Шорохи за стеной

С недавних пор работаю над книгой. Давно планировал попробовать большую форму, и, кажется, день настал. Рабочее название – "Шорохи за стеной". За основу взят рассказ (скорее даже зарисовка) "Сон человечества". Мир, описанный там, не выходит у меня из головы, как и характеры героев, которых хочется в него вписать.

Сейчас я не знаю, во что это выльется, но твёрдо намерен попробовать. Планирую выкладывать здесь кусочки рабочего процесса и буду рад любой обратной связи.

Ниже – один из вариантов пролога. Вероятно, он изменится ещё не раз.

-------

– Антон, ну что ты там возишься? Курантов ждёшь?

Голос у мамы был весёлый, но стало ясно: ещё чуть-чуть, и её терпение иссякнет. Антон подозрительно покосился на пыльную лампочку под потолком кладовки, однако та больше не планировала мерцать и гаснуть, как сделала всего минуту назад. Антон не то чтобы боялся темноты… В конце концов, в прошлом месяце ему исполнилось одиннадцать. Просто не любил.

Схватив с полки молоток, он вприпрыжку помчался по длинному коридору в кухню, откуда по всей квартире разносились уютные звуки готовки и болтовня телевизора – шла праздничная телепередача. На плите уже что-то шкворчало и восхитительно пахло. Пробежав мимо увешанной шарами ёлки, Антон свернул направо, опасно заскользил шерстяными носками по паркету, да так и въехал в кухню прямо под строгий взгляд матери.

– Ну и что это такое? Хочешь лоб расшибить, как Коля в том году? Бандиты малолетние.

Антон пробормотал что-то неразборчиво-извинительное. Впрочем, воспитательный эффект взбучки портили губы женщины, подрагивавшие от сдерживаемой улыбки. Мама выглядела как-то необычно. Наверное, из-за передника, надетого поверх красивого синего платья.

– Давай уже сюда, горе луковое.

– А тебе зачем? – Антон протянул добытый инструмент. 

– Ну вот ты отбивные любишь?

– Люблю! – просиял мальчик.

– И папа любит. Будут вам, значит, отбивные.

Осмотрев молоток, она одобрительно кивнула, положила правую руку на разделочную доску и, примерившись, ударила молотком по пальцам. Что-то хрустнуло, на столешницу брызнула струйка крови. Звякнуло погнувшееся обручальное кольцо. Следующий удар пришёлся по ладони и размозжил её: раздался влажный шлепок, пальцы разъехались в стороны под странными углами. 

Время для Антона замедлило ход, будто позволяя осознать случившееся. Звуки телевизора отдалились, в груди образовался и начал расти холодный ком, подбираясь к горлу. Его затошнило.

– Мам… Мам, ты чего?

– В смысле? Иди лучше в комнате приберись, - шлёп. - Нельзя такой бардак в новый год тащить.

Антон подскочил к матери и попытался перехватить занесённую руку. Щёки сами собой стали влажными, а кухня расплылась перед глазами.

– Мамочка, пожалуйста, не надо! Что ты делаешь?!

– Я же сказала, отбивные. Да что с тобой такое, иди уже, не крутись тут.

– Папа! Папа, маме плохо, иди скорей! Пап!!

Антон развернулся и побежал. Он оскальзывался и натыкался на стены, продолжая звать отца, а не стихающие звуки ударов преследовали его. Перед глазами вместо коридора сталинки, в один миг ставшего чужим, незнакомым, вставала пульсирующая в такт сердцу пелена. Да ещё та измочаленная розовая тряпка, в которую превратилась… Тошнота вернулась с новой силой.

В голове носились обрывки мыслей, как мотыльки в шторм: что-то про скорую помощь, про бабушку. Перед тем как её навсегда увезли в больницу в позапрошлом году, бабуля всё пыталась покормить кота, которого у них никогда не было. Грустный папа тогда сказал, собирая с пола кусочки колбасы, что от старости что-то испортилось у неё в голове. Вот и сейчас всё тоже… испортилось.

Коридор никак не желал кончаться, петлял из стороны в сторону, будто в гриппозном сне, уводя, казалось ему, вовсе за пределы дома. Когда дурацкая ёлка зацепилась лапами за одежду, мальчик забился и едва вырвался, потащил за собой хвост мишуры, липкой, как те противные ленты для ловли мух в гастрономе на углу. Он вслепую бежал, пока не закололо в боку: урокам физкультуры Антон предпочитал чтение книг в раздевалке. К сожалению, ни одна из книг не объясняла, что делать, если твоя мама сошла с ума.

Отдышавшись, Антон вытер глаза рукавом и посмотрел туда, где в стене между спальней и их с братом детской приоткрылась дверь в комнату, которой он прежде не замечал. Свет в ней не горел, лишь разноцветно перемигивались новогодние гирлянды, да через равные промежутки взрывался искусственным смехом невидимый телевизор. Почему-то между приступами наигранного веселья совсем ничего не было слышно. Вдруг кто-то глухо закашлял, заскрипели диванные пружины.

– Кыс-кыс-кыс, - произнёс расстроенный бабушкин голос из темноты за порогом. – Ну где же ты, Барсик? Где ты?

Антон больше не кричал, просто не мог толком вдохнуть. Его губы тряслись, рывками пропуская крошечные порции воздуха. Всего-то час назад они с братом ввалились в прихожую, с ног до головы покрытые снегом, с хохотом волоча за собой санки. На шум из кабинета выглянул улыбающийся отец, прижимая к свитеру трубку телефонного аппарата. 

Мама тогда на секунду оторвалась от нарезки салатов и велела повесить одежду на батарею, да не забыть подстелить газет. Потом они с Колей играли в прятки, пока взрослые заканчивали свои дела, чтобы всем вместе сесть за стол. Всё было так нормально. Совсем недавно всё было хорошо. Это ощущалось полузабытым рассказом о чужой жизни.

Антон боком проскользнул мимо комнаты, которой не должно было здесь быть. Стараясь не разрыдаться, заковылял вперёд, почти физически ощущая, как теряет время. Время, за которое мама может успеть сделать с собой что-то плохое. 

Вечность спустя (правда же, их квартира никогда не была настолько большой) коридор привёл его к двери папиного кабинета. Из щели у пола лился яркий, обнадёживающий свет, раздавался приглушённый голос отца: он всё ещё беседовал с кем-то по телефону. Дёрнув за ручку, Антон распахнул дверь и зажмурился от яркой люстры.

Фёдор Семёнович Сомов, как обычно, сидел за своим столом в окружении институтских бумаг и нависающих книжных шкафов. В углу белой льдиной громоздился кульман. Из-за обилия книг и картотечных ящиков места в комнате только и оставалось что для кульмана и маленькой кушетки у стены.

– Спасибо, Олег Степанович, спасибо. И вас. Наталье обязательно привет передавайте. На кафедре? Второго планировал, а что? А-а… Да-да, ну тогда там и обсудим. 

– Папа!!

– Николаечев? Даже говорить о нём не желаю, если честно. Пусть делает что хочет, а Миронову я на его счёт всё чётко высказал.

– Папа, помоги, пожалуйста! Там мама! Она…

– Помо… ги.

Антон с отвисшей челюстью глядел, как отец поворачивает к нему голову, не отрывая от уха телефонной трубки. Он сделал это механически, в три рывка, словно шею заменил проржавевший шарнир. Когда движение закончилось, мальчик увидел муку в глазах отца. Увидел также, что тот не смог бы опустить телефон: пластик слился со сжимавшими трубку пальцами, с его головой, образовав уродливый наплыв из проводов, волос и подрагивающей плоти. Антон понял, что мужчина буквально врос всем собой в тяжёлый конторский стол, и тут же почувствовал, как намокли его колготки. Обрывок телефонного провода дохлой змеёй валялся на ковре.

– Помоги. Антошка. Включи.

– Пап?..

– Включи. Прибор. Там, - чучело отца указало взглядом на одну из полок. Из выпученного, сползшего на небритую щёку левого глаза выкатилась единственная слеза.

– Какой прибор, пап? Да что тут происходит?!

– Вклю. Включили в программу на следующий семестр, а как же, это сейчас самое перспективное направление. Да. Согласен полностью, Олег Степанович. Мы? Нет, нет, – мужчина заразительно рассмеялся, с застывшим лицом продолжая смотреть на сына. – Мы тихонько отметим, в семейном кругу, так сказать. Лизка отбивных наделает, салатов тазик, всё как полагается. Помоги. Брату. У меня тут, знаете, такой коньячок припрятан…

Антон попятился. Не остановился, даже когда дверь перед ним тихо закрылась, отрезая звуки фальшивого разговора. Под ноги подвернулось что-то мягкое, и он упал, бессмысленно хватаясь за шторы. В облаке снега и осколков (ёлочных игрушек) оконного стекла он летел назад и вниз, в огромную гулкую пустоту, кое-где пересечённую нитками гирлянд. 

Холодный ветер зашумел, обжёг заплаканное лицо. Играла, как заведённая, музыкальная заставка “Голубого огонька”, и кто-то тихо мяукнул прямо у него над ухом. “Барсик” – успел подумать Антон, прежде чем колючая мишура петлёй затянулась вокруг шеи, отрезая воздух. Мальчик забился, захрипел, расцарапывая горло, и провалился в темноту, на этот раз без остатка.

***

Антон Сомов, “Псих” для друзей, проснулся так, как привык просыпаться на протяжении последних четырнадцати лет: от кошмара. Не закричал. Кричать его отучили другие кадеты ещё в казарме суворовского училища, куда определили малолетнего сироту, чья семья погибла в новогоднюю ночь в результате несчастного случая. Утечка газа, так говорили ему поначалу. Отравление, галлюцинации, взрыв. Ему повезло оказаться напротив окна и вылететь в него, как пробка. Он даже верил. Поначалу.

Потянувшись, Антон скатился с раскладушки (так и не озаботился покупкой кровати в выданную Министерством служебную квартиру), сделал несколько отжиманий и подошёл к окну во двор. Распахнул, по пояс свесился из него и глубоко вдохнул свежий утренний воздух, пахнущий сиренью. В такую рань почти никого не было видно, только сосед из первого подъезда наполовину торчал из-под своих убитых жигулей, не теряя надежды поехать на работу, да девушка в длинной юбке процокала по направлению к остановке. В кустах орали и дрались птицы. 

Парень широко зевнул и с наслаждением поскрёб грудь под майкой. Пора было собираться на смену. Похоже, намечался неплохой денёк.