Обыкновенная история: операция

1

В 03-42

приборы регистрируют смерть тела.

В 03-43

Вёрджел, нейрохирург

(а также поэт, а также политик,

эколог, этолог,

эксперт по странным местам,

и еще пчеловод-любитель по выходным)

констатирует отлет души,

обменивается кивком

со знакомым из нижних кругов,

провожает взглядом демона,

улетающего с добычей,

стягивает резиновую перчатку,

чешет бровь,

выходит на балкон,

закуривает.

Собственно,

все уже закончено,

никто не мог бы сделать больше,

будь он трижды маг и волшебник,

после такого-то осколка в голове,

лобные доли всмятку...

Бьянка, конечно, расстроится.

Бьянку жалко,

хорошая девочка,

впрочем, они там все хорошие,

шестеро крестников, как ведро с котятами.

Вёрджел хмыкает -

дурная привычка

считать детьми всех,

кто моложе ста,

но возраст - такое дело.

Вот так вечно и ввязываешься,

думает Вёрджел,

уже чувствуя холодный ток в кончиках пальцев,

ледяное, искристое вдохновение,

правильную, чистую ноту,

которой еще нет,

которая еще прячется

на дне молчания,

внутри колодца

между адом и раем,

готовая прозвучать.

Он тушит сигарету,

возвращается обратно,

смотрит на тело -

бэкапа, конечно, нет.

А что есть?

Вёрджел прикрывает глаза, осматривается,

видит духа электричества и воды,

рассеянно реющего над обломками

уже ни на что не годного флаера -

вся система всмятку,

а что делать - непонятно,

и куда идти - неизвестно...

Пока он еще целый, думает Вёрджел,

но это будет недолго,

он уже видит, как

память о памяти тает,

частицы и волны

еще держатся вместе,

но уже озираются,

уже готовые разбежаться,

готовые влиться в какой-то другой танец,

еще толкутся облаком

внутри идеи, порожденной людьми,

но уже тают...

...но еще помнят людскую заботу,

ладонь на дверце,

голос, подпевающий музыке в салоне,

гордость и скорость,

чувство единства...

Да, мимоходом думает Вёрджел,

что-то все-таки любил наш господин ди Тибальдо,

девайсы и скорость,

инженером быть у него получалось отлично,

а вот все остальное...

Вёрджел скашивает глаза на груду металла,

выцепляет модель,

поднимает взгляд,

спрашивает:

"А что, Бальсабо,

не хочешь ли побыть человеком?"

Облако,

похожее на пчелиный рой,

фокусируется,

переспрашивает -

"А что делать?"

Вёрджел пожимает плечами -

да как и раньше.

Детишек там в школу возить,

все такое... ну, в сети посмотришь.

Хуже, чем было, все равно не выйдет.

В 4-11

приборы констатируют отсутствие смерти.

Дальше дело техники -

тут подшить, там заштопать,

набросать программу реабилитации...

Вёрджел насвистывает за работой -

человек — это ведь тоже стая птиц,

пчелиный рой,

облако квантовых вероятностей,

текущее в одну сторону.

Ангелы хирургических игл и приборов,

химических реакций и анатомии

ему не перечат,

как не перечат людям

в самых безумных экспериментах.

Демоны посмеются, думает Вёрджел,

а дальше чистилища

меня все равно не пускают...

а вот учеников...

Учениками Вёрджел гордится,

их можно отправить туда,

куда сам не дойдешь,

и на Бьянку, крестницу Бьянку,

у него тоже виды

(именно за такое

он прописан, технически, в лимбе -

смирения маловато,

но что поделать).

В 10-14

после бессонной ночи

вполне живой господин ди Тибальдо

садится в постели

в окружении медсестер

и неуверенно, будто первый раз в жизни,

улыбается детям

сквозь прозрачное окно палаты.

Все рыдают от облегчения.

Усталый доктор

объясняет про необходимость терпения,

возможную смену характера,

про влияние лобных долей на самоконтроль...

Никто не слушает.

2

Помаявшись какое-то время,

Бьянка ди Тибальдо

все-таки звонит крестному.

Ей ужасно неловко:

во-первых, после всего,

что он для них сделал.

Во-вторых, не хочется оказаться дурой.

Бьянка не дура,

у Бьянки два высших,

и один из самых высоких

индексов цитирования среди ровесников,

Бьянка проверила все документы -

безупречная работа,

можно сказать, искусство,

чудо, что крестный вообще согласился,

вообще-то он сейчас не практикует...

Бьянка не дура,

именно поэтому

она не может закрыть глаза на обман.

Она набирает номер -

втайне надеясь, что крестный,

вечно занятый, всеми уважаемый человек,

где-нибудь в другой системе,

на орбите,

на дне океана,

в черной дыре -

и на звонок не ответит.

Бесконечно учтивый голос спрашивает:

"Да, Бьянка?"

Она выпаливает, не здороваясь:

"Где мой отец?"

Задерживает дыхание,

слышит, как за окраиной парка идет монорельс,

шумит фонтан,

кто-то играет в мяч,

и он бьет по асфальту -

раз,

и два,

и три,

и опять...

В воздухе раздается треск,

возникает синеватая голограмма -

правильное, бледное лицо без возраста.

"Зайди ко мне, пожалуйста, -

говорит крестный. -

Нам надо поговорить".

3

Маленькая, белая студия

на вершине башни -

почти келья,

только самое необходимое.

И еще улей.

"Пчелы - совсем как люди," -

говорит Вёрджел,

угощая крестницу медом.

Бьянка так не думает,

но ей неловко спорить,

и неловко отказаться от угощения,

хотя она ненавидит сладкое.

Наконец,

Вёрджел складывает подбородок на руки и говорит:

"Ты что-то хотела спросить?"

"Где мой отец?" - повторяет Бьянка.

Вопреки стараниям

голос у нее вздрагивает.

В аду, думает Вёрджел,

но не произносит вслух.

Вместо этого,

аккуратно подливает еще чая:

"Почему ты спрашиваешь?"

"Тот, кого вы вернули -

не мой отец," - говорит Бьянка.

"Почему ты так считаешь?" -

говорит Вёрджел,

а сердце у него поет -

умница, умница, молодец,

ясный взгляд - умеет различать духов,

и храброе сердце - пришла, не струсила,

и умеет выдерживать горечь,

ах, самое сложное искушение,

искушение счастьем...

"Он добрый, "- говорит Бьянка,

и закрывает лицо руками.

"Понимаете, я...

у меня два высших,

медаль по стрельбе,

первый разряд по плаванию,

лицензия пилота

и балетная школа

в анамнезе.

Каждый раз,

каждый гребаный раз

после нового диплома,

после новой медали

я приходила, все бросала к его ногам,

и надеялась, что

вот-вот, теперь-то хватит,

вот теперь-то будет довольно..."

Она всхлипывает,

Вёрджел придвигает ей коробку с салфетками,

отстранённо думает -

"Ну, понятно...

долго же Тибальдо во льду сидеть..."

Кому Вёрджел не завидует - так это нижним.

Сложно объяснять – что живым, что мертвым -

чем отличается ложно понятый перфекционизм

от стремления к раю.

Очень тяжело объяснить, думает Вёрджел,

чувствуя, как под сердцем вскипает белая пена -

рай уже здесь

Допляшусь до инсульта однажды,

думает Вёрджел,

глядя, как Бьянка вскидывает глаза,

и сквозь нее обрушивается прилив -

"А теперь он, -

объясняет сквозь брызги девичий голос,

теперь он только и говорит

"я тебя люблю" и "все хорошо",

и мне, и всем остальным...

"Словами вслух?" - уточняет Вёрджел

(духи очень любят все понимать буквально).

"Нет, - говорит Бьянка,

сама себе удивляясь, -

но по голосу слышно,

что папа..." -

понимает, что сказала,

и осекается,

заливаясь краской.

Вёрджел кивает.

"Господин ди Тибальдо

был очень плохим отцом.

У Бальсабо - вашего флаера -

вышло лучше".

Бьянка распахивает глаза.

"Вы его любили, пока он был машиной, -

говорит Вёрджел. -

Даже ди Тибальдо его любил,

как ни странно - как часть себя, но все же...

Людям этого мало,

люди портятся от такого -

а механизмам вполне...

А потом вы стали

любить его, как человека,

и он от вас научился

сам это делать.

Духи легко обучаются,

в определенных пределах, конечно..."

Вёрджел задумывается -

это очень интересный,

очень масштабный эксперимент.

Бьянка моргает:

"И что я скажу младшим?" -

"Не говори," -

предлагает Вёрджел,

пожимая плечами.

"Я все-таки не бог.

Человеческое тело и механизм

все-таки слишком различны,

да и элементаль

не создан быть человеком,

долго он не продержится, -

он делает глоток. -

Выглядеть, думаю, будет,

как инсульт.

Быстрая, легкая смерть, -

добавляет он

по медицинской привычке. -

Ему не будет больно".

Бьянка бледнеет.

"И что потом?" -

"Вероятно, развеется,

как это всегда бывает с элементалями," -

говорит Вёрджел.

"Понятно," -

Бьянка встает.

"Спасибо за чай, крестный".

За все остальное

она не благодарит.

Вёрджел смотрит ей вслед с балкона, щурится -

люди, они как пчелы,

живут ульями,

и в каждом улье нужна королева.

Бьянка идет по улице к монорельсу,

каблуки звенят по асфальту -

нет, я это так не оставлю,

как можно,

только все стало как надо,

я нейропрограммист,

синт-дизайнер,

я придумаю что-нибудь,

не смей умирать, не смей!

Вёрджел жмурится -

ох уж эти отличницы,

ох уж это желание всех спасти,

нет, нейрофизиология не поможет,

и программирование тоже,

но это неважно -

для спасенной души

нет в раю ни в чем недостачи,

значит,

дух по прозванью Бальсабо

теперь обречен раю -

сплавленный с детским сердцем,

да еще, наверно, и не с одним.

Когда Тибальдо сможет это принять,

он сможет найти их в раю,

думает Вёрджел.

Наверное.

Пчелы жужжат.

Монорельс гудит.

Бывший флаер Бальсабо

режется с детьми в компьютерную приставку

и жульничает.