Six Feet Of Forever

Минхо давно не просыпался по воскресеньям рано. Когда-то он их искренне недолюбливал, воспринимая как последний день перед возвращением на работу, в который важнее всего было выспаться и закончить с домашними делами. Но Ёнджи больше всего любила воскресенья. Она вставала на рассвете, когда солнце только-только взбиралось на небосвод, заглядывая лучами в спальню, заваривала горький чай, разогревала вчерашние булочки и наслаждалась каждым мгновением. Из-за неё Минхо тоже хотелось вставать раньше. Иногда — чтобы просто посидеть с ней на кухне, иногда, чтобы выбраться вместе на прогулку по пустым дорогам сонного городка, где между домами гулял только ветер, тёплое солнце и парочка зевающих собачников.

Бывало, во время воскресных прогулок они доходили до церкви на холме, и едва ли ни единственные слушали службу. Не потому, что были религиозны или собирались с головой нырять в веру, а потому что шёпот молитв успокаивал — как и сама возможность обратиться к кому-то свыше.

Теперь он просто лежал в постели, не в силах снова уснуть. Его стеклянный взгляд был устремлён в потолок, где тени деревьев выплясывали под песнь ветра. Каждое воскресное утро становилось для него мукой. Тайно заведённый будильник больше не звонил, подушка по соседству оставалась пустой и пахла порошком, а не её шампунем, и на кухне царила пугающая тишина.

Ёнджи исчезла, а вместе с ней и вера, и причина вставать по утрам, и сладкие булочки…

Все вокруг — родители, друзья, даже коллеги — говорили, что пора двигаться дальше. Это их «уже почти год прошёл» иногда жужжало у Минхо в голове, вызывая тупую боль в затылке и служа причиной мигреней. Но он никогда не злился. Он слушал, кивал и… никуда не двигался. Потому что как тут двигаться дальше, когда это не просто шесть футов между ним и Ёнджи, а целая вечность?

От вибрации телефона завибрировала подушка, и это вызвало у Минхо тяжёлый вздох.

— Ты уже проснулся? — непривычно бодрый в такое время суток голос Джисона донёсся из трубки, и, несмотря на расстояние между телефоном и ухом, Минхо прекрасно его расслышал. — Надеюсь, что проснулся, потому что твоё свидание уже в десять. Ты ведь помнишь? Кафе «Кофе и Свет». В двадцати минутах ходьбы от твоего дома. Напротив парка.

На Минхо внезапно накатила тошнота, а нервы стали затягиваться в тугой узел, превращая всё его тело в дрожащий комок.

Он уже жалел, что согласился на это.

В общем-то, ему не оставили выбора — Джисон заявил, что подруга его девушки недавно переехала в пригород Кимпхо и её нужно напоить вкусным кофе с тостами. А теперь оказалось, что это было свидание.

— Ау-у? Минхо? Ли Минхо?

— Я тут.

— Слава Богу, — Джисон выпалил это и умолк ненадолго, вдруг чувствуя себя неловко.

Он с опозданием обнаружил, что Минхо и Ёнджи зачастили в церковь и воспитали в себе привычку молиться перед едой, но сразу заметил, как всё это прекратилось после её смерти.

Минхо немного потерялся, запутался во всех этих «путях Божьих», не понимая, как они могли привести его на такую одинокую, опустевшую дорогу — без Ёнджи. Как кто-то столь далёкий и всемогущий мог так легко забрать единственное, что по-настоящему имело для него значение, оставив его ни с чем?

— Кхм, ты хоть расчесался? — голос Джисона вернул его из этих размышлений на землю. — И зубы почистить не забудь. И линзы. Линзы обязательно, Минхо!

Цоканье в трубку дало понять, что Минхо его хотя бы слушал.

— Ты считаешь меня кем? — спросил он. — Идиотом? Или ребёнком? Я сам знаю, что мне нужно делать.

Раздражение придало ему сил и легко оторвало его от матраса.

Минхо обулся в тапочки и зашагал по дому, собирая по пути перечисленные другом вещи: расчёску, зубную щётку, линзы в специальной коробочке. Он нарочно не заканчивал вызов, позволяя Джисону болтать и умничать, напоминать раз за разом имя той подруги, и что она любит латте, потому что болтовня фоном была лучше мёртвой тишины.

— Я уже выхожу. Выхожу, слышишь? — Минхо накинул лёгкую джинсовку поверх футболки и уже в последний момент влез в кеды.

— Слышу, но, учитывая время, ты должен выбегать, — заметил Джисон.

Он был с ним на телефоне всю двадцатиминутную прогулку — как друг, наставник и GPS-навигатор, досконально изучивший район Минхо. Откуда-то он знал, где и когда повернуть, находясь на другом конце города, и забавно ворчал из-за топографического кретинизма друга, обострившегося после падения в одиночество.

А раньше эту роль играла Ёнджи. Она всегда знала, куда идти, даже в незнакомом месте, и с первого раза запоминала дорогу, чтобы они с Минхо могли вернуться.

Неудивительно, что без неё он чувствовал себя потерянным — и во времени, и в пространстве.

— Я уже на месте, — сообщил он, запрокидывая голову и разглядывая вывеску кафе.

«Кофе и Свет» было маленьким, ламповым местом на углу, из которого при открытии стеклянных дверей пахло травяным чаем, кофе, выпечкой, сыром и всем сразу, что моментально окутывало Минхо уютом и заставляло его живот утробно урчать.

— Ура, — Джисон явно улыбался от уха до уха. — Теперь делай глубокий вдох, потом выдох и заходи внутрь. Ты сразу её узнаешь — у неё голубые прядки в волосах и личико полностью в твоём вкусе. Не забывай, что она пьёт латте. И, самое главное, повеселись и ни о чём не думай. Это свидание, а не каторга.

Когда Джисон так говорил, у Минхо сразу появлялись сомнения. Не просто касательно этой идеи со свиданием, а и насчёт встреч с новыми людьми, и этого глупого выхода из дома в такой день, и куртки, которую он решил надеть, и такого понятия как «в твоём вкусе». Ёнджи была в его вкусе, а больше никто.

Он сбросил вызов, не прощаясь, потому что мысленно уже был заведён и взволнован до дурноты.

Это была плохая идея. Ужасная идея. А ещё хуже было называть это свиданием.

Что Ёнджи о нём подумала бы, если бы знала, что он ходит по свиданиям незадолго до годовщины?

Он толкнул двери с тяжёлым сердцем и чуть вздрогнул из-за звона колокольчиков над головой. На этот звук обернулось несколько работников, старик с книгой, двое подростков, забившихся в тёмный уголок, и девушка в лиловой блузке.

Хаён. Её звали Хаён.

Пока он шёл к ней, ему в глаза бросились волосы с тонкими синими прядками, заплетённые в небрежную косичку, руки, сжимающие чашку, и белые усы из кофейной пенки. Она выглядела не как спасение, но как что-то очень приземлённое. Ненавязчивое. Реальное.

— Минхо? — её голос был мягким и тягучим, как маршмеллоу, прилипшее к краям её чашки.

Он кивнул, сел.

В кафе играл инструментал какой-то популярной песни, которую Минхо краем уха слышал в офисе, в метро и супермаркете, но названия и слов не знал.

— Простите, я опоздал, — ему даже не нужно было смотреть на время, чтобы знать.

— Ничего страшного, — она замахала руками, попутно слизывая языком частично растаявшую пенку. — Я сама только пришла.

Полупустая чашка остывшего латте говорила об обратном, но Минхо не стал на это указывать. Он решил, что это к лучшему — скорее выпьют что-нибудь, скорее разойдутся.

— Что вы хотите выпить? — она подхватила со столика мобильный, открывая электронный кошелёк. — Чай? Холодный чай?

Судя по всему, её Джисон тоже успел натаскать.

Минхо хотел отказаться, особенно когда понял, что она собирается заплатить, но в горле так пересохло, что он едва мог дышать, не то что говорить.

— Чай, — повторил он за ней, ничего не уточняя.

Но Хаён и не нужно было. Она догадалась, что он хочет горячий, а заварку доверила выбрать бариста. Дожидаясь поднос с заварником и чашкой, она попросила пару долек лимона, несколько стиков сахара и только испечённые кунжутные булочки. Внутри было сладкое рисовое тесто, снаружи хрустящая оболочка из кукурузного и кунжутные зёрна. Она такое ещё не пробовала, но выглядело и пахло замечательно.

Возвращаясь к столику в центре зала, она заметила, как Минхо смотрит на её чашку.

— Я всегда беру латте с ореховым сиропом, — сказала она, ставя перед ним поднос. — Но тут в середине лета, как ни странно, был тыквенный, а он пахнет как… октябрь.

Губы Минхо дрогнули, и это была не улыбка.

Октябрь. Именно в этом месяце умерла Ёнджи.

— Спасибо, — он ушёл с головой в приготовление идеального воскресного чая, двигая руками на автомате и стараясь отогнать мысли о Ёнджи, но ничего не получалось.

Ложка выскочила у него из рук и звякнула о металлический поднос. Маленькое поражение — и руки Минхо опустились от бессилия.

— Давайте я, — Хаён осторожно подвинула поднос к себе. — Сколько ложек сахара?

— Только одну, пожалуйста.

— Лимон?

— Нет, спасибо.

— «Спасибо», «пожалуйста», — она усмехнулась себе под нос. — Я и не надеялась, что наш разговор будет таким интересным.

Этот сарказм был шуточным, но послужил своеобразным пинком для Минхо.

— Простите, — промямлил он.

— Точно, — Хаён закивала. — Ещё и «простите».

Она на самом деле была симпатичной, и ещё симпатичнее — когда улыбалась, украдкой поглядывая то на него, то на горячий заварник. Но Минхо окончательно растерял то немногое, что можно было бы назвать запалом, и не мог сосредоточиться на чём-то таком. Она заставляла его чувствовать себя безруким, немым и глупым одновременно.

— Если что, я не хотела, чтобы это прозвучало грубо, — она вернула поднос на его сторону стола с полностью готовым чаем. — На самом деле, я отлично понимаю, как это непросто. Мой жених разбился прошлой зимой.

Её слова вынудили Минхо поднять голову, и его удивлённый взгляд столкнулся с её — тёплым, но тоскливым.

— На машине? — не успевая унять любопытство, спросил он.

— На скале, — её голос дрогнул, но тихое покашливание вернуло ей прежнюю твёрдость. — Он был спасателем. Помогал заплутавшим в горах или скалолазам-любителям, и в тот день его трос просто…

Она показала какой-то жест руками, и хотя Минхо не до конца его понял, предположил, что трос порвался.

— Мне очень жаль, — он опустил голову. — Это ужасно.

— Ужасно, — она не стала бы с этим спорить. — Но мне кажется, что умереть внезапно всё равно не так страшно, как готовиться к смерти…

Джисон не просто натаскал её, он рассказал ей всё. О Ёнджи в первую очередь.

Руки Минхо слегка тряслись, когда он подносил чашку ко рту и делал обжигающий глоток, прежде чем заговорить.

— Вообще-то мы надеялись, что всё наладится. Прогнозы были хорошими. Трансплантация тоже прошла хорошо.

У Ёнджи с детства были проблемы с почками, а в том году она подхватила инфекцию, которая ускорила процесс их отказа, что в конечном итоге стало началом конца.

— Так что мы не готовились ни к чему такому. У нас всегда была надежда и вера в лучшее…

Как же абсурдно это теперь звучало.

Надежда? Вера? А что-то весомое у них было? Ну хоть что-то?

Даже если Хаён было интересно услышать больше, она не стала задавать лишних вопросов. Так, будто она знала, что именно благодаря тишине между ними Минхо сам всё расскажет.

— Но под конец… — он сглатывал чаще, чувствуя, как маленький комок в горле распухает, перекрывая дыхательные пути. — Да, под конец мы… ждали.

Признавать это было больно и стыдно. Словно он тогда предал Ёнджи, а она — его, и они молча ждали её смерти, не обсуждая этого и притворяясь, что воскресные службы, молитвы перед ужином и ободряющие слова семьи и друзей имеют какую-то силу.

— Это очень больно, — Хаён сжала губы ненадолго, борясь с нахлынувшими чувствами, совсем как Минхо. — Но, знаете, боль, которую поделили пополам, уже не такая тяжёлая. Поэтому иногда я считаю необходимым говорить о Тэхо. Я говорю, другие слушают, и мы… проживаем это вместе.

Со стороны Минхо разговор шёл не сразу. Сперва — молчание. Потом — истории. Он рассказал, как однажды сгорел тостер, и Ёнджи приняла это за знак от Бога «больше не есть углеводы». Она — как танцевала однажды ночью с зубной щёткой в руке под 2NE1, а Тэхо внезапно ворвался в ванную, чтобы станцевать вместе с ней «бум-ра-та-та-та».

Они смеялись. Осторожно, словно боясь расплескать чувства, которые переполняли их когда-то, и в которых они тонули последние месяцы в одиночку.

Разговаривая, они делили одну кунжутную булочку на двоих за другой, соприкасаясь не только душами, но и пальцами, и это не было так страшно, как думал Минхо. Это было нормально.

— Вы похожи на человека, который хочет после завтрака пройтись на свежем воздухе, — сказала Хаён. — Я права?

Он смотрел на неё и впервые за долгое время не чувствовал себя сломанным. Он ещё не знал, куда ведёт эта встреча, но у него на сердце, наконец, было чуточку легче.

— Правы, — сказал он.

— Тогда пойдём?

Когда они вышли из кафе, городок всё ещё зевал, понемногу просыпаясь и входя в последний выходной день перед рабочей неделей. Собачники уже ушли, а на смену им вышли садовники, и с холма — от церкви — спускались люди.

— Расскажете ещё что-нибудь о Ёнджи? — попросила Хаён.

Теперь Минхо знал: это начало. Не любви. Не чуда. А просто возвращения к себе.

— С радостью.