Замок

Лисы пересмеивались, переговаривались низкими тягучими голосами - лиса в лиловом, лис в фиолетовом. Крошечные золотые лилии, выбитые на рукавах, тускло поблескивали. Там, где у людей из-под ткани виднелась бы кожа, выступал мех, придавленный золотыми шнурами, кружевным воротником, и от этого клочковатый. Выражения у них были человеческие, но не совсем. Лиса в придворном платье высунула длинный розовый язык и облизнулась. Лис что-то тявкнул.

Наблюдать за ними было тягостно и завораживающе, как всегда за взрослыми.

Лис склонился к рыжему приостренному уху, мотнулся хвост, выступающий из-под колета. Лиса засмеялась - хрипло, по-человечески, и тут же щелкнула зубами, будто ловя пролетевшую муху.

Лис отшатнулся и завертел головой. Она вжалась в стену. Понятно было, что придворные лисы флиртуют не всерьез - но посторонней все равно не были бы рады.

Голоса за углом опять заворковали что-то неразборчивое. Послышались удаляющиеся шаги. Она выдохнула.

Узкая полоса между стеной замка и крепостной стеной заросла зеленой травой, глянцевой и блестящей. Лисы ушли направо - туда, где дальше узкий проход расширялся, превращаясь сначала в резную беседку, потом - в галерею вокруг внутреннего двора.

Она свернула налево - туда, где осталась приоткрытой небольшая узкая дверь.

Заглянула внутрь - там была гостиная, уютная, и вместе с тем официальная - золоченые кресла с бархатными спинками, камин с остатками золы внутри, стены, обитые шелковой тканью с набивными узорами. И вместе с этим - ничего личного, ничего уникального. Комната для приема гостей. Только на одном из кресел валялся забытый шарф бледно-лилового цвета - наверно, оставленный лисой.

Она прошла сквозь комнату и выглянула в коридор. Ух, сколько всего!

По коридору, устланному красным ковром, носились слуги с подносами - почему-то бассет-хаунды, невысокие, едва ли ей до пояса. В воздухе сновали пестрые пташки. Коридор был высокий и при этом узкий, но вдалеке можно было видеть, как он разворачивается вбок залами - в далеком зеркальном потолке отражались гостиные, перевернутые вверх ногами. Наверно, это был коридор для слуг.

Она повернула голову и столкнулась взглядом с маленькими, подслеповатыми глазками. Носорог-охранник на двух ногах, в средневековом худе, нелепом на огромной коричневой голове, покрепче перехватил алебарду.

Она юркнула за дверь, пронеслась через гостиную, свернула за уступ стены и опять вжалась в твердый, теплый камень.

Сверху ослепительно ярко светило солнце. Сбоку, за стеной, раздавалось сопение и бурчание, гавканье, щебет - носорог, может, прошел бы в дверь, но точно не вклинился бы между стеной и стеной. Кто-то из слуг, по звукам, мелкий и юркий, но бестолковый, переговаривался между собой. Она затаила дыхание.

Наконец, тяжелые шаги забухали обратно.

Она выдохнула - отчасти успокоенно, отчасти разочарованно.

- Что, внутрь хочется? - спросил брат.

Она обернулась.

Брат стоял за спиной, прислонившись плечом к стене, и грыз травинку. На вид ему было лет четырнадцать. Значит, подумала она, мне где-то тоже. Десять-двенадцать.

Она кивнула.

- Мультик, - сказал брат. - Или книжка с картинками.

Небо было безоблачное и ослепительно-синее. Дисней, подумала она.

- Не обязательно, - сказал брат.

Он был в светлом костюме, как всегда, только вместо "взрослых" кожаных туфель были кеды на толстой подошве, с ярко-красными, специально распущенными шнурками. Пижон, подумала она.

Брат сплюнул травинку и шагнул ближе, заглядывая сквозь глаза на самое дно, как на медосмотре. Она зажмурилась, чувствуя, как собственный взгляд оборачивается внутрь, погружаясь ниже, ниже, ниже, отступая в тишину, тишину, тишину, к зеркальной глади. Что-то коснулось поверхности - кап! - гладь дрогнула и разгладилась, застывая в тишине, тишине, тишине.

Ее чуть тряхнули за плечи. Брат стоял, прижимаясь лбом ей ко лбу, и тяжело дышал. От него ничем не пахло - даже так близко, совсем.

Он еще раз сжал ее плечи - теперь ободряюще и отступил на шаг.

- Хочешь в замок - это можно устроить, - сказал он. - Они все захотят отражение. Примут тебя, как принцессу.

- Отражение?

- В твоей душе. Это их лучший шанс на бессмертие. Человек может пронести что угодно на небеса в своем сердце. Если удержит.

Она фыркнула:

- Тоже мне, шанс.

- Лучше, чем ничего.

Он наклонился, сел на узкую каменную скамью, тянущуюся вдоль стены, и зашарил под ней.

- Тебе нужно будет платье.

Он вытащил из-под скамьи помятый пластиковый пакет.

- Держи.

Платье он явно спер из какого-то фотоателье. Оно оказалось из блестящего красного бархата, уже обтрепанного по подолу, и в три раза шире, чем нужно. Она накинула его прямо поверх футболки и джинсов. Сзади пришлось скалывать булавками. Она повела плечами, чувствуя, как тяжелый хвост ткани оттягивает воротник далеко назад.

- Ай, да ладно, всем без разницы, всегда так тогда ходили, - проворчал брат.

Скривился и опять полез под лавку.

- Вот, нацепишь, и сойдет, - он протянул ей остроконечный блестящий колпак с безразмерной тюлевой фатой, торчащей сверху.

Из-под края колпака виднелся ярлычок "made in China". Она нацепила его на голову. Фата скрыла безобразие на спине.

Брат пошарил под лавкой и вытащил маску Бэтмена.

- Еще чего! - зашипела она.

Он вздохнул, и попробовал опять. Вышел шлем, как у Дарта Вейдера. Потом лыжная маска. Потом медицинская, с желто-розовыми цветочками. Брат повертел ее в руках и бросил на нее взгляд исподлобья.

- Нет?

- Нет.

Он вздохнул, недовольно прищурился на высоко стоящее солнце, бросил маску на траву и поднялся.

- Ладно. Пошли. Часок ты продержишься, потом я тебя вытащу.

Ладонь у него была горячая и твердая.

Она подхватила другой рукой бархатные юбки, чтоб не запинаться. У узкой деревянной двери в гостиную они остановились.

Брат нахмурился.

- Имя свое никому не говори. А то потом не отвяжешься.

Он протиснулся в дверь плечом вперед и решительно зашагал - сквозь гостиную, направо по коридору, среди бобтейлов и бассетов, мимо сторожевых носорогов, налево сквозь анфиладу, налево, налево, в большой обеденный зал, где под потолком переливалась многоярусная люстра, сновали бабочки размером с птиц и птицы размером с бабочек, толпились придворные - лисы, волки, львы, ягуары - и на весь зал, громким голосом объявил:

- Мелюзина, дочь Евы!

Все повернулись - сердце стукнуло, предательски зачесалась спина между лопатками - и тут на нее будто обрушился водопад глиттера. Придворные, птицы, белки, бабочки - все это пело, свистело, свиристело, пищало, и все они были ужасно, ужасно, ужасно рады ее видеть.

Блестящая, переливающаяся толпа похватала ее за подол, за рукава, за фату и поволокла на середину зала и вперед, к трону. На троне сидела фея - в таком же высоком колпаке и нарядной полумаске, видно, такой же, какую пытался выудить брат. Под жемчужной полумаской улыбались изящные, жемчужно блестящие губы бантиком. Подбородок был крепенький, круглый, и ей вдруг подумалось, что фея совсем не молода. Она сделала реверанс, как учили на танцах - чтоб мысль эту не было видно по лицу. Краем глаза было видно, что брат поклонился - тоже по-бальному, заложив руку за спину, одновременно ерзая пятками в кедах, будто готовясь их сбросить.

- Праздник! Праздник! Праздник! Праздник!

Все были очень счастливы ее видеть, нет, ОЧЕНЬ счастливы, даже главфея.

Вопящий, пищащий, поющий, горланящий поток всякой большеглазой, пушистой, пернатой живности в шелках, блестках и позолоте вынес ее во двор. Там уже накрывали столы, жонглировали тарелками, вносили розовые торты размером с человеческий рост. Ее саму водрузили на трон, и мохнатая, лохматая, надушенная, разряженная, блестящая глазами и зубами толпа придворных принялась подходить к ней представляться - кланяясь, подметая землю роскошными беретами, отвешивая комплименты, на все голоса перечисляя титулы, немедленно смешавшиеся у нее в голове в один пестрый салат - все эти сэры, пэры, ван дер какие-то и фон там сякие-то. Ни на одной детали не удавалось долго задержать внимание - стоило кому-то задержаться, замереть рядом чуть дольше, как его тут же отталкивал, начиная представляться, кто-то другой. Невыносимо сладко пахло ванилью, корицей, жвачкой и мокрой шерстью.

Брат вертелся рядом, не давая ей вставить и слова, на каждый новый титул выкрикивая другой, еще более вычурный и нелепый. Антуанетта-Жозефина Синегадючинск-Переплюйская! Принцесса Миромляндская, графиня Альдебаранская!

- Ах, какие прекрасные имена, ваше высочество! - Лиса в лиловом умильно улыбнулась. Руки у нее были почти как человеческие, только покрытые снаружи густой короткой шерстью - как у макаки - и с длинными, блестящими черными ногтями. Фрейлина-гот, мелькнуло у нее. - Мы бы так хотели выучить их все! Мы бы вышили их золотом на бархатных стягах, ваше высочество, чтобы приветствовать вас в тот день, когда вы навестите нас еще раз. - А как же вас называет ваш почтенный батюшка, ваша почтенная матушка?..

Меня зовут... меня зовут...

- Не могли же вы об этом забыть, выше высочество?.. - Лисица улыбнулась ее умильнее. От нее пахло мускусом, и чем-то дорогим и душным, как в парфюмерном отделе магазина в жару.

- Моя сюсипусечка, - вклинился братец. - Моя золотая сюсипусечка. Именно так говорила почтенная мамулечка, качая колыбелечку и меняя распашоночки.

Ее аж подбросило. Вот сволочь же!!!

Лисица щелкнула зубами, проглатывая ответ.

Не забывайся, краем рта посоветовал брат. Ты здесь зачем?

Она зажмурилась. Зачем я здесь?

С другого ее плеча наклонился лис.

- Ваш почтеннейший брат, кажется, очень о вас заботится, ваше высочество. А как его зовут, подскажите, пожалуйста? Чтобы мы могли внести его имя в книгу почета золотыми буквами, вышить на знамени рубинами и жемчугом, вручить орден почета с бантами и лентами... как его зовут?.. как его зовут?.. как его зовут?.. - подхватили голоса.

Она зажмурилась. От этого вопроса в животе стало холодно.

Брат... брат всегда был просто брат.

Но у людей так не бывает... у людей не бывает...

Брат развернулся к лису и оскалился во весь рот. Зубы у него были острые и белые.

- У меня нет имени.

От этого - непроизносимого, невыносимого - она вскочила и бросилась прочь, теряя на ходу дурацкий колпак, не разбирая дороги, опять завернув за угол, и опять, и опять, и опять, забиваясь в угол от несущегося ей вслед пестрого, разряженного, топочущего, рычащего, лающего, щебечущего, визжащего потока.

Она зажмурилась, зажала уши и начала считать - стараясь дышать ровно, размеренно и бесшумно, как можно бесшумнее. Раз медведи... два медведи... три медведи...

Триста! - досчитала она шепотом и открыла глаза.

Это был сарай или кладовка - или, может, что-то вроде предбанника. Сквозь прорехи в дощатом потолке было видно небо - отсюда, снизу, тонкие, ослепительно-белые полоски. Вокруг валялся какой-то хлам. В дальнем углу, на куче сена, лежал на спине еж. Почти совсем обычный еж, как настоящий, только на голове у него был трехрогий колпак с бубенчиками - как у шута на картинке.

- Почему медведи? - спросил еж.

- Три слога в слове. Чтобы отсчитать секунду. Иначе считаю слишком быстро.

- А, - сказал еж и пошевелил носом. Бубенчики звякнули.

Она принялась стаскивать через голову платье. На синтетический бархат налипла всякая ерунда - теперь оно совсем превратилось в пафосную половую тряпку.

Она вздохнула и засунула ее подальше в темный угол.

- Не сиди тут долго, - сказал еж. - Застрянешь.

Она вздохнула и прикусила губу, задумываясь.

Надо было искать брата. Вряд ли с ним что-то бы случилось тут - во всяком случае, точно ничего хуже того, что случилось там.

Они не разговаривали об этом здесь - и уж тем более нигде в другом месте. Никто не был виноват, что ему не повезло. Выкидыш есть выкидыш.

Она выпрямилась и врезалась макушкой в притолоку. Ай! - кладовка стремительно уменьшалась, и теперь уже хорошо было понятно, что это книжка с картинками - на пожелтевших страницах, с не очень четко пропечатанными иллюстрациями.

Снаружи раздались шаги.

- Вот вы где! - на пороге показались кеды с красными шнурками. Она подхватила ежа и полезла наружу. Все стремительно источалось, уменьшалось, бледнело. Брат стремительно взрослел - двадцать, тридцать, сорок. Небо, ставшее синим и звездным, становилось ближе, ближе, ближе - будто корешок книги.

Она попыталась запомнить все, что видела - но четко помнилась только полоска травы между стеной и стеной, все остальное сливалось в пеструю мешанину, такую далекую и мелкую, что не разглядеть.

- Извини, - сказал ежу брат. - Не получилось.

- Да чего уж там, - сказал еж.

Она поднесла ежа к глазам и шепнула одними губами:

- Меня зовут Катя.

Страница перевернулась, открывая последний разворот - мальчик в кедах с красными шнурками, девочка в джинсах и футболке, еж в красном колпаке слева. Надпись "Может быть, мы еще встретимся по ту сторону горизонта" - большими разборчивыми буквами, в ажурной витиеватой рамке справа.

Екатерина Федоровна проснулась.