ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ: ВЕТРЯНАЯ СТАНЦИЯ

… или вот, например,

в стадии глубокого профессионального выгорания

[я понимаю, как сделать человеку хорошо

я понимаю, как сделать человеку плохо

второе стоит больше

порядка на два-три

первое меньше,

но позволяет не иметь лишней крови на руках

и то, и то грязная работа –

впрочем, не сильней, чем у медиков

или любых других

пока Homo Sapiens не вымрет,

интерфейс человек-человек

будет в той или иной мере востребован]

ветряная станция –

все давно автоматизировано,

человек-смотритель –

дань традиции

[и политике сохранения рабочих мест –

за каждого биорожденного сотрудника

полагается налоговый вычет –

самая важная польза]

жалованье, конечно, мизерное,

но зато бесплатное жилье,

а главное, главное –

никого, совсем никого вокруг,

никого не надо понимать,

ни за кого не надо знать

то, что он (она, оно, они) скрывают от себя

в нейронных импульсах,

мышечных зажимах,

безднах памяти

ни в кого не надо прыгать,

захлебываясь,

как в ледяную воду, как в кислоту,

ни перед кем не надо соблюдать самообладание –

во всех грязных профессиях

самообладание –

это самое, самое важное

так что – тишина,

ветряное поле,

изредка – лисы,

приходящие в темноте,

тихое мигание лампочек,

жужжанье машин,

шелест листьев,

тихий звон фурина на окне

тихая дрожь земли

под ногами

глубоко, глубоко

так нельзя,

говорит она себе

это незаконно

и очень, очень плохая идея

по всем статьям –

это нарушение всех правил безопасности

и личной договоренности

(не говоря уже о самоуважении)

не ищет специалиста

после оказания услуги

(вранье – ищут, еще как:

- чтобы убить того, кто знает слишком много,

- чтобы запереть у себя и пользоваться услугой единолично,

- чтобы загнать в нейросеть, поставить на поток,
монетизировать –

не работает,

у ИИ совсем другой тип внимания,

они понимают людей

совершенно другим образом,

даже если реклама уверяет,

что это не так

никто не хочет понимать другого

каждый хочет быть понятым,

увиденным,

узнанным

за это много платят

тем, кто умеет,

но искусство это почти утрачено

если оно вообще когда-то существовало)

она выходит на остановке,

проверяет в смартфоне адрес

(тот, на который ушли все ее накопления)

сворачивает на узкую тропку

поднимается в гору

на тропке сидит лиса

завидев ее, фыркает

и рыжим сполохом убегает в лес

тропка выводит ее в поселок –

деревенька

заброшенные дома

магазинчик, он же почта

старушка за прилавком

режется на планшете в мадзян

поднимает глаза –

«а, к смотрителю?»

у нее проходит холодок по спине –

«с чего вы взяли?»

старушка усмехается –

«ну, к кому еще сюда кто-то молодой поедет»

логично, думает она, пытаясь себя успокоить

берет шоколадку из вежливости  на кассе

пока старушка пробивает, спрашивает –

«можно мне позвонить?»

«отчего нет» - говорит старушка

кивает на телефон – старинный, стационарный,

хвала Инари, что такими кто-то еще пользуется

она набирает номер – смотритель должен взять

на пороге возникает лиса,

усаживается,

смотрит желтым взглядом

«Да?» - отвечает в трубке знакомый голос

«Лисы разумны», - говорит она вместо всего
заготовленного,

понимая, что второго шанса,

второй реплики не будет

«Какая жалость», - говорит голос в трубке без
удивления

идут гудки

старушка за стойкой смеется,

манит ее пальцем,

говорит – пойдем

они поднимаются в гору

над ветряным полем

старушка щебечет, не замедляя шага,

не сбиваясь дыханием –

«в девятнадцатом я была майко и гейко

в двадцатом – специалистом по связям,

доктором психологических наук, терапевтом,

в двадцать первом – дрессировщиком нейросетей,

в двадцать втором меня призвала Инари»

«году? – переспрашивает она механически,

не особо вслушиваясь в слова,

изо всех сил стараясь не отстать,

не показать, что запыхалась

«что ты, деточка! веке!»

старушка смеется

гора дрожит

с вершины с грохотом катится крупный камень

«не рад нам твой дружок» - говорит старушка

«он мне не друг», - говорит она, и закусывает губу

в этом-то все и дело

специалист по пониманию не друг никому

и ему самому никто не друг

во всяком случае из понятых

это золотое правило

нарушение его всегда заканчивается плохо

аддиктивность понимания выше героина, ЛСД,
цифровых наркотиков

понимание легко принять за любовь (это не она)

за дружбу (это не она)

за принятие (это не оно)

за агапе, за эрос, за сторге, за филию, за людус

(это не они, не они, не они)

«в мое время, - говорит старушка, и глаза у нее блестят, -

клиент мог выкупить своего специалиста»

в голосе ее ехидство и что-то еще

(он бы понял

но для этого нужно быть профессионалом)

«у меня столько нет, - отвечает она вслух. -

что можно предложить специалисту по пониманию,

чтобы он согласился понимать тебя дальше?»

«хороший вопрос, - говорит старушка

спроси сама»

он сидит на крыльце –

чашка риса в руках,

бутылка с водой рядом на ступеньке –

поднимает на пришедших глаза,

полные бесконечной усталости

«Жаль, - говорит он старушке, не здороваясь. –

Я так надеялся, что все-таки что-то не так понял,

так не хотелось верить,

что ты присылала их следить за мной.

Мне казалось, что с одной лисой

мне даже удалось подружиться».

старушка вздыхает:

«Я сразу поняла,

что посылать танцовщиц  к тебе бесполезно.

Вот, возьми такую,

которая больше тебе по нраву 

и уходи».

она вздрагивает

старушка отмахивается веером  –

да, да, даркнет при мне изобрели,

кто, по-твоему, продал тебе адрес

ничего не меняется под луной,

особенно способность мужчин и женщин врать себе и другим.

Берите друг друга и уходите прочь с моей горы».

«Нет», - говорят они хором.

Он поднимает руку и начинает говорить –

«Это против правил,

во-первых», - он набирает в грудь воздуха,

и земля дрожит

бутылка с водой подпрыгивает,

катится по ступенькам

«Во-вторых, - говорит он, -

я не хочу.

Инари или нет,

ты не можешь меня заставить».

«Чего я не могу, -

говорит ему женщина, которой несколько сотен лет,  -

это позволить тебе умереть здесь,

после стольких годов аскезы,

которая пошла не так.

Станешь мстительным духом,

разнесешь мою гору…

Нет, — говорит она, качая головой. –

Я совсем, совсем не могу такое допустить».

он готов разозлиться,

но вдруг понимает,

что на самом деле она дерево,

древнее, древнее дерево,

искривленное,

пронизывающее гору корнями,

дерево, в чьих жилах медленно, медленно течет время,

несравнимое с быстрым временем людей,

нашедшее себе человеческую оболочку,

очень раздраженную,

неприятную,

но со стороны дерева

это, в общем-то почти незаметно…

пелена понимания

накрывает, парализовывает,

отделяет от мира

«Не могу позволить тебе умереть здесь», -

последнее, что он слышит

ветряная станция –

медленное гуденье машин

все автоматизировано

жалование так себе,

но зато предоставляется жилье

еду приносят местные –

внизу у горы есть небольшая лавка,

нужно только сделать заказ на сайте

да и все остальное тоже

замечательно доходит по почте

хозяйка магазина любит играть в мадзян

у нее почти невозможно выиграть,

хотя чем еще тут заняться

долгим вечером –

все работает,

даже не нужно проверять ветряки,

отделенные от дома стеной тумана,

дежурный дрон

исправно присылает картинку

и зачем нужно было два техника – непонятно

он произносит это вслух, не замечая,

выгребая рис из пароварки

(его очередь готовить)

за сохранение рабочих мест

дают субсидию, отвечает она,

не поднимая глаз от экрана

а, говорит он, точно

логично

берет чашку,

уходит на крыльцо

сквозь туман не видно ничего

туман снаружи

туман внутри

понимание под сводом черепа

зевает, сворачивается клубком

лисьи чары, думает он

как старомодно

станция в тумане

отслаивается от себя-настоящей,

откочевывает в сторону –

отрезанный пластик времени,

остановившееся мгновенье,

почти как настоящее –

только полной грудью не вздохнуть,

и своей смертью не умереть,

и завтра никогда не наступает

впрочем, думает он,

старательно пережевывая рис,

зато на благо экосистемы

можно понять

партия заканчивается,

экран гаснет

она захлопывает крышку ноута –

опять проигрыш!  -

пытается вздохнуть полной грудью –

без толку

здесь достаточно кислорода

здесь недостаточно живого времени

здесь можно находиться вечно –

не старясь, не ссорясь

лисье проклятье,

оно же лисье благословенье

ну, нет, думает она,

хватит

лезет в кухонный ящик,

хватает нож –

обычный кухонный,

для масла,

с круглым кончиком,

проводит по тыльной стороне ладони –

нож пьет

она

взвешивает его в руке,

перебрасывает его в левую,

сжимает рукоятку

нож оживает,

устремляется вперед, как стрелка компаса,

тянет за собой

никто, думает она, стискивая зубы,

никто не может лишить человека смерти

выбегает на крыльцо –

нож вздергивает ее руку вверх,

поводит кончиком,

принюхиваясь

смотритель на крыльце поднимает брови –

будто первый раз видит человека с аугменцией

ну, по старинке,

что такого?

«Что смотришь? – бросает она. – Киборгов не видел?»

нож находит слабое место,

рассекает туман,

открывая выход

она бросается прочь, как была –

в тапочках и пижаме

«Вот дура!» -  думает смотритель

он находит ее на автобусной остановке –

она ест лапшу из автомата

(у еды снова есть вкус! и запах!)

футболка с пятном от соуса

тапочки в глине

он протягивает ей сумку –

не все ее вещи,

самое необходимое

«Остальное можно дослать по почте

как-нибудь потом».

она смотрит на него дикими глазами –

«Ты с ума сошел?»

он подходит к автомату, набирает код,

забирает выпавший оттуда сникерс,

пробует –

да, правда,

вкус совсем другой, чем наверху

это надо будет обдумать

совсем другой вкус

совсем другой запах

совсем другая высота неба

подходит автобус

она закидывает сумку на плечо, оглядывается –

что, не поедешь?

Он пожимает плечами –

может быть, как-нибудь потом

«Напиши, как доберешься».

Она вздыхает, машет рукой

(мелькает нож в рукаве),

вскакивает на ступеньку.

Он

трогает небо языком,

пытается разобрать привкус чувства внутри,

пытается понять, что оно значит.

Это все надо будет хорошенько обдумать…

Засунув руки в карманы,

смотритель поднимается в гору.

Следов за ним на тропинке не остается.