эта естественность в поведении покоряла и помогла Ёнги принять себя, подражая ему. С каждым взглядом вскользь Юнги понимал, что его завораживают линии на теле брата. Каждая. Он понимал, что испытывает некий трепет в душе от обнажённого вида. Как и понимал, что этот трепет отдаётся уколами в пах. Брат не должен был видеть эту неправильную реакцию на собственное тело, не должен был понять, насколько он неправильный, поэтому впоследствии Юнги сам стал закрываться от него.

Юнги по-прежнему ходил вечерами работать на рынок и таскал тяжести, а брат сидел за музыкой дома. У него росла мышечная масса, менялась фигура, ломался голос. Уже в пятнадцать братьев можно было различить. Юнги был физически развитее, сильнее, мужественнее и безумнее… Он постоянно участвовал в стычках на улице, где из-за любого неаккуратного слова в сторону Ёнги или их увлечения музыкой случалась драка. Так он выпускал пар и внутренний хаос, позволяя выплеснуть скопившуюся злость на других. Критика не воспринималась ни в каком виде. Хотя Юнги чужие колкости и критикой назвать не мог. Всё их окружение ни черта не смыслило в музыке, поэтому никто не имел право высказываться плохо о мечтах брата, как и говорить, что у них ничего не выйдет. Ёнги, в свою очередь, подражая старшему, не оставался в стороне. Если дрался один, второй вступался следом.

За минуту под душем в утренние часы с яркими воспоминаниями под веками из сна о брате можно многое сотворить, имей ты необузданную совсем юную фантазию. Юнги дорос до того момента, когда принял себя на пике удовольствия. Принял свою нездоровую любовь к Ёнги и эмоциональную зависимость. Ему было шестнадцать, когда он решил, что неправильный и с этим ничего не поделать. С этим принятием, чтобы быть в состоянии отдать последнее и родить музыкальную звезду, нужно было избавиться от хаоса внутри себя. Юнги связался с плохой компанией. У него появилось больше денег и, как следствие, больше возможностей для Ёнги. Тот всё ещё пытался следовать за ним.

В один из дней, вернувшись домой пораньше, уже поздним вечером, крадясь на цыпочках мимо спящего на диване отца, Юнги увидел то, чего ему видеть не следовало. Сквозь тонкую щель чуть приоткрытой двери, которую Ёнги всегда оставлял открытой по его просьбе, лишь бы он не разбудил своим приходом ночью — Юнги смотрел, как брат себя удовлетворял. В руке был телефон, с ушей свисали тонкие проводки наушников, когда второй рукой быстрыми дёргаными движениями брат мастурбировал. Юнги смотрел и не мог отвести взгляд, понимая, что ему не следовало бы подглядывать, но оторваться от зрелища просто не смог. Резкие движения сцепленных пальцев, едва слышные влажные чвакающие звуки быстро смыкающейся крайней плоти вокруг покрасневшей натёртой головки, распахнутый рот, блестящие губы и неотрывно-внимательный взгляд на экран вызывали у него жар во всём теле. Он ненавидел себя в этот момент так же сильно, как и любил Ёнги, когда прикоснулся к паху и сжал собственный член в штанах. Всё, что он думал о неправильности своих чувств до этого, вышло на новый уровень. Юнги, не сумев с собой справиться, сцепил зубы и запустил руку в штаны, поддев пуговицу ловкими пальцами. Тихий вжик молнии, глубокий вздох. Он пожирал взглядом каждое быстрое движение руки мастурбирующего брата, обхватив собственный член ладонью. Настолько ошеломляющим был взрыв внутри него, настолько ярким скорый оргазм, пока он подглядывал за кончающим Ёнги, что Юнги закрылся в ванной комнате после случившего и не выходил около часа. Стало стыдно, противно от самого себя, едва ладонь обожгла горячая сперма, заливающая руку. В тот день Юнги тихо плакал, сидя на полу в ванной и ненавидел себя. С того момента в их комнате появился второй матрас. Теперь он спал на полу, опасаясь реакции собственного тела на брата — картина отпечаталась на веках. Сколько бы ни корил он себя за пагубную страсть, чувствам было плевать на доводы рассудка. Разум твердил — это неправильно, это плохо, ненормально, порочно, а сердце отказывалось слушать. Ёнги же ночами проскальзывал к нему под одеяло с холодными ногами и крепко прижимался к тёплой спине, несмотря на то что Юнги его прогонял. Пытался уберечь, пытался отгородить от себя такого сломанного, но тот упрямо лез ближе.

В свои восемнадцать Юнги на улицах своего района уже имел авторитет, идущую впереди него молву о безумном брате-близнеце, и белоснежную копну вечно растрёпанных волос под кепкой. Мысль, что кто-то ошибочно примет его, такого грязного, за брата — толкала на перемены. Никто не должен сомневаться в чистоте брата, сравнивая его с ним. А Ёнги так и остался брюнетом, с вечно одинаковой полюбившейся причёской. Юнги же максимально старался отличиться: сосал Чупа-чупс, постоянно саркастично усмехался безумной улыбкой, прожигал взглядом и носил кольца и браслеты на вечно счёсанных в драках руках. Пробил уши и таскал неубиваемую цвета хаки куртку. А Ёнги полюбился образ с цветастыми рубашками, повисшими на груди наушниками с бесконечным плейлистом любимых треков и баскетбольный мяч в руках. Такой яркий контраст у братьев заставлял людей безошибочно определять того самого безумца-близнеца. Холодный хмурый взгляд чёрных глаз Юнги, выглядывающий из-под кепки, за спиной улыбающегося милого брата не спутать ни с чьим другим. Оттуда смотрел чёрный бездонный хаос. Но стоило взглянуть со стороны на общение двух братьев, как в голову закрадывались сомнения. Глаза старшего наполнялись теплом и бесконечной любовью, стоило ему встретиться взглядом с Ёнги. Безумие искрилось тёплым светом.

С каждой прожитой минутой, днём, неделей, годом приступы беспокойства и плохого настроения у Юнги получалось контролировать куда лучше, чем в детстве. Но за брата он всё ещё готов был убить любого, кто косо глянул бы в ответ. Только теперь эта грань незаконности в преступной группировке стёрлась, а брать с собой Ёнги становилось опаснее. Юнги себя не контролировал, поэтому второго на сходки и разборки между бандами больше не брали. Боялись повторного срыва. Однажды Юнги слетел с катушек, едва завидев кровь на лице смысла его жизни. Ёнги пропустил удар, а Юнги в тот вечер еле оттянули с битой в руках от едва живого обидчика брата. Таким сумасшедшим его ещё никто не видел. Он бил парня играючи, точно псих, с дьявольски окровавленной улыбкой на лице. С того момента в целях безопасности не только Ёнги, но и членов других группировок, Юнги не должны были мешать мысли о безопасности брата.

С совершеннолетием пришла свобода. Юнги больше не появлялся дома, не желая видеть отца. В снятую старшим квартиру в тот же день с сумками пришёл и Ёнги. Понимая, что он испортит брату жизнь своим безумием, Юнги снова отнёс его музыку в звукозаписывающую компанию. Того взяли стажёром в Сеульский офис музыкальной компании.

Говорят, хватит минуты, чтобы поменять ранее принятое решение или принять совершенно новое. Но этой минуте может предшествовать не одна минута раздумий (а иногда целые часы и даже дни). А потом всё случается в момент. Кто-то решает уехать, кто-то для этого «созрел». А кто-то, сгибаясь под натиском собственных грязных чувств, принимает решение отпустить.

Ёнги нужно было уехать учиться в Сеул, а Юнги — попробовать жить одному. Говорить о том, что у того не было ни с кем отношений — ничего не говорить. И это даже к лучшему. Девушки боялись брата-психа, следовавшем тенью за Ёнги. Хватало долгого пронзительного взгляда ревности, чтобы понять — Юнги не допустит. А потом ходили слухи, умноженные в несколько раз, будто из-за психа-близнеца пропала девушка, сходившая на свидание с Ёнги. Эту невидимую опасность чувствовали другие, и потому братьев избегали. Возможно, слухи полнятся слухами, а может, так и было. Для Ёнги это было просто неудавшимся свиданием, после которого его бросили, ничего не объяснив.

— Юнги, Юнги, чёрт, меня приняли! — вбежав в маленькую ванную комнату, он тут же повис на шее брата, заливаясь счастливым смехом. — Ты представляешь?! Я поступил!

По мокрым растрёпанным волосам Юнги стекали капли воды, оставляя влажные дорожки на груди. Бёдра прикрывало одно полотенце. Ёнги впечатался в его объятья и рассмеялся. Юнги крепко обнял худощавое тело, так отличающее от собственного, и приподнял в воздухе, целуя в щёку.

— Ты заслужил, брат, поздравляю, — сдержанно улыбнулся он, и поставил счастливого Ёнги на пол. — Ты намок, — бережно смахивая капельку воды с щеки.

Но брат в окрыляющей радости не заметил чужого настроения, как и глубоко болезненно-влюблённого взгляда. Ёнги победно выставив руки в воздух, подпрыгнул на месте и схватил Юнги за лицо.

— Мне не верится! Не верится! — и на радостях чмокнул в губы. Совершенно без задней мысли, тут же снова рассмеявшись. Ёнги упёрся лбом в чужой, продолжая трепать Юнги за голову.

Зря.

Бывают времена, пусть короткие, пусть чрезвычайно стянутые, иногда даже до атома времени, — когда оба мира соприкасаются, и нами созерцается то самое прикосновение. И пусть один из них этого не понял, второй задохнулся от чувств, скрытых так глубоко в груди, что от напора, от переизбытка — трескались рёбра. Секундное помешательство толкнуло на действие.

Это только кажется, что минута настолько коротка. За какие-то нелепые шестьдесят секунд Ёнги был прижат к старенькой стиральной машине, подкинут руками под ягодицы и усажен сверху.

На самом деле иногда и минуты бывает много. Даже за доли секунды в голове человека возникают мысли, выстраивающие в цепь химические реакции внутри клеток, затрагиваются центры удовольствия в мозгу, и это всё толкает людей на необдуманные действия. Юнги, удерживая растерявшегося брата за бёдра одной рукой и пристроившись между его ног, ненасытно его поцеловал. Возможно, будущая разлука, о которой тот ещё не знал, и принятое решение отпустить, сыграло решающую роль в желании «надышаться напоследок». Он не увидит брата целую вечность. Не сможет вдохнуть аромат волос, обнять холодной ночью и согреть своим теплом. Юнги знает, что будет умирать без него, но знает и то, что не пойдёт против своего решения отпустить. Подарит это шанс. Сойдёт с ума, но не покажет своей боли. Всё ради брата. Любовь, настолько глубоко пустившую корни в душу и лёгкие, уже не вырвать. Существуй болезнь Ханахаки в реальности — Юнги умер бы в разлуке, задохнувшись яркими лепестками.

Совсем по-взрослому целуя брата, он делал это горячо и с уверенностью человека, наконец-то сбросившего тяжкий груз тайны сидевшей в нём годами, глотая чужое дыхание. Яростно толкаясь языком меж губ, навстречу сладкому жару, Юнги делал это порывисто, увлечённо, будто пил живительную влагу. Настойчиво с придыханием, он делился невысказанными чувствами через поцелуй. Страстно прижимая тело брата к груди рукой на затылке, сжимал длинными пальцами бедро чуть выше коленки, выглядывающей из рваных джинс наружу.

Юнги остановился сам. Чуть отстранившись от задыхающегося эмоциями брата, он упёрся лбом в чужой, и глубоко вдохнул. Распахнутый рот блестел влагой и помнил тепло чужих губ, когда он жмурился, пытаясь высечь воспоминание в памяти навечно.

— Прости, Ёнги. Я… прости. Поздравляю. Я буду скучать.

Одна минута, порой — целая бесконечность. Так показалось Юнги. Всё зависело от того, что в этот момент происходило. Если больно и плохо — эта минута растягивалась во времени. А если хорошо, то промелькала не заметно. Поцелуй показался коротким, но полным бесконечной неправильной, такой сладкой любви. Он будет помнить этот вкус родных губ. Всегда.

Юнги вышел из ванной комнаты, оставив брата в совершенной растерянности, а Ёнги замкнулся и не разговаривал с ним два дня. Опасливо поглядывал, проверяя вменяемость брата, а когда тот вернулся домой с разбитыми руками и лицом, встревоженно вскинулся, но дверь ванной захлопнулась перед лицом. Привычное дело, казалось бы, но близилась дата отъезда. Ёнги не выдержал на третью ночь, прерывая молчанку. Юнги не собирал вещи в отличие от него, и это беспокоило больше всего. Ёнги выскользнул из-под одеяла и, обнимая того со спины, упёрся холодным носом в позвоночник, а потом приложил ледяные ступни к икрам, переплетая ноги.

— Я не злюсь, — шепнул он. — Я знаю, что ты не спишь, Юн. Почему… скажешь мне? — Юнги молчал, когда горячее дыхание обжигало кожу на затылке, а холодные руки прижимались к груди. Молчал, когда в груди сердце рвалось наружу. — Я замёрз, чёрт, — дрожащей челюстью, коверкая слова.

— Что почему? — сипло прошептал он в ответ, уняв сердцебиение и прижимая чужую руку к себе, и растёр заледеневшую ладонь.

— Почему ты сказал, что будешь скучать? Я не понимаю, Юнги. Почему не собираешь вещи?

— А то, что я поцеловал тебя, это не смутило? — разворачиваясь к брату лицом, зажимая холодные ноги меж своих бёдер и прижимая руки к груди.

— Ты странный, я всегда это знал. Я чувствовал. Ты мой брат, и я приму тебя любым, ты же знаешь это. Не переживай, я такой же, как и ты, — вкрадчиво произнёс он.

— Ясно. Я странный, да. — Ёнги принимал его поцелуй за странность, а не любовь. Принимал брата, а не любимого. Предсказуемо. — Я не поеду с тобой, Ёнги, поэтому сказал так.

— Что? — вскинулся брат. — Нет! Ты не сможешь без меня, Юнги! Не можешь так поступить со мной. Я не смогу без тебя…

— Я так решил. Ты должен уехать. Ты должен учиться музыке. Я не хочу испортить тебе карьеру. Мне там не место, и ты это знаешь. Моё будущее и так ясно. Или я пробьюсь выше в клане, или стану простым преступником и испорчу тебе жизнь.

— Нет! Нет! Поехали со мной, Юнги. Брось всё, но не бросай меня! Выбери меня, пожалуйста, — Ёнги пошёл на отчаянный шаг и поцеловал брата. Трепетно, ласково мажа по губам с мольбой в глазах. — Пожалуйста, поехали со мной.

— Ёнги, ты не понимаешь, о чём просишь, — отвечая брату трепетом губ. — Я отпускаю тебя, — делясь дыханием. — Не переживай, ты можешь устроить свою жизнь, как тебе нравится. Займись любимой музыкой. Стань известным композитором. А я потом приеду, обещаю, когда буду уверен, что не испорчу тебя своим присутствием. Я научусь жить без тебя, — врал Юнги.

— Обещаешь, что приедешь?

— Обещаю, — надломлено усмехнулся он. — Учись и не думай обо мне, — целуя брата в лоб и прижимая холодный нос к шее.

Минута драгоценна. Это очень много. Самая драгоценная минута, когда она последняя — ей не надышаться, её не испить сполна. Обнимая брата, уже на платформе перед пассажирским автобусом рейса «Дэгу-Сеул», Ёнги жался всем телом к нему, сжимая зелёную поношенную куртку на спине в кулак.

— Я буду звонить каждый день. Может, всё же поедешь со мной, а?

— Нет. Так будет лучше. Если будут проблемы, какие угодно, скажи мне об этом. Понял? — упираясь лбом в чужой. — Всем скажи, что у тебя брат-псих, и пусть не трогают тебя, или им не жить, — с грустной усмешкой, пробормотал Юнги.

— Пообещай мне, что ты будешь в порядке, что приедешь ко мне! — шептал Ёнги.

— Со мной всё будет в порядке. Я уже сказал тебе, что отпускаю тебя. Устрой свою жизнь, потому что со мной её у тебя не будет. Я неправильный, моя любовь к тебе неправильная, и отец прав — я могу только портить кому-то жизнь. Но не тебе. Тебя я люблю, а если ты будешь рядом, я буду жадным. У тебя не будет семьи, не будет девушки, буду только я. И я буду всё портить. Ты должен исполнить свою мечту. Я так хочу. Ты долго к этому шёл, а теперь у тебя есть шанс. Воспользуйся им и не думай ни о чём, кроме музыки. — Юнги поднял голову, утёр слезу с лица брата и натянул ему свою кепку на голову, поцеловав в лоб. — Счастливо добраться, — бросил он, удаляясь от автобуса быстрым шагом.

Однажды станет тихо и никто уже не поможет, а минута покажется вечностью. Ёнги уехал, а жизнь Юнги сошла с рельс. Безумие усилилось, но хаос нашёл новое русло — разбои, вымогательства, рэкет. В конечном итоге всё могло закончиться для него совсем плохо. Каждый день он просыпался с мыслью и надеждой, что этот день будет последним. Так и проживал его — бесстрашно и безрассудно рискуя собственной жизнью. И она изменилась — Юнги заметили свыше. Увидели в его безумии закономерность, а в яростном бесстрашии распознали причину. С того момента Юнги больше не ходил на мелкие задания — его взяли в состав охраны к главе клана. Выделиться среди сотни бойцов, живущих под одной крышей, и днями напролёт совершенствовать боевые навыки, было непомерно тяжело. Но имея в груди дыру от чувств, прожигающих его внутренности, Юнги и там нашёл, как показать себя, выплёскивая неуёмную энергию. На этот раз не бездумно. С каждым днём он учился не только драться, но и оказываться в нужное время в нужном месте. Юнги подслушивал разговоры босса на переговорах, впитывал умение манипулировать и вникал в обсуждаемый вопрос ведения бизнеса. Если раньше его отправляли с ещё десятком человек выбить денег с подпольного казино или зала с игорными автоматами, то сейчас он стоял за спинами и слушал условия договорённостей. А потом имел наглость высказать своё мнение, после встречи. В безумной голове оказался острый ум — поначалу временами у него интересовались этим мнением, а убедившись в правильности суждений, делали это чаще. Так Юнги стал сначала приближённым лицом, а потом его перевели в охрану более высокого уровня и стали с ним советоваться. Он нашёл цель в жизни и отдавался делу со всей присущей ему страстью.

От белых волос пришлось избавиться почти сразу, как только его взяли выше. Юнги остриг себе почти все волосы, оставив несколько сантиметров отросших чёрных корней. И решил не стричься, пока не поймёт, что отпустил брата с концами. Растущие волосы стали символом и напоминанием о внутренней борьбе с собственной неправильностью.

Ёнги звонил почти каждый день. Поначалу он охотно отвечал, перекидывался с братом парой слов, пока не понял, что после каждого завершённого звонка распускающиеся цветы в груди вызывали приступы безумия и боли от вонзающихся шипов тоски. Юнги стал игнорировать, не отвечать, пытался вырвать того из сердца, зная, что там он счастлив, там ему хорошо и что рано или поздно Ёнги заведёт семью. Общение сократилось, когда его взяли в команду бойцов. Появилась возможность соврать о недостатке времени и строгих правилах.

Время шло, волосы отросли уже до лопаток. Юнги носил хвостик, никогда не звонил первым, а зачастую просто сбрасывал звонки. Но брат не уставал звонить. Юнги не был бездушным, и зная, что таким образом мог проигнорировать звонок о помощи, послал к брату доверенное лицо. Точнее нескольких. Наёмники менялись каждые пару месяцев, отслеживая перемещения Ёнги. Юнги был в курсе всего, что происходило с близнецом, не жалея денег для получения информации. Знал о подписании контракта с Ёнги, как с композитором, знал о ещё невыпущенных песнях, автором которых тот был. Знал обо всём даже раньше, чем ему сообщал брат. А один из наёмников оказался куда смышлёнее других и подружился с Ёнги, желая получать информацию из первых уст. Так и остался закреплённым за ним, докладывая Юнги. Да, он мог позволить себе игнорировать звонки, зная, что с Ёнги всё в порядке и что тот живёт полной жизнью, исполнив свою мечту.

Как отросшие волосы, так и нетронутые губы с единственным поцелуем от брата Юнги решил оставить себе. Не желая стирать незабываемое касание кем-либо ещё, Юнги больше не целовался. Зато трахался. Много. Его пагубную страсть начальник охраны понял сразу и в один из дней, во время празднования удачного завершения сделки в одном из борделей города, толкнул к нему молоденького парня, встретившись с ним долгим взглядом. Юнги, скучающий до этого и игнорирующий всех женщин, усмехнулся. Глядя начальнику в лицо, он расстегнул ширинку, и склонил голову парня в пах. А потом утащил того в соседнюю комнату, поставил на колени и взял. Несколько раз. С того момента Юнги нашёл ещё один способ избавляться от хаоса внутри себя. Секс позволял смягчать ссадины от скребущихся шипов в груди хотя бы на время. В конечном итоге ему подарили в управление мужской бордель.

А сколько стоит минута жизни? Для всех ценник свой. Минута жизни молодых парней в том месте стоила не так много, а вот час услуг данного заведения — немалую сумму денег для постоянных клиентов. Минута жизни Юнги, когда он, будучи поздно ночью сильно пьяным и терзаемым тоской, решил увидеть родные глаза и набрал номер брата, стоила ему несоизмеримо много. Ёнги, сонно щурясь, ответил на вызов, лёжа на подушке головой. А у Юнги в ушах застучало сердце, в груди распустились цветы, а глаза заискрились тёплым светом. Брат мило улыбнулся, внимательно посмотрел на отросшие до плеч волосы и что-то сказал.

— Тебе идёт, брат. Красиво.

Уже истекая последними секундами, минута жизни Мин Юнги закончилась на руке обнявшей Ёнги поперёк груди. Мужской руке. Говорят, что в критическую минуту жизни даже глупцы становятся умными людьми, и наоборот. Юнги не понимал, что увидел в последующую минуту. И всё глядел на неё, желая только одного — отсечь, отгрызть, разорвать, лишь бы брата никто так не касался. Ревность затмила разум, плеснув яду в и без того отравленный организм.

— Кто это? — не желая слышать ответа, рыкнул он.

— Юнги? — брат сразу понял по исказившемуся от боли лицу, которое совсем недавно светилось счастьем и тёплой улыбкой, что именно тот испытывал. — Это… друг.

Недовольно промычавший голос парня и лёгкий шлепок по груди брата заставили скривиться Юнги в оскал. Вызов был сброшен, на звонки брата он больше не отвечал. Ни в этот день, ни через неделю, ни через месяц. Кабинет борделя, которым он заправлял, был разгромлен в хлам: стол превратился в груду щепок, посуда — в осколки, а кожаный диван — в ошмётки рваной ткани. В тот вечер Юнги остриг волосы ножом. Ещё хотелось этим ножом отрезать руку, которая обнимала его брата, но Мин одумался. Он ведь обещал ему, что отпустит, обещал не мешать, и как бы тяжело ему сейчас ни было, Юнги взял в себя в руки. Не это он ожидал увидеть. Можно было бы смириться с женщиной, принять её, потому что надежда на лучшее для брата всё ещё жила внутри. Ёнги должен жить нормальной жизнью, жениться и завести детей в отличие от него. Но тот спал с парнем. Мысль, что Ёнги мог быть таким же, как и он сам, не давала покоя. Он отказывался это принимать. Ревность подпитывалась мыслью, что брат на самом деле не принимал именно его, а не отношения с мужчинами в целом. И эта мысль убивала в нём желание жить в мире, где брат будет любить другого.

Доверенному лицу больше не платили за работу, избив за обман и укрытие от Юнги этой важной детали из личной жизни брата. А он решил раз и навсегда вычеркнуть того из собственной жизни. Волосы снова отрастали, губы так и остались нетронутыми, а ревность превратилась в злобу. Количество одноразовых мальчиков росло.

Прошло шесть месяцев или двести шестьдесят тысяч и шестьсот сорок минут с момента, как Юнги перестал отвечать на звонки брата, вычеркнув того из своей пустой жизни. И три года с момента отъезда Ёнги в Сеул. Юнги пытался учиться жить заново. Снова.

На бёдрах, игриво выгибаясь в пояснице, сидел изящный полуголый паренёк в распахнутом шёлковом халате и кормил Юнги клубникой на кожаном диване, когда в холле послышался шум. В открывшуюся дверь заглянул охранник, поклонился, пытаясь извиниться за беспокойство, и сказал:

— Господин Мин, тут срочное дело.

— Позже, я занят. Если это не касается казино или босса, то терпит, — откусывая клубнику. Юнги смотрел в кукольное лицо паренька и сжимал его бёдра, вынудив проехаться по своему паху.

— Но, господин, уделите минуту, — попытался протестовать охранник, склонив голову вниз.

— Я сказал, что занят, — бросая в него клубникой. — Выйди вон!

Охранник скрылся, тарелка с клубникой отодвинулась в сторону, а шея стала покрываться сладкими поцелуями безотказного парня, пока он ладонями жадно мял чужой зад. Никакой больше минуты. Хаос искал выход, а грубый секс, к которому обитатели борделя давно привыкли, всё ещё оставался лучшим средством. Тот, кто бесстыдно крутил сейчас задом у него в паху, был из тех, кто любил грубости. Запрет на губы владельца в этом месте знал буквально каждый, Юнги даже не пытались целовать. Этот тоже знал. А случайных партнёров не из борделя всегда останавливали грубая ладонь на горле и шипящее предупреждение Юнги. Несмотря на принятое решение жить дальше, это он не смог перебороть. Место, где коснулись губы брата — останется нетронутым.

Паренёк сполз по коленям вниз, расстегнул брюки и, высвободив член, мокро прошёлся по напряжённому органу языком. Повертел кончиком языка, ввинчиваясь в отверстие на головке, и голодно причмокнул, прежде чем обхватить член губами и погрузить его в глотку. Юнги прикрыл глаза, чувствуя узость горла, когда головку сжала со всех сторон горячая влага.

Но распахнул их снова, когда дверь, несмотря на запрет, открылась перед его глазами. Член выскользнул из горла паренька, а он, довольствуясь ласками губ, столкнулся взглядом со стремительно зашедшим в кабинет Ёнги.

Юнги задохнулся. Дыхание замерло, сердце, казалось, взорвётся от давления, отказываясь биться, а рёбра опутали вмиг распустившиеся цветы, которые он так долго пытался выкорчевать из груди.

— Уйди! — рыкнул он, глядя брату в глаза, болезненно нахмурившись.

Но тот не двинулся с места и молча смотрел в ответ.

— Я сказал, уйди! — грубо схватил он за волосы парня, заставив взглянуть на себя. Шлюха, несмотря ни на что, продолжал делать свою работу, не ожидая, что обращались именно к нему. Вмиг он вскинулся и с затравленным видом выпустил член изо рта.

— Простите, — поклонился он и, поднявшись на ноги, попятился в сторону выхода. Стоило ему поднять глаза и увидеть живую копию сидящего на диване владельца борделя, как он охнул, растерявшись. Поклонился ещё раз, ошарашенно осматривая двойника, и быстро скрылся из кабинета.

Юнги, не отрывая взгляд от брата, впитывал в себя изменившийся образ Ёнги, когда вжикая молнией, встал с дивана и двинулся навстречу. Ёнги возмужал, стал ещё красивее, чем казался ему раньше, а неизменная причёска всё так же обрамляла родное бледное лицо. Изменился только взгляд, которым тот смотрел на него.

— Зачем ты приехал, Ёнги? — глубоко дыша. Юнги подошёл вплотную, рассматривая лицо, которое последние полгода пытался ненавидеть. Забыть не получалось — оно смотрело на него из зеркала, из глубины души, сквозь затаившиеся бутоны бессмертных цветов. Юнги не хотел чувствовать любовь, не хотел вспоминать едкую ревность, поэтому мотал в отрицании своих чувств головой, будто это что-то решит. А потом минута пронзительно-долгого взгляда выпустила неподдающийся контролю хаос. Юнги схватил брата за горло и, сильно сжав ладонь, прокричал в лицо, — Я не хочу тебя видеть, Ёнги! Уходи и не возвращайся! Я отпустил тебя когда-то, поэтому не испытывай меня. Зачем ты вернулся?!

— Домой, к тебе. Я вернулся к тебе, Юнги, — хрипел брат с покрасневшим лицом, но вырваться не пытался, лишь мягко удерживал ладонями запястья. Прикрыл глаза и улыбнулся. Кровь хлынула к щекам Юнги.

— Нет! — шёпотом прямо в лицо брату, удерживая обезумевший взгляд на чужих губах. — Ты забыл, что я сказал? — повышая голос, хрипел Юнги. — Я жадный. Жадный, Ёнги, ты понимаешь, что это значит? У тебя не будет никого, кроме меня, не будет другой жизни. Помнишь это? Я не странный, как ты говорил, я неправильный, — отчаянно встряхнув того за горло.

— Ты обещал приехать ко мне, когда я исполню мечту. У меня контракт, но нет тебя. Не нужна мне музыка без тебя! Ты не сдержал обещание, Юнги! Я не уеду больше, — твёрдо произнёс Ёнги, — буду работать отсюда, — упрямо напирая, несмотря на сцепленную ладонь на собственной шее. — Я тоже неправильный, потому что пытался найти кого-то похожего на тебя, но не смог. Не смог забыть, не смог разлюбить брата, зная, как это дико звучит даже в мыслях. Я знаю, что мой друг это твой человек. Он рассказал мне всё недавно. Я по взгляду всегда понимал твои чувства, испытывая тоже самое, но молчал. Я боялся осуждения. — Ёнги запнулся, собираясь с мыслями. — Эти полгода, Юнги, — скинул он совсем обмякшую ладонь с собственного горла, — были самыми ужасными в моей жизни. Так что слышишь, я не уеду! — он схватил Юнги за лицо и первым поцеловал того в губы, прошептав, — Не уеду. Хочу жить здесь, с тобой.

— Убирайся, Ёнги! Я серьёзно. Ты не понимаешь, что делаешь со мной. Нет! Нет, нет. Я безумен. Это безумие. Это всё чёртово безумие, — отталкивая брата в сторону, он схватился за волосы, отрицая случившее. Уже снова отросшие почти до плеч и стянутые в хвостик на затылке волосы, совсем растрепались. — Уходи! — рыкнул он через плечо, совершенно точно походя на животное.

— Я написал тебе адрес, по которому теперь буду жить. Купил дом. Нам. Если ты разблокируешь меня, то узнаешь, где меня искать. Я не уеду от тебя, повторяю ещё раз, Юнги, и буду ждать тебя сегодня. Хватит с меня. Я люблю тебя и не собираюсь больше оправдываться ни перед кем, — Ёнги вышел за дверь, оставляя брата метаться раненным зверем в клетке.

Юнги залпом осушил стакан виски, пытаясь унять гул в ушах, после услышанного. Происходящее напоминало сон. Ночной кошмар и ночную фантазию Юнги одновременно. В голове звенело: «Хватит с меня… люблю… купил дом… жить… с тобой». Он лишь повторял и повторял услышанное, не веря самому себе. Однако и в этой ужасной агонии отказа верить сказанному всё же наступила минута просветления. Спустя час бестолкового расхаживания по комнате Юнги с совершенном безумным видом осознал, что его жизнь изменилась.

Ёнги всегда видел его настоящего, знал эту пагубную страсть и испытывал то же самое. Про некогда запуганную девушку, после которой и расползлись слухи о психованном брате, тоже наверняка догадался. Но смолчал — не стал пересказывать Юнги услышанное, как и не стал больше пытаться заводить отношения до отъезда. А дальше он объяснился в попытках забыть Юнги. Контролировать себя у брата получалось куда лучше, чем у него. Это единственное, что он понял — как слеп он был.

Юнги трясущимися руками достал из кармана телефон и судорожно искал в настройках, как разблокировать номер брата. Не получилось. Он никогда не задавался целью вернуть кого-то из мёртвого списка. Пришлось повозиться. Просить помощи хоть у кого-то, позволив взглянуть на сообщения, которые, возможно, тот ему присылал — Юнги ревностно не желал. Всё, что касалось Ёнги — только для него.

Всплыли десятки сообщений. Юнги прочёл их все. Ёнги извинялся, пытался достучаться и дозвониться. Говорил, что расстался с тем парнем, а когда понял, что Юнги его заблокировал, использовал номер брата, как личный дневник для записей. Юнги читал мысли брата, его откровения, которые тот никогда не озвучивал, и понимал, как много не знал. Как слеп он был, сосредоточившись только на себе и своей неправильности. Брат был таким же всё это время. И даже пытался сказать это.

Не помня себя, Юнги вылетел за дверь, схватив ключи от машины. Как добрался до адреса, присланного в сообщении — не помнил. Уже перед закрытой дверью квартиры с номером шестьдесят, он понял, что вот она та самая минута в его жизни, после которой всё изменится.

Ёнги распахнул дверь, встречаясь с ним взглядом, а в голове звучал треск ломающихся рёбер. Цветы… Они заполонили всё пространство в груди и, распускаясь в бутоны, ломали все запреты, так усердно выставленные владельцем. Юнги сделал маленький шаг, неотрывно глядя в бездонный омут, желая захлебнуться в нём. Назад дороги нет.

— Ёнги… — лава плавилась в глазах. — Ёнги… — осипшим голосом и ещё шаг. — Ёнги… — шёпотом в губы, и расплавленный от любви смелый взгляд брата, который для себя уже всё решил.

А потом касание губ и взрыв в груди. Минута порхающих поцелуев по любимому лицу, и томящаяся нежность на медленном огне времени утопила обоих.

— Люблю тебя, я так люблю тебя, — шептал он, прижимая брата к стене и захлопнув дверь квартиры. — Ты понимаешь, что я последний, кто тебя коснётся? Не будет больше никого. Ты понимаешь это? Пока я жив, ты будешь только моим. Понимаешь, Ёнги?

— Безумец, — прозвучало с усмешкой. — Я знаю это. Я этого хочу.

Юнги глотал каждый вздох, зацеловывая срывающийся воздух с чужих губ. Непрерывно лаская языком упругую нижнюю, он с каким-то трепетом вылизывал её и всасывал в себя. А брат ласкал длинные волосы, запустив в них пальцы, и жался ближе. Ладони жадно скользили по телу, ощупывая изменившиеся мышцы через ткань футболки, а нос улавливал тонкий аромат ещё не развеявшегося геля от душа. Ёнги его ждал. Готовился к встрече, не сомневаясь, что Юнги придёт.

Подхватив брата под бёдра, он усадил его на пустующую тумбу у входной двери и встал на колени, резко стянув с Ёнги домашние штаны. Обхватывая пальцами член и погружая его в рот, Юнги думал, что может кончить только от этого вида. Сидящий брат с раздвинутыми в стороны ногами, распахнутый в блаженстве рот, сжимающиеся пальцы в спутанных волосах, подталкивающие голову ниже, и взгляд, с немой просьбой взять глубже. А в глазах такая же растекающаяся лава, как и у него. Юнги впервые делал минет, лаская языком член брата, и это казалось самым правильным из всего, что происходило в его жизни — доставлять Ёнги удовольствие. Пальцы жадно сжимали бёдра, стискивали кожу, когда он с хлюпающими звуками отсасывал, наслаждаясь каждой секундой. Слизывая с головки капельку прозрачного предэякулята и обхватывая раскрасневшуюся головку губами, он всё чаще насаживал голову на член. Когда головка упиралась в горло, брата выкручивало от удовольствия, а тело выгибалось в его руках, вынуждая мышцы ягодиц напрягаться и непроизвольно толкать пах вверх.

— М-м-м-ах, Юнги, хватит, я так кончу прямо сейчас. Я не хочу, — взмолился он, в очередной раз выгнувшись и сжав голову брата в ладонях.

Юнги поднялся с колен, тут же сцеловывая вздох облегчения с губ, напористо толкнулся языком в горячий рот. Яростно водил по губам, слизывал стоны, пока Ёнги блуждал руками у него под одеждой и расстёгивал ремень на штанах.

— Здесь хочу, возьми меня здесь. В каждой комнате нашего дома, на каждой поверхности, Юнги. Я столько раз об этом думал. Я неправильный? Агх, — простонал он, вторив стону брата, когда руки обоих сомкнули на членах и почти одновременно дёрнули рукой по стволу вниз.

— Ты безумен, — страстно в губы, — как я.

Юнги рывком подкинул брата под ягодицы и аккуратно опустил на пол, не прекращая жарко целовать. А потом резко развернул, упёр руками в стену, заставил выпятить зад, немного прогнувшись. Куснул за ухо, влажно прошёлся языком по шее, прикусив нежную кожу, и ездил налитым членом между оттопыренных ягодиц, наслаждаясь видом. И снова упал на колени. Жадно смял попу ладонями и развёл ягодицы в стороны, прежде чем лизнуть промежность языком. Сначала аккуратно, но с каждым движением напористее, зарываясь лицом в округлые половинки. От каждого уверенного движения рта и лёгкого проникновения Ёнги глухо постанывал, сжимаясь влажными мышцами вокруг языка и одновременно выпячивал зад назад, желая получить ещё ласки. Ёнги трясущимися руками дёрнул ящичек тумбы и сунул брату под нос пакетик смазки.

— Просто сделай это, я не могу уже, — хрипел Ёнги. — Я готов, не надо растяжки, мне нравится, когда немного больно.

Юнги поднимаясь с колен, порвал фольгу зубами, залив ладонь холодной смазкой, и щедро смазал член. Оставшуюся влагу распределил по анусу и толкнулся внутрь сразу двумя пальцами, впившись губами в горло брата, зарокотавшее от стона.

— Нет, я хочу быть уверен в твоей растяжке. Больно сделать я успею, — бормоча сквозь поцелуи, поймав губы брата. И загнал пальцы снова, толкнувшись бёдрами в ягодицы, прощупывал мягкие ткани.

— Вот сюда, да, — томно вздохнул Ёнги, когда Юнги, сгибая пальцы, массировал простату, постукивая по ней подушечками, и проходился с напором по выпирающему бугорку.

— Ёнги, ты даже не представляешь, насколько сильно я схожу по тебе с ума, — вытаскивая пальцы из охнувшего брата и приставляя головку к скользкому входу.

Юнги с напором аккуратно двинулся вперёд, погружая член в щемящую узость и прислушался к притихшему брату у стены. И тут же схватился за его член, осыпая спину и лопатки брата мокрыми поцелуями, пытаясь отвлечь того от неприятных ощущений. Надавив ладонью на поясницу, Юнги толкнулся глубже, срывая с чужих губ стон, улетевший куда-то в пол. А потом ещё и ещё раз, опустив взгляд на блестящий проникающий член в анус. Покрепче ухватился за бёдра обеими руками и стал размеренно вбиваться в горячее тело, ощущая, как сжимаются мышцы вокруг ствола, поглощая его.

— Боже мой, Ёнги, ты … агх… — Юнги развернул лицо брата к себе, прижался к спине, и поцеловал, продолжая двигаться в нём, глотал сладкие вздохи. — Я никого не целовал кроме тебя. Ты единственный, — ещё один стон, когда Юнги зарылся в чужие волосы рукой, несильно сжал их, вынуждая брата выгнуться сильнее в спине, и прошептал в ухо. — Только ты, — а потом сплёлся в жадном поцелуе языками, делая глубокий толчок, шлёпнул яйцами о промежность, загоняя член по самый корень, и замер, желая уловить очередной стон.

— Я видел однажды, как ты дрочил. И делал то же самое, подглядывая за тобой.

Юнги чувствовал, как груз, висевший долгое время на его плечах, медленно сползал вниз. От затаившегося дыхания Ёнги можно было ожидать чего угодно, и Юнги понимал, что эта внезапная исповедь либо навсегда его избавит от этой душащей тяжести, либо утащит его вместе с этой тяжестью на дно, из которого он не выберется уже никогда.

— Я делал это глядя на тебя, — последовал смешок, сразу за стоном. — Всегда только на тебя, — мычал брат, ухмыляясь.

Юнги выдохнул, пряча в плече брата глупую счастливую улыбку. Батюшка по ту сторону исповедальни оказался не меньшим грешником, чем он сам.

— Извращенец, — и ещё один хлёсткий шлёпок бёдрами о ягодицы под тихий смех, перетекающий в скулёж.

— Быстрее Юнги, пожалуйста, — откинув голову на плечо, Ёнги прикрыл глаза, хватая воздух распахнутым ртом. — Жёстче, безумнее, прошу! Не сдерживай себя, умоляю, — скулил он.

Последнее слово вышло скомканным. Юнги пережал брату горло, выпуская свой хаос, не находящий должного выхода в последнее время из-за отсутствия того в его жизни. Темп ускорился, шлёпки усилились, когда, сцепив зубы, он второй рукой стал с силой притягивать брата, ухватившись за бок. Насаживал задницу на блестящий от смазки толстый член и, низко хрипя, стонал, доставляя удовольствие Ёнги. Тело в его руках всё чаще вздрагивало от каждого шлепка яиц о дрожащие ягодицы, пока Юнги загнанно дышал брату в затылок и жёстко трахал, придушивая.

Иногда нужен тот, кто скажет в нужный момент, в ту самую минуту жизни, такие нужные слова. Видя, как замер брат, содрогаясь в оргазме, Юнги, уже поспевая следом, на собственном пике прошептал в ухо:

— Люблю тебя, Ёнги, — изливаясь на последних толчках в подрагивающее тело и заполняя брата собой.

— А я тебя, Юнги, — послышалось на выдохе. – Больше, чем ты можешь представить.

От самого рождения и до последних минут жизни оба брата оказались неправильно влюблены в друг друга. Неправильно порочны в своей пагубной страсти. В такие минуты единения, связанных красной нитью судьбы двух душ — жизнь казалась невероятной и небывало прекрасной. Казалось, всё это — не явь, а сон… Казалось, так не бывает. Но ясно было одно — ты никогда не знаешь, как и чем обернётся следующая минута твоей жизни.

Давайте не будем тратить ни одной минуты на гнев или обиду. Каждая минута вашей злости это потерянные шестьдесят секунд счастья и радости. Иногда даже порочная любовь имеет право на существование, если она взаимна.