Рим 5: 10-16
«Ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнью Его. И не довольно сего, но и хвалимся Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, посредством Которого мы получили ныне примирение. Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона. Однако же смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего. Но дар благодати не как преступление. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествуют для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление — к осуждению; а дар благодати — к оправданию от многих преступлений» (Рим. 5: 10−16).
В первых двух стихах речь идет о том, что со смертью Христа произошло примирение человека с Богом. Эта мысль издавна стала толковаться самым отвратительным образом, будто Богу покоя не было от того, что все жертвы были от людей какие-то «неправильные». А Сын принес жертву «правильную», и Бог оказался полностью удовлетворен и так «примирился» с людьми, за которых именно Сын только и смог принести жертву как надо.
Нет, конечно, все не так. Не о том тут говорится, что Бог примирился с людьми, а то, что люди смогли примириться с Богом. И даже теперь могут им хвалиться (буквально «хвастаться») «чрез Господа нашего Иисуса Христа, посредством Которого мы получили ныне примирение». Сын, который открыл людям Отца, оказался столь же беззащитен перед злом, как и все мы. Таким Богом можно «хвастаться». Как солдаты могут хвастаться командиром, который первым идет в атаку. Потому что командира, который бросает их в атаку, они могут бояться, даже уважать за какие-то полководческие качества, но похвалиться тут решительно нечем. Потому что бросают в атаку все командиры, это их командирское право такое, а вот чтобы самому первым из окопа — это достойно похвалы.
Далее Павел делает экскурс в историю грехопадения. Переведено малость коряво, но, даже читая синодальный перевод, можно понять, что апостол поясняет происхождение в мире смерти. Она являлась камнем раздора между Богом и человеком. Здесь упор толкователями делается, как правило, на грехе: все согрешили, поэтому связи с «примирением» не особо видно, разве что привычно толковать, что Богу понравилась вот теперь жертва за тот давний грех и можно стало мириться. Чтобы таких глупостей не думали, Павел делает отступление, сообщая очевидное, что «грех» понятие в общем-то не юридическое, но таким сделавшееся: «И до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона». И что тут речь идет не о таком грехе, который бы надо «замаливать», а о глубинном повреждении человеческой природы.
Это «согрешение», у которого нет вины каждого конкретного «согрешившего». Проще говоря — это наследственность. Так вот, если за каждый конкретный содеянный грех человек и виноват перед Богом, то сам факт того, что он не грешить попросту не может (о чем Павел много и подробно говорит в других местах), создает между человеком и Богом огромное недоверие. Которое, как мы, кстати, и знаем, в итоге оборачивается неверием. Богу-то хорошо, Он безгрешный и бессмертный, а вот что нам делать? Стандартные ответы на этот вопрос — «терпеть», «не грешить» — рано или поздно начинают несколько раздражать. Апостол Иаков знал, о чем говорил, когда сообщал, что «кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем». Берегись, не берегись, а потом вдруг «нервы зашалили», и раз — в один миг «испортил карму». И все, виноват до гробовой доски. А за доскою тоже шлейф потянется.
При таком «боге» чувство вины должно сопровождать постоянно, если «сильно верующий». То есть невротик. Павел продолжает: Адам есть образ готовящегося, но не преступления, а благодати. Наследственность во грехе устраняется наследственностью в Сыне. Тут все тоже не очень просто. Издавна возник соблазн толковать так, что теперь всем надо так же «бороться с грехом», только еще усиленней, потому что жертва — все же, и Богу понравилась — теперь раз Ему понравилось, то появилась надежда, что кого-то помилует по вере в Сына. Нет, Павел не мыслил так примитивно, он говорит, грубо говоря, что «счет» теперь идет не по количеству нарушений, а по преемственности блага, «благодати». Не грехи падают в копилку будущего «наказания», а благие дела все эти грехи истирают напрочь, и грех с вечно сопутствующим «наказанием» над ними не властвуют. «Счет идет», конечно, не в том смысле, что с того времени он так пошел. Нет, он всегда был таким. Но теперь это стало очевидным.
Павел, как мы знаем, сам был «не без греха», и если бы продолжал считать, что главным в отношениях Бога и человека является установка «не грешить», то не стал бы апостолом со столь дерзновенным и до сих пор почти не понятым учением о вере как двигателе всех человеческих поступков. В конце главы Павел подытоживает свою мысль. Закон был явлен, чтобы пресечь преступления, но он только провоцировал новые преступления. Ощущение повязанности во грехах в людях настолько усилилось, что только «избыток благодати», то есть понимание того, что мерилом является не страх наказания, а благодеяния, смогло примирить человека с Богом. Понимание, что не грешить сложно, сменилось пониманием, что делать добро — легко и просто.