1 Тим 1: 1-7
Письмо апостола Павла своему другу и нередкому попутчику в дороге, апостолу Тимофею. Глава первая из Первого послания, самое начало:
«Павел, Апостол Иисуса Христа по повелению Бога, Спасителя нашего, и Господа Иисуса Христа, надежды нашей, Тимофею, истинному сыну в вере: благодать, милость, мир от Бога, Отца нашего, и Христа Иисуса, Господа нашего. Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере. Цель же увещания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего отступив, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают» (1Тим.1:1−7).
Вначале заметим, что выражение «нелицемерной веры» следовало бы перевести как «веры непритворной», ибо «лицемерие» по-русски — это все же предвзятое отношение к другому человеку, оценка и измерение его «по лицу», то есть обычно по статусу, положению. Здесь же речь идет о двуличии, притворстве, то есть изображении такого человека, который надевает на себя самого маску, прикидываясь набожным и ревностным, всю ревность свою направляя, как правило, на пустую болтовню.
Итак, Павел просит Тимофея остаться в Ефесе. Мы разбирали послание апостола Ефесянам, в котором он успокаивает христиан, обращенных из язычников, что новоиспеченные законоучители, требующие от них пройти все стадии посвящения, действуют вопреки Евангелию, то есть нелегально. Мифами и генеалогиями — говорит здесь апостол — подменяют благодать и благоустроение Бога, являемое в созидательной вере. Мертвым, да к тому же ошибочным «знанием» заменяют знание о Боге опытное. Община в Ефесе, похоже, столкнулась с целым нашествием таких «учителей», раз Павел, отходя дальше, просил своего друга и попутчика еще задержаться некоторое время тут и заняться вразумлением уже конкретных персонажей, которые развели такую дурную деятельность.
Упомянутая здесь Павлом «генеалогия», скорее всего, не желание изучать, кто кого родил из древних патриархов. Имеются в виду бессмысленные разговоры о том, требует ли христианство прежде натурализации в иудаизме. Под «баснями» и «мифами» (буквально), вероятно, имеются в виду умозрительные «богословские» конструкции, создаваемые от небольшого ума и длинного языка с целью заболтать тему, превратить благовествование в набор мелочных религиозных предписаний. Поведение людей болтливых и недалеких однообразно и всегда предсказуемо, выдает желание учить других, занять влиятельное положение. Такие в первую очередь уклоняются «в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают».
Человеческое тщеславие, стремление стать заметным, не ограничиваются одной лишь демонстрацией собственного интеллектуального ничтожества, нахраписто преподносимого как «духовное» превосходство. Тщеславие — что выражается этим словом? «Слава» — показ, обнаружение, «тщета» — пустота, бессодержательность. Итак, тщеславие — это ненаполненная содержанием демонстрация. Однако тщеславный человек, демонстрируя себя, демонстрирует в первую очередь и «величие своих мыслей». И станет так же тщетно, бессодержательно изображать Христа, Церковь, да все, что угодно.
Если в апостольские времена проблема, как мы видим, стояла остро, то можно ли считать, что спустя века дело решили, болтунов поставили на место и все стало в разы лучше? Нет. Болтунов если и «поставили на место», то ровно на такое, на какое они себя сами определили. На место законоучителей. Болтунов стало в разы больше. Но поскольку тщеславить себя напрямую в Церкви стало немодно, то они начали тщеславить Бога, Христа, Церковь, возвеличивая тем самым себя, хоть и не напрямую, а окольными путями.
Чем звонче проповедник вещает о Боге, находя для того лишь глаголы «велит» и «требует», чем превосходней и цветистей в его речах божественные титулы, которые он вынес из семинарии, научившей его тщеславиться и тщеславить, чем яростнее обличает «мир сей» за то, что тот «к Богу не идет», то есть не идет, не спешит послушать лично его проповедей и поучений, тем выше он в глазах облепившей его паствы. Он поставлен учить тому, в чем сам не разбирается, говорить то, что сам не понимает. Штампованными, замусоленными выражениями тщеславит Бога.
Далее Павел говорит, что закон выглядит внятно в глазах тех, кто в законе не нуждается. В этом есть некоторый парадокс, но на самом деле это так. На взгляд того, кто изначально не ворует, не убивает и даже мысли такой не имеет, «запрещающие» воровство и убийство заповеди выглядят не указом, а очевидностью, констатацией факта, не нуждающейся в том, чтобы подтверждать иным еще способом. «Закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц» и так далее, продолжает Павел. Апостол с такими злокозненными требует вообще не общаться и сам, людей, потерявших совесть, «предает сатане».
У нас же сейчас что ни «слово о Церкви», так в нем полагается проповедовать, что она «собрание кающихся грешников». То есть тех самых, для кого закон положен. А места тем, кому закон не нужен, в ней нет. Даже не предусмотрено. Ибо любой из этих тщеславящих Бога законоучителей скажет, что грешные все насквозь, а кто так не считает — сам «тщеславен». Вот так, все перевернули, что смогли, вернув закон и на подзаконных, полагая прочность и надежность своего положения. Для этого всего-то потребовалось измельчить понятие «греха», вывести его из социального в сферу «личного», заставить с этим всем «бороться».
Тут, конечно, все эти законоучители и расцвели, ибо раскрылись безграничные возможности для манипуляции, не требующие ни особого ума, ни ответственности, ни социальной активности. Закон, нагружая человека задачами неосознаваемыми и оттого неисполнимыми, в конечном итоге провоцирует бездействие. Павел постоянно повторяет эту мысль. И хорошо бы ее усваивали те, кто ответственен за свою паству.